Бентли прокладывал себе путь через толпу, не обращая внимания на мелькание красок и какофонию звуков. Вот кто-то резко засмеялся, кто-то с ним поздоровался, кто-то его окликнул, но он не обращал ни на что внимания. Он кого-то нечаянно задел локтем, зазвенело стекло – наверное, упал и разбился бокал с шампанским. Не останавливаясь, Бентли выбрался из бального зала и направился к выходу.
В холле к нему шагнул слуга, пробормотав что-то насчет плаща, но Бентли и ему не ответил. Другой слуга держал открытой дверь для выходившего джентльмена, и Ратледж, не говоря ни слова, опередил незнакомца и вдохнул наконец полной грудью прохладный весенний воздух. С Темзы тянулся легкий туман, превращая в сюрреалистическую картину передний двор и фонтан, струя которого все еще била на двадцать футов в высоту. В желтых от света фонаря сумерках Бентли спустился не по той лестнице, и его обдало холодной водяной пылью.
Вытянув руки, он пошел в темноту, пока его пальцы не прикоснулись к влажному камню дальней стены, окружавшей передний двор. Ему бы поблагодарить Бога за то, что все обошлось, и отправиться домой, а он стоит тут в темноте и мысленно костерит Фредерику де Авийе на все лады.
Он не знал, сколько времени простоял так: без плаща, с непокрытой головой, в промокшей от тумана и брызг фонтана одежде. Время от времени до него доносились в ночи обрывки разговоров или звук настраиваемой скрипки. В Страт-хаусе приветливо сияли все окна, но его там видеть не желали, и виноват в этом был он сам. Ратледж понимал, что должен уйти, но продолжал смотреть на дом сквозь холодный туман и прислушиваться к звукам веселья.
Шло время, гнев постепенно начал проходить, и он стал думать о Фредди: с кем она, что делает. Он даже позволил представить себе ее лицо, услышать снова ее прощальные слова, пока не почувствовал боль, как будто он колол собственную плоть кончиком острого ножа. Должно быть, он так простоял не меньше часа, но время не имело значения.
Постепенно ручеек отбывающих гостей превратился в поток. Экипажи, отъезжая, делали полукруг, конские копыта цокали по булыжному покрытию подъездной аллеи, затем проезжали под башней с часами и скрывались в ночи. Скоро огни в окнах Страт-хауса погасли: сначала на первом этаже, потом на верхнем и освещенными остались только служебные помещения в цокольном этаже да окошечко слева на третьем.
Спальня Фредерики на третьем этаже; может быть, это в ее окне свет? Он закрыл глаза и представил себе ее комнату. Служанка, наверное, раздевает ее, подготавливая ко сну. Он представил себе, как соскальзывает с ее плеч цвета меда ярко-красное платье, кружевная пена нижнего белья ложится на пол возле ног. Он как наяву видел ее небольшую упругую грудь безупречной формы с темными сосками, сегодня едва прикрытую ярко-красной тканью. Он моментально вспомнил, каковы они на вкус и запах: солоноватые, они издавали аромат розовой воды и теплый аромат женщины.
Неожиданно вспомнились некоторые фразы из обманчиво пустой болтовни Зои: «У нее последнее время часто кружится голова, что весьма удивительно», «Мадам Жермен пришлось немного выпустить швы на лифе».
Все это казалось полной бессмыслицей, но что, если Зоя на что-то намекала? Он не мог забыть, как Фредди бросило в жар от его прикосновения, хоть она и отказывалась отвечать на его вопросы. А что, если отвечать было не так-то просто? Он вдруг словно прозрел. Все это было делом рук Раннока! Он нутром чуял это. И неважно, кто чего хотел…
Глава 8
Привычка вставать рано укоренилась в маркизе Ранноке с тех пор, когда он вел разгульный образ жизни и когда, для того чтобы выжить, научился, не сомкнув глаз всю ночь, стрелять без промаха на рассвете. Хотя большинство своих наименее приятных склонностей ему удалось пережить, с некоторыми до сих пор еще приходилось бороться, и в первую очередь со вспышками ярости и случавшимися время от времени приступами бессонницы. За последнее время и то и другое приняло угрожающие размеры, потому что – хотя об этом едва ли кто-нибудь догадывался, кроме жены, – маркиза одолевали сомнения.
В то утро Раннок стоял у заново застекленного окна библиотеки, задумчиво глядя поверх края кофейной чашки на цветники, которые едва мог разглядеть. Вчерашний ночной туман превратился в непроницаемый «гороховый суп»[9], который словно в вату закутал Страт-хаус подобно стеклянной елочной игрушке, которую убирают в коробку до следующего Рождества. Большинство членов семьи еще были в постелях, поднялась лишь его жена Эви да, возможно, Фредерика. Он боялся, что обе спали не лучше, чем он, причем по той же причине.
Кто-то вошел в библиотеку, и маркиз, выйдя из задумчивости, обернувшись, с удивлением увидел Маклауда. Дворецкий держал в руках небольшой серебряный поднос с одной-единственной визитной карточкой. Раннок издал неприязненный горловой звук, значение которого было понятно только соотечественнику-шотландцу.
– Да, милорд, – озадаченно произнес Маклауд, – понимаю: слишком рано.
– Значит, это какой-то болван, – проворчал Раннок. – Ну, выкладывай, какой дьявол осмелился беспокоить меня в столь ранний час?
Маклауд кисло усмехнулся:
– Если судить по его виду, то это и есть дьявол собственной персоной.
Раннок взял визитную карточку:
– Боже мой!
– Прикажете пригласить?
К тому времени, как появился Бентли Ратледж, Раннок успел подкрепиться еще одной чашечкой кофе. У него мелькнула мысль подкрепиться чем-нибудь покрепче, но он ее сразу же отбросил. Одному богу известно, во что может вылиться эта встреча. Сомнения, которые ни свет ни заря подняли маркиза с постели, одолели его с удвоенной силой.
Когда Ратледж вошел, Раннок настороженно приподнялся из-за стола. Молодой человек решительным шагом пересек комнату и небрежным жестом швырнул на письменный стол скрепленный печатью документ.
Маркиз, не отличавшийся тонкостью обхождения, прорычал:
– Сейчас всего половина десятого утра, Ратледж! Какого черта тебе надо?
– Только то, что принадлежит мне, – резко ответил Бентли, ткнув пальцем в документ, который бросил на стол. – И я пришел, чтобы это забрать.
Раннок медленно обвел Ратледжа взглядом. Он слишком хорошо знал и этот блеск в глазах, и напряженную позу, когда едва сдерживают ярость, поэтому ни на мгновение не позволил себе расслабиться. Ратледж был, несомненно, опасен, что он время от времени и подтверждал. Он был завзятый картежник и дуэлянт, водил компанию с отбросами общества, был замешан в контрабанде и сбыте наркотиков, шантаже и кое в чем похуже. Одной его любовнице, портовой шлюхе, перерезали горло, когда сорвалась сделка с опиумом; другая любовница – очень богатая, сменившая нескольких мужей графиня, – была задушена в собственной постели, но сам Ратледж всегда выходил сухим из воды, никогда не попадал в центр скандала, потому что был слишком привлекательным и не казался опасным.
Не сказав ни слова, Раннок взял документ и, взломав печать, пробежал глазами текст раз, другой. Силы небесные! Содержание документа не сулило ничего хорошего.
– Ты, должно быть, спятил! – грубо заявил хозяин особняка, швыряя бумагу на стол. – Ты глубоко ошибаешься, здесь нет ничего принадлежащего тебе. Фредерика де Авийе – моя подопечная, и останется ею столько, сколько я пожелаю.
Движение руки, которая ухватила его за воротник сюртука, было настолько быстрым, что он его даже не заметил.
– Твоя подопечная станет моей женой, – прохрипел Ратледж, протащив маркиза за шиворот до середины стола. – И до конца сегодняшнего дня ты сам этого пожелаешь. Возможно, даже будешь на коленях меня умолять.
Раннок с трудом оторвал руку Ратледжа от своего сюртука и язвительно процедил, отталкивая его:
– Ты, дурень, похоже, способен только на наглую болтовню и безалаберные поступки. Видно, тебе не терпелось получить специальное разрешение, если ты посмел в столь ранний час поднять с постели епископа.
Ратледж, упершись ладонями в крышку стола, наклонился к нему:
– Мы не можем терять время, Раннок! Вы с этим болваном Уэйденом умудрились так все испортить, что теперь Фредерика неизбежно окажется в затруднительном положении. Так что все нужно сделать сегодня же.
Раннок отметил, что нахал абсолютно серьезен и кое в чем прав, хотя этот факт лишь еще больше выводил маркиза из себя.
– Не следовало ли подумать о ее репутации немного раньше, до того, как соблазнили ее, Ратледж? – спросил с усмешкой он. – Возможно, прежде чем заманивать ее в свои сети и лишать девственности, следовало вспомнить, что она еще почти ребенок? Нежная, благовоспитанная юная девушка, которая совсем не пара такому, как ты.
Впервые с тех пор, как вошел в комнату, Ратледж смущенно отвел взгляд:
– Я не отрицаю, что вы правы.
Раннок был готов к тому, что Ратледж попытается снять с себя вину за происшедшее, но он ее признал, и маркиз непонятно почему вдруг взорвался. Стукнув кулаком по столу, он взревел:
– Но ты об этом не подумал! Будучи гостем в нашем доме, ты позволил себе самые непристойные вольности и не оправдал нашего доверия, за что заслуживаешь пули в лоб. И не жди, что я одобрю твою неожиданно пробудившуюся нравственность. Не жди, что я позволю невинной девочке сочетаться браком с никчемным мерзавцем для того лишь, чтобы он мог соблюсти приличия, о которых до сих пор и понятия не имел. Видит бог, мне следовало бы пустить тебе пулю в лоб просто из принципа…
Ратледж прервал его, прорычав в ответ:
– Это может оказаться не так просто, как вы думаете, но как только будут произнесены слова супружеской клятвы и мисс де Авийе окажется под защитой моего имени и моей семьи, можете прислать ко мне своих секундантов.
– Как бы не так! – заявил маркиз. – Уж лучше я посмотрю, как ты будешь мучиться, а мучиться ты непременно будешь, уж я об этом позабочусь.
Губы Ратледжа скривились в презрительной гримасе:
– А ты проклянешь тот день, когда впервые увидел меня, Раннок.