Выскакиваем наружу. Темно. Вспышки гораздо ближе.
— Что с прожектором?
— П…ц прожектору.
В общем, хреново. Похоже, до рукопашной дойдет.
Дима рядом. Я ору:
— Дим, «пушка» работает?
— А как же.
«Пушка» — это микрофон такой, непосредственно на камере. Общие шумы пишет. Для интервью не очень подходит, но в такой ситуации сойдет. Не разматывать же «колотушку». Это как раз специальный микрофон, для записи устного творчества. Вы по телевизору видели. Да и какое тут интервью — смешно.
— Дим, давай ближе!
Он прижимается к нам вплотную. Костя, между прочим, из автомата фигачит. Грохот, вспышки.
— Костя, — ору, — у тебя людей сколько?
— Девятнадцать стволов. Плюс пулемет.
— А у соседей?
— Примерно по столько же. И там и там.
— А этих сколько? Как думаешь?
— А я не думаю. Я знаю. До хрена!
Минут через десять стало затихать. Кажется, откатываются. Потом совсем все стихло. Костя:
— Палыч, потери?
В разрезе окопа мелькнул огонек. Это Палыч. С «Донтабаком» в зубах.
— Четверо ранены.
— Тяжело?
— Двое, кажется, да. Фельдшер разбирается.
Костя пошел в блиндаж. Мы за ним. Взял наушники.
«Сапфир, Сапфир, я Девятый, прием».
«Слышу тебя, Девятый, доложи обстановку, прием».
«Первую отбили. Считаю, что это была разведка боем. Теперь всерьез пойдут. У меня потери — четыре «трехсотых», из них двое тяжелые, прием».
«Понял тебя, держись. К тебе «ленточка» пойдет. Одну «коробку» с «трехсотыми» обратно отправишь, отбой».
«Ленточка» — это колонна бронетехники.
Костя положил наушники. Закурил. Вошел Палыч.
Дима уткнулся в видоискатель — отсматривал.
— Дим, получилось?
— Дискотека.
— А в блиндаже?
— По свету хреново, по звуку нормально. Как экшен сойдет.
Вдруг рация заговорила сама:
«Коста, Коста, давай пагаварым».
Я пихнул Диму в бок. В руках у меня уже была свежая кассета. (Пока ту перемотаешь, все кончится.) Муха среагировал мгновенно — eject, старая кассета — у меня, новая — в камере. Секунда.
Костя схватил рацию.
«Слушаю. Кто ты?»
«Я Джемаль».
«Я тебя не знаю».
«Это нэ важно. Я тэбя знаю. Коста, уводы рэбят».
«Да пошел ты».
«Коста, лэнтачка нэ прыдет. Нэ жды».
«Слышь, Джемаль, козел, не разводи меня. У меня приказ, и я его выполню».
«Коста, падумай о рэбатах, об ых матэрах. Коста, плоха будэт».
«Пошел на хер. Отбой».
Кравцов положил рацию. Я, честно говоря, от всего этого немного прибалдел.
— Слышь, Костик, а что, с той войны ничего не изменилось?
— Не знаю, а что тогда было?
— Да то же самое. На наших частотах постоянно висели. Все знали. Все передвижения. Еще и дезу гнали. Двадцать первый век на дворе…
И тут Костик произнес фразу, которую невозможно было услышать от советского офицера.
— Российский солдат, — сказал Костя, — устоит против кого угодно… кроме российского Министерства обороны.
Вот так! Новое поколение! А что? Это же клево! Эти, молодые, они уже не просто воюют, они думать научились! И не надо плесени, протухших фраз о том, что офицер должен Родину любить, подчиняться, приказы выполнять, а не рассуждать! Заткнитесь, уроды.
Вы слышали: «отводи ребят» — «у меня приказ, и я его выполню. Пошел на хер». Вот так-то! И Родину любит, и приказы выполняет, и про Министерство обороны все понимает. Одно другому не мешает. Заткнитесь.
Минут через десять началось. Все то же самое, только хуже. Мины, плотные ряды вспышек. Писать особо не о чем. На войне ничего особенного не происходит. В кино все врут. Никто не кричит «подай патроны», просто подают, никто не подбегает к командиру с выпученными глазами и криком «пулеметчика убило». Просто к пулемету ложится кто-то другой. Никто не встает во весь рост, с криком «суки!» стреляя от бедра, и затем красиво падает, прошитый очередью. Это все вранье. Все делается молча. Если кто-то что-то кричит — все равно не слышно.
Командир тоже не очень командует. А чего командовать? Все просто. Окоп. В нем мы. Дальше — поле. На его краю — они. Мы стреляем и никуда не дергаемся. Они стреляют и передвигаются вперед. Медленно. Потому что ползут. В эпоху пулеметов в атаку не бегают (только в кино). Добраться до наших окопов и перейти в рукопашную им не хочется. Их задача — заставить нас побежать. Наша — заставить себя этого не сделать. Тогда они поползут обратно. Все.
Но это мой взгляд. Может, где-то они ходили в атаку в полный рост, якобы обкуренные, обдолбанные. Не знаю. Не видел. То, что видел, было по-другому.
Это повторялось несколько раз. Сколько мы еще продержимся? Где эта «ленточка»? Может, не врал этот Джемаль?
Мне было не по себе. Хотя, честно говоря, я не только об этом думал. Было просто страшно. Каждая секунда, может быть, твоя — последняя. Наверное, все так думают. Я, может быть, немного больше других. Потому что остальные были делом заняты, а я, как всегда, бездельничал.
А Мухе нравилось — рокер! Он не отрывался от видоискателя, иногда что-то выкрикивал. Слышно не было, но мне показалось: «Дискотека». По-моему, он даже пританцовывал. Все по барабану! Вот бывают такие люди, у которых, кажется, кокаин — в крови. Организм сам вырабатывает.
А потом пришла «ленточка». На броне — солдаты, тоже десантники. Не останавливались. С ходу пошли.
В кино в таких случаях усталые, но счастливые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, кричат «ура!». Из окопа поднимается командир, в вытянутой вверх руке — пистолет. Он кричит «вперед!». И усталые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, продолжая орать «ура», бросаются добивать врага.
Ничего подобного. Все закурили.
— Ну что, обосрались, рябчики? — это Палыч к нам обратился.
— Почему рябчики?
— А так до революции военные штатских называли.
— Палыч, да ты эрудит.
Палыч довольно сплюнул желтой слюной в окоп.
— Ну, не то чтобы обосрались… так…
— А мне в кайф было, — Муха был бледен, но счастлив.
Рассвело. Вернулись «коробки». Остановились. Десантники спрыгнули. Совместными усилиями погрузили раненых. «Коробки» ушли. Никакой лирической лажи. Никаких «спасибо вам, братки», «держитесь тут», «до встречи в Грозном». Никакой этой фигни не было. Спокойно так, по-деловому. Один, правда, механик-водитель из замыкающей «коробки», поднял вверх два растопыренных пальца и прокричал зачем-то «форэва». Десантники остались — подкрепление.
— Ладно, рябчики, пошли пожрем.
Блиндаж. Сухпаек. Вместо кофе — спирт. Вкусно.
— Пойдем поглядим, — сказал Костя, — мне о проделанной работе отчитаться надо.
Вышли в поле.
Я говорю:
— А не стремно — по полю в полный рост шляться?
— Нормально. Теперь они долго не сунутся.
Навстречу нам бойцы волокли трупы боевиков.
Погуляли. Посмотрели. Зрелище. Еще недавно это были люди. Теперь это — тела. Даже не тела. Странный такой эффект. Тело погибшего в бою даже на тело не похоже. Скорее — груда тряпок. Брр…
Впрочем, я давно привык. Но каждый раз все равно как-то…
Вот тут-то я и разжился «трофейным» штык-ножом. А вы думали — «с боем» взял? Так, смародерил по-тихому. Но это ничего. Это — в порядке вещей.
Вернулись на позицию. Трупы собраны. Положены в ряд. За окопами.
Посчитали — 53.
Муха был разочарован:
— Че-то я не понял, мужики, всю ночь зажигали, а их всего 53. Фигня какая-то.
— Сам ты фигня какая-то, — рассердился Палыч, — волосы длинные — ум короткий.
Муха обиженно повернулся ко мне:
— Кир, я не понял.
— Понимаешь, Муха, 53 — это не фигня, это — очень много, если не сказать… сильнее. Они своих убитых никогда не оставляют — всех с собой уносят. 53 — это те, кого они унести не успели. А еще столько же или немного больше — успели! А еще раненые. Так что 53 — это разгром.
Палыч посмотрел на меня с одобрением. Кажется, еще больше зауважал.
Подъехал «уазик». Вышел полковник. Кажется, из штаба группировки.
Костя подошел строевым шагом. Представился по Уставу. Я тоже подошел. Не строевым. Пожали руки. Познакомились. Полковник был немного удивлен нашим присутствием. Но ничего не сказал. Может быть, директива все-таки прошла?
— Так, что тут у вас?
Костя доложил.
В это время Муха шел с камерой на плече вдоль ряда убитых.
— Документы изъяли?
— Так точно, товарищ полковник.
Костя передал тонкую стопку документов.
— Большинство, товарищ полковник, без документов были.
Полковник брезгливо взял их двумя пальцами. Повернулся к водителю.
— На, подержи пока.
Подошел Муха с камерой.
— Здрасьте.
Полковник кивнул.
— Товарищ Крестовников, у вас эти, — он кивнул на трупы, — сняты?
— Сняты.
— А вы можете мне кассету отдать, мне для отчетности надо, а себе еще снимете.
— Без проблем. Дима, давай.
Муха извлек кассету, достал из кармана коробку, вложил одно в другое, передал мне, я — полковнику.
— Спасибо.
Муха пошел было снимать заново. Я взял его за плечо. Махнул рукой — нам-то зачем? Уже сегодня, крайний срок — завтра, все каналы эту нашу пленочку покажут. «В результате спецоперации было уничтожено 850 боевиков».
— Товарищ полковник, а вы нас до лагеря не подбросите?
— Да, конечно.
Я повернулся к Косте, подмигнул. Он едва заметно кивнул.
Заходим в палатку. Никого. Где же Руслан с Пехотой? Надо идти к Петровичу.
Палатка Петровича. Еще с улицы слышим крик:
«Да хрен их знает, куда они подевались, вот их товарищи говорят, ночью погулять пошли и не вернулись!»
В рацию, наверное, орет, бедняга. У него инсульт будет. Пошли быстрее.
«Я тебя очень прошу, организуй поиски, мне же голову снимут!»
Заходим.
— Ничего тебе, — говорю, — Петрович, не снимут.
Поворачивается к нам. Лицо багровое. Еще немного — точно инсульт. Моментально бледнеет. Сейчас убьет.