Астрид помогли выбраться из машины. Ее окружили четверо охранников в темных костюмах. Она нервно озиралась, пока ее сопровождали к старому многоквартирному дому. Маленький лифт с зелеными стенами, освещенный флуоресцентной лампой, поднялся на десятый этаж. Астрид и ее телохранители вышли в открытый коридор, огибавший внутренний двор, где из каждого окна свисали бельевые веревки. Они миновали ряд квартир с пластиковыми тапочками и туфлями у входа и вскоре очутились перед дверью с металлической решеткой и номером 10-07B. Самый высокий охранник позвонил, и спустя пару минут Астрид услышала, как щелкают задвижки. Дверь открылась, и на пороге стоял он… Ее муженек.
Майкл посмотрел на охранников, окружавших Астрид, и с отвращением покачал головой:
– Дай догадаюсь… Твой отец нанял этих мордоворотов, чтобы выследить меня.
13Камерон-Хайлендс
Ник позаимствовал у отца родстер «Ягуар E-Type» 1963 года из гаража Тайерсаль-парка, и они с Рейчел помчались по скоростной автомагистрали Пан-Айленд к мосту, который связывал Сингапур с Малайским полуостровом. От Джохор-Бару они поехали по шоссе Утара-Селатан, заскочив в приморский город Малакку, чтобы Ник мог показать Рейчел характерный алый фасад церкви Христа, построенной голландцами, когда город был частью их колониальной империи, и очаровательно украшенные перанаканские дома вдоль улицы Тун-Тан-Ченг-Лок.
После этого Ник с Астрид некоторое время ехали по старой дороге вдоль побережья Негери-Сембилан. Они опустили верх, и теплый морской бриз обдувал лицо Рейчел. Она впервые за все время после приезда в Азию расслабилась. Душевные раны, нанесенные за последние несколько дней, затянулись, и в конце концов ей стало казаться, что они с Ником и правда отдыхают вместе. Ей нравилась дикость этих проселочных дорог, приморские деревушки, которые казались нетронутыми временем, нравился Ник, с дневной щетиной и волосами, взъерошенными ветром. В нескольких милях к северу от Порт-Диксона машина свернула на грунтовую дорогу в окружении густой тропической растительности, и Рейчел увидела деревья, посаженные правильными рядами. Они тянулись на многие мили.
– Что это за идеальный сад? – спросила Рейчел.
– Это каучуконосы. Мы в окружении плантаций гевеи, – объяснил Ник.
Они подъехали прямо к пляжу, вышли из машины, сняли сандалии и прогулялись по горячему песку. Несколько малайских семей обедали прямо на пляже, и женские разноцветные головные платки развевались на ветру, пока хозяйки суетились вокруг ящиков с едой и посудой и покрикивали на детей, которым больше хотелось резвиться в прибое. День был пасмурный, и море напоминало пестрый гобелен темно-зеленого цвета с лазурными пятнами в тех местах, где отражались облака.
Подошли малайка и ее сын, они несли большой сине-белый кулер из пенопласта. Ник начал оживленно беседовать с женщиной, купил у нее два каких-то свертка, затем наклонился и задал мальчику вопрос. Мальчик нетерпеливо кивнул и убежал, а Ник тем временем нашел тенистое место под низко висящими ветвями мангрового дерева. Он вручил Рейчел еще теплый сверток из банановых листьев, перевязанный веревкой.
– Попробуй самое популярное блюдо Малайзии – наси лемак[188], – сказал он.
Рейчел развязала веревку, и глянцевый банановый лист раскрылся, внутри оказалась аккуратная горка риса, окруженная нарезанными огурцами, крошечными жареными анчоусами, жареным арахисом и ломтиками крутого яйца.
– Дай мне вилку, – попросила Рейчел.
– А вилок нет. Придется есть, как местные, – руками! – широко улыбнулся Ник.
– Ты шутишь?
– Не-а. Традиционно это блюдо едят именно так. Малайцы считают, что еда вкуснее, когда ешь руками. Разумеется, они пользуются только правой рукой. Левую используют для целей, о которых лучше умолчать.
– Но я не вымыла руки, Ник. Не думаю, что могу есть руками… – В голосе Рейчел звучало беспокойство.
– Да ладно тебе, мисс ОКНС[189], – поддразнил ее Ник.
Он зачерпнул немного риса и начал с аппетитом есть наси лемак.
Рейчел осторожно попробовала рис и мгновенно расплылась в улыбке:
– Мм… это рис на кокосовом молоке!
– Ты еще не добралась до самого вкусного! Копай дальше!
Рейчел порылась и обнаружила в середине соус карри и большие куски курицы.
– Боже мой… – мечтательно протянула она. – Это так чудесно из-за сочетания разных вкусов или потому, что мы едим на великолепном пляже?
– Ох, думаю, все дело в руках. Грязные руки придают еде новые оттенки вкуса.
– Я сейчас стукну тебя этими самыми грязными руками! – рассердилась Рейчел.
Когда она доела рис, мальчик прибежал с двумя прозрачными пластиковыми пакетами для питья, заполненными грубо наколотыми кусками льда и свежевыжатым соком сахарного тростника. Ник взял напитки у мальчика и протянул ему десятидолларовую купюру.
– Каму анак янг баик[190], – сказал он, похлопав мальчишку по плечу.
Глаза маленького малайца расширились от восторга. Он сунул деньги за резинку шорт и поспешил рассказать матери о неожиданно обрушившемся на него богатстве.
– Ты не перестаешь удивлять меня, Николас Янг. Почему я не знала, что ты говоришь по-малайски? – спросила Рейчел.
– Только несколько примитивных слов. Достаточно, чтобы заказать еду, – скромно ответил Ник.
– Твоя беседа с малайской женщиной не показалась мне примитивной, – возразила Рейчел, потягивая ледяной сладкий сок через тонкую розовую соломинку, вставленную в угол пластикового пакета.
– Поверь, я не сомневаюсь, что та леди цеплялась к моей грамматике, – пожал плечами Ник.
– Опять ты за свое, Ник!
– О чем ты?
– Ты принижаешь свои достоинства, и это раздражает!
– Я не уверен, что понимаю, о чем ты.
Рейчел устало вздохнула:
– Ты же утверждал, что не говоришь по-малайски, а потом я слышу, как ты свободно болтаешь. Или отмахиваешься: мол, старый дом. А потом мы оказываемся в гребаном дворце. Ты все преуменьшаешь!
– Я и не замечал, что так делаю.
– Да? Ты такой скромняшка, что твои родители даже не в курсе, насколько хорошо ты преуспел в Нью-Йорке.
– Меня так воспитали.
– А тебе не кажется, что причина в другом: твоя семья очень богата и тебе приходится компенсировать это излишней скромностью? – предположила Рейчел.
– Ну, я бы не стал так говорить. Просто меня с детства приучили на вопросы отвечать конкретно, но не хвастаться. И кстати, не так уж мы богаты.
– Да? И сколько же у вас конкретно денег? Сотни миллионов или миллиардов? – Ник начал краснеть, но Рейчел не унималась: – Знаю, тебе неловко обсуждать это, Ник, но именно поэтому я заставляю тебя быть искренним. Ты мне говоришь одно, а от остальных я слышу совсем другое: будто бы вся экономика Азии вращается вокруг твоей семьи и ты наследник трона. Я экономист, черт побери, и раз уж меня обвиняют в меркантильности, то я бы хотела знать, о какой конкретно сумме идет речь, – выпалила Рейчел.
Ник нервно мял остатки бананового листа. Сколько он себя помнил, ему внушали, что любые разговоры о состоянии его семьи под запретом. Но было бы справедливо, чтобы Рейчел узнала, на что подписывается. Особенно учитывая, что он собирается (очень скоро) попросить ее принять кольцо с желтым алмазом, которое спрятано сейчас в правом нижнем кармане шорт.
– Я знаю, это прозвучит глупо, но, по правде сказать, я не знаю, насколько богата моя семья, – осторожно начал Ник. – Мои родители живут хорошо, в основном благодаря наследству, доставшемуся маме от родителей. У меня есть личный доход, вполне неплохой, от акций, оставленных мне дедушкой. Но это не те деньги, которыми владеют семьи Колина или Астрид, тут и сравнивать нечего…
– А бабушка? Пейк Лин сказала, что Тайерсаль-парк стоит сотни миллионов за одну только землю, – перебила Рейчел.
– Моя бабушка всегда жила так, как она живет сейчас, поэтому я могу лишь предположить, что состояние достаточно велико. Три раза в год мистер Тэй, пожилой джентльмен из семейного банка, навещает мою бабушку. Он приезжает в поместье в том же коричневом «пежо», который я помню чуть ли не с рождения. Встреча происходит наедине, и это единственный момент, когда прислугу просят выйти. Поэтому мне никогда не приходило в голову спросить бабушку, сколько у нее денег.
– И твой отец ни разу не говорил об этом?
– Отец вообще никогда не поднимал тему денег. Наверное, он знает даже меньше меня. Понимаешь, когда деньги всегда есть, то ты особо о них не задумываешься.
Рейчел попыталась осознать эту концепцию.
– Почему все считают, что ты в итоге унаследуешь все?
– Это же Сингапур. Богатые люди от нечего делать судачат о чужих деньгах. У кого какое состояние, кто сколько унаследует, кто за какую сумму продал дом… Но все, что говорят о моей семье, просто домыслы. В общем, я никогда не думал о том, что однажды стану единственным наследником какого-то умопомрачительного состояния.
– Но тебе же ясно, что ты не такой, как все? – спросила Рейчел.
– Ну, я это понимал, оттого что жил в огромном старом особняке, где поддерживались всяческие ритуалы и традиции. Однако ни разу не задумался, что это как-то связано с деньгами. В детстве больше беспокоишься о том, сколько ананасовых пирогов тебе разрешено съесть или где лучше всего ловить головастиков. Я не рос с чувством избранности, как некоторые из моих двоюродных братьев и сестер. По крайней мере, надеюсь, что это так.
– Мне бы не понравилось, если бы ты вел себя как помпезный придурок, – сказала Рейчел. Когда они шли к машине, она обняла Ника за талию. – Спасибо за откровенность. Я знаю, тебе было нелегко говорить об этих вещах.
– Я хочу, чтобы ты все обо мне знала, Рейчел. Так всегда было, и именно для этого я пригласил тебя сюда. Прости, что не поговорил с тобой заранее, просто не понимал, что тема денег вообще важна. То есть в Нью-Йорке все это не имеет значения, правда?