Кем выпрямился в кресле, и котенок мягко спрыгнул на пол.
– С Кассандрой? Не может быть! Неужели ты хочешь сказать…
Бентли прервал его:
– И довольно долго. И самое ужасное – я понимал, что это отвратительно, грешно, но находил этому какое-то оправдание… наверное. Она говорила, что я сам виноват, что я порочный от рождения, и, наверное, так оно и было. Это все знают. А хуже всего то, что я был рад, когда она умерла, просто счастлив, и мне за это тоже стыдно.
– Ты спал с моей женой… – без всяких эмоций констатировал Кем. – Или, вернее, моя жена спала с тобой.
Бентли кивнул и, уставившись в глубину камина, несколько раз глубоко вздохнул, приготовившись к худшему.
– Отец знал об этом? Отвечай, черт возьми, знал?
Бентли, не смея взглянуть брату в глаза, тихо ответил:
– Да. Он смеялся и мерзко подмигивал мне, наверное, считая это отличной забавой. Но я никогда, поверь, Кем, никогда не считал так! Не знаю, о чем я думал. Я просто знал, что это скверно, но не мог остановиться. Почему – не спрашивай, не знаю.
Он ждал, что Кем вскочит с кресла и врежет ему как следует, но брат был скорее растерян, чем зол.
– Бентли, если мне не изменяет память, тогда тебе не было и…
– Да, мне было всего пятнадцать… почти.
Кем выругался, да так, что Бентли побледнел, и медленно повторил:
– Итак, пятнадцать… почти, то есть четырнадцать.
Кем откинулся на спинку кресла и, вцепившись в подлокотники, прикрыл глаза.
– Прости, если это что-нибудь меняет. Я рад, что наконец сказал тебе об этом. Фредди была права: эта тайна съедала меня заживо. Иногда казалось, что внутри у меня все мертво… – теперь он не мог остановиться и все говорил и говорил: – Я знаю, что ты возненавидишь меня. Черт возьми, да я и сам себя ненавижу! Отец умышленно постоянно стравливал нас.
– О господи! – вздохнул Кем. – Возможно, он сам и подсказал ей эту идею!
Бентли пожал плечами:
– Я просто хочу, чтобы ты знал: я никогда ни в чем тебе не завидовал, клянусь, ни твоему титулу, ни положению. И уж точно – твоей женитьбе на Кассандре. Не могу передать, как меня это мучило. А теперь у меня есть Фредерика, хотя я ее, возможно, и не заслуживаю, и я отчаянно хочу, чтобы она была счастлива, чтобы мы были с ней счастливы. Но моя жена не испытывает теперь ко мне ничего, кроме отвращения. А ведь она еще не знает самого страшного из всей этой истории. И тем не менее она заявила, что бросит меня, если я не покаюсь.
– Если не покаешься? – воскликнул Кем и, вскочив с кресла, подошел к окну.
Может, обдумывал, не вышвырнуть ли Бентли из окна? Кем ничем не выражал своих чувств, только плечи вздрагивали. Бентли стало страшно: а вдруг все это бесполезно и Фредерика все-таки уйдет от него?
Сразу же вспомнились ее угрозы, как он будет себя чувствовать без нее, когда брат вышвырнет его на улицу.
О господи! Зачем он все это разворошил? Неужели ему теперь и правда укажут на дверь дома, где он родился? Интересно, Кем кому-нибудь расскажет об этом? Может, Хелен? А вдруг всем обитателям дома? Бентли забыл, когда в последний раз плакал, но сейчас слезы жгли глаза.
– О Бентли, я в шоке! Как я мог ничего не замечать! – нарушил молчание Кем. – Теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, что были кое-какие смутные намеки. Он как-то странно всхлипнул, и только тут Бентли понял, что брат плачет.
– Черт возьми, ты не должен думать, будто ты…
Но Кем круто развернулся и, взглянув брату в лицо, едва не задохнулся:
– Думать? Я и не думал! И вообще ничего вокруг не видел! В том-то и беда, не так ли? Почему это никогда не приходило мне в голову? Может, я круглый дурак? Она соблазнила приходского священника, так что не трудно было представить, что совратит и подростка. Но я ничего не замечал. Мне стыдно, Бентли, очень стыдно.
– Послушай, Кем, я не знал, что она была любовницей Томаса Лоу, – торопливо проговорил Бентли. – Клянусь, что узнал об этом лишь тогда, когда подслушал, как они ссорились. Конечно, меня это нисколько не оправдывает. Я мог бы сейчас пустить слезу, мол, меня, невинного, совратили, но мы оба знаем, что это не так.
– Ты просто оказался беззащитным в мире порока и распутства, – сжимая кулаки, сказал Кем. – Разве в том есть твоя вина? Нет, винить за это нужно нашего отца. Надеюсь, он угодил туда, где ему и место, – прямо в ад.
– Но я знал, что поступаю мерзко, – возразил Бентли. – Знал.
– Значит, знал, говоришь? – процедил сквозь зубы Кем. – А скажи-ка мне, сколько лет тебе было, когда все это началось: одиннадцать, двенадцать? Ты был еще совсем ребенок, невинный, хотя и выглядел старше своих ровесников, я помню. Так скажи мне, как это началось, что она делала сначала: ласкала тебя? Целовала? Умышленно обнажалась перед тобой?
Бентли зажмурился от стыда и выдавил:
– Да, и не только это, а еще многое другое.
И это было и отвратительно, и любопытно, и возбуждающе – все вместе. Он ненавидел это и жаждал этого. Все то время ему казалось, что его тело принадлежит кому-то другому. Он чувствовал себя безучастным наблюдателем совершаемого греха совращения.
Кем подошел к брату и взял за плечо:
– А потом, Бентли? Что было дальше? Она заманила тебя в свою постель? Или сама явилась к тебе?
– Да, – произнес тот с трудом.
– Когда? Как? Скажи мне!
Бентли покачал головой:
– О господи, да не помню я… все как во сне. Разве это имеет значение?
– Черт возьми, конечно, имеет! – воскликнул Кем. – Расскажи мне все, не наказывай за то, что я проглядел тебя. Ты думаешь, что во всем твоя вина? Нет, Бентли, нет!
Бентли пришел в полное замешательство, но все же, хоть и не сразу, заговорил:
– Ну, это произошло утром. Кажется, зимой, потому что лежал снег. Я еще не вставал… в полусне лежал, о чем-то мечтал… Ну, сам знаешь, как это бывает: просыпаешься, а у тебя все колом стоит. И тут – она, голая, в чем мать родила, и уже почти уселась на… него верхом.
Продолжать не было сил, да это и не требовалось.
– Будь она проклята! – зло прошипел Кем. – Пусть горит в аду эта сучка!
Бентли чувствовал, как содрогается от ярости тело брата.
– Я почти ничего не помню. Такое не сохраняется в памяти, остается лишь чувство вины.
– Ошибаешься: такое невозможно забыть, но это так ужасно, что мы стараемся о нем забыть, убираем подальше.
– Убираем подальше? Куда?
Кем горько усмехнулся.
– Хелен говорит, что у каждого в мозгу есть маленький темный чулан, куда мы складываем неприятные воспоминания и запираем дверцу. Но они никуда не исчезают и порой толкают дверь, стучат, пытаются открыть замок. И случается, они оттуда выходят, – Кем взглянул в глаза брату. – Но ты должен знать: ни в чем нет твоей вины. Ты был предоставлен самому себе, тебе не к кому было обратиться за советом. Я был вечно занят, Кэт была всего лишь девочкой, а к отцу обращаться было бесполезно. Удивительно, что ты вообще выжил.
Бентли не мог больше этого выносить:
– Почему ты стремишься меня обелить? Ради бога, не делай из меня святого! И не успокаивай какими-то темными чуланчиками. Все было так, как я рассказал. Лучше ударь меня! Дай пинка! Вызови на дуэль! Я знал, что делаю, даже получал от этого удовольствие.
– Разве у тебя был выбор? – возразил Кем.
Нет, черт возьми, выбора у него не было, в том-то и заключалась ужасная правда. Он вспомнил о ее настойчивых требованиях, о том, как бежал по длинному темному коридору в ее спальню, как гулко билось где-то в горле сердце, а ладони были влажными от пота. От воспоминаний ему стало трудно дышать. Он почувствовал себя ребенком, которого заставляют признаться в собственной слабости, в том, что он целиком в чьей-то власти. Это было ужасно, унизительно. Сейчас ему хотелось, чтобы этот разговор закончился, а еще лучше, чтобы вообще никогда не начинался. Он даже подумал на мгновение, что ему было бы, наверное, не так больно, если бы он просто отпустил Фредди.
– Так был ли у тебя выбор? – повторил Кем.
Фредди. Ох, Фредди! Он не переживет, если потеряет ее. Не переживет, если потеряет своего ребенка. А значит, ему придется отвечать и дальше на проклятые вопросы Кема.
– Н…нет, сначала не было, – признался Бентли. – Она сказала… Черт возьми, неужели это имеет значение?
– Да, для тебя. Ты должен выговориться.
Бентли сделал глубокий вдох, почувствовав болезненное жжение в глазах, и хрипло продолжил:
– Я не мог остановить ее. После того как поддался ей в первый раз, я был в ее власти, и она это знала. Я не мог контролировать себя. Ей это нравилось. Она хохотала и говорила, что мужчина не смог бы сделать это – ну, ты понимаешь, – если бы не хотел.
– Это ложь! – прохрипел Кем.
– Правда? – удивился Бентли. – Не знаю. Мне казалось, что проще простого это сделать, притворившись, что это вовсе не я, а кто-то другой. Просто определенным образом двигаться до тех пор, пока она не получит удовлетворение. А для меня это было похоже на страшный зуд, когда не можешь удержаться, чтобы не почесаться, хотя понимаешь, что потом это место будет кровоточить. И я боялся, что, если узнаешь, ты возненавидишь меня. Она пугала меня этим. И еще говорила, что ты выгонишь меня из дому.
– Силы небесные! Через какой ад тебе пришлось пройти! – застонал Кем.
Бентли покачал головой:
– Сначала все было не так уж плохо. Она просто… поддразнивала меня, уделяла мне внимание, говорила, что я красивый и обаятельный, а потом стала прикасаться ко мне и говорить такое, отчего мне было стыдно. Дальше – больше: всеми правдами и неправдами она заставляла меня оставаться с ней наедине, трогала меня, а если я не реагировал, говорила, что слышит твои шаги или что сейчас закричит, позовет тебя и скажет, что я к ней пристаю. Потом она смеялась и говорила, что просто хотела поддразнить меня. Ты веришь мне, Кем?
– Я же знаю ее. Жаль, что ты тогда не рассказал никому об этом.
На лбу Бентли выступили капельки пота, и он признался: