Однако не выдержала и защелка. Дверь распахнулась – и Юрий ворвался в кабинет, в центре которого стоял огромный письменный стол. Вокруг валялись какие-то бумаги, небрежно сброшенные, очевидно, ради того, чтобы положить на стол женщину.
Женщина лежала, широко расставив ноги, комкая на груди подол. На одной ноге у нее болтались крошечные кружевные трусишки. Лицо было искажено гримасой, но теперь она не рыдала, а протяжно стонала. Стонать ее заставляли пальцы другой женщины, которая стояла в изножье стола и сосредоточенно ласкала лежащую.
Услышав звук распахнувшейся двери, эта женщина резко обернулась, и улыбка познания, только что игравшая на ее счастливом смуглом лице, сменилась гримасой ярости и изумления.
– Какого черта? – хрипло выдохнула женщина и вдруг, отдернув пальцы от того места, где они только что находились, надавила на угол письменного стола.
Вдали раздался пронзительный звонок, потом устрашающий топот – и Юрий мгновенно понял, что сейчас произойдет. Эта тетка вызвала охранника!
Он захлопнул дверь и, схватив стоявший у стены стул, сунул его ножку в очередное никелированное сооружение. Не бог весть что, но для начала сойдет, учитывая, что с той стороны охраннику ухватиться не за что: ручку-то Юрий оторвал. А работать плечами сторож небось решится не сразу, все-таки кругом евроремонт!
Смуглая ринулась к приставному столику, на котором стоял факс, схватила трубку и принялась тыкать пальцами в кнопки.
Все-таки она обладала куда лучшей реакцией, чем ее подруга, которая так и валялась на столе растопыркой и глазела на Юрия вытаращенными глазами. Но при всей своей храбрости она была всего лишь женщиной, а потому покорно улетела в противоположный угол, когда Юрий вырвал из стены телефонную розетку и замахнулся факсом.
В приемной между тем началась возня и сопение. В дверь билось что-то тяжелое, пыхтящий голос ритмично выкликал:
– Римма Петровна! Римма Петровна, вы живы?
Смуглая открыла рот, чтобы крикнуть, но осеклась, когда Юрий показал ей кулак. Потом он взглянул на лежавшую женщину и сказал, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее:
– Отзовите собак, ну!
Та кивнула, резко приподнимаясь и одергивая на себе платье. Повернулась к смуглой:
– Риммочка, пожалуйста… – Голос у нее на миг сел, но тут же снова прорезался: – Риммочка, скажи Гошке, чтобы ушел.
– Ты что? – выкрикнула та. – Гоша, вызови милицию!
– Не надо! – взвизгнула дама со стола. Неловко соскочила, ударившись об угол бедром, сморщилась и принялась натягивать трусики. – Не надо, говорю! Я все тебе объясню, только пусть он уйдет! Все будет в порядке, обещаю.
Римма смерила подругу режущим взглядом черных прищуренных глаз, потом, покачав головой, неохотно крикнула:
– Гоша, отбой! Иди вниз!
– Чо, не вызывать милицию? – громко вопросил Гоша, и в его голосе Юрию послышалось явное облегчение.
– Не надо! – раздраженно подтвердила Римма. – Пока не надо! Но если я еще раз позвоню – вызывай немедленно, понял?
– Ладно, – пробасил Гоша и затопал, удаляясь.
– Что здесь… – начала было Римма, но вторая женщина, уже вполне закончившая свой туалет, только махнула на нее рукой:
– Подожди! – и повернулась к Юрию.
– Тебе все равно не удастся ничего доказать, – сказала она, так и впившись глазами в его глаза, но, несмотря на все старания, взгляд ее то и дело начинал блудливо вилять. – Мы будем все отрицать, сам понимаешь. Тебе никто не поверит.
– Так-таки никто? – глумливо усмехнулся Юрий. – Мне почему-то кажется, что это, – он с брезгливой усмешкой кивнул на стол, – здесь довольно обычное дело. Я, конечно, не специалист, но, на мой взгляд, Римма Петровна щупала тебя довольно профессионально. Чувствуется немалый опыт. И если кто-то поинтересуется розовыми активистками нашего города, наверняка среди них окажется эта черноокая смуглянка!
Он брякнул наугад, но попал не в бровь, а в глаз: у его собеседницы явно перехватило дыхание. И все-таки она не сдавалась:
– Ну и что? Ты все равно не докажешь, что видел меня с ней… Тем более что это произошло только один раз, честное слово!
– Да на здоровье, хоть восемьдесят один раз, – медленно сказал Юрий, ужасаясь тому, что говорит правду, что ему и впрямь глубоко плевать на происходящее. – Но раньше за тобой не наблюдалось склонности к особам твоего пола, по-моему, ты их скорее люто ненавидела. А теперь что? Захотелось барыньке вонючей говядинки?
– Ну, все в жизни надо испытать, – пожала она плечами с этой своей вороватой усмешкой, которую так ненавидел Юрий, и ему, как всегда, захотелось ее ударить. И, как всегда, он этого не сделал, разумеется. – Ты можешь не поверить, конечно, но мне это нужно было для статьи. Я пишу статью о сексуальных меньшинствах, ну и… надо всесторонне изучить предмет, о котором собираешься писать, это первый принцип настоящей журналистики!
– Так ты что, в журналистки подалась? – Юрий даже руками всплеснул. – Да у тебя же двойка была по русскому с первого по одиннадцатый, ты же корову через ять пишешь!
– В каждой газете есть корректоры, – сказала она, приглаживая взъерошенные белокурые прядки. – Главное – изюминка!
– И как? Получается изюминка? Что-то я ни разу не встречал твоей фамилии в прессе!
– Да что я, больная, под своей фамилией писать? У меня не меньше десяти псевдонимов!
– Псевдонимов? – Юрий прищурился. – Псевдонимов, говоришь?.. Слушай, Ал. Фавитов – это не ты случайно?
– Когда? – деловито уточнила блондинка.
– Что – когда?
– Ну, Ал. Фавитов – когда? Когда печаталась та статья, которую он написал, в каком номере? Или ты тоже пришел права качать насчет вчерашней заметки?!
– Нет, – растерялся Юрий, пытаясь вспомнить, за какое число была газетка с гнусной статьей про Саню. – Не насчет вчерашней, а той, которая была дней пять назад, я думаю.
– Ладно, а статья-то как называлась?
– «Кончить, чтобы кончиться», – буркнул он, чувствуя ужасный стыд из-за того, что произносит эту мерзость. Хотя после того, что он только что узрел, – стыдиться каких-то слов? Смешно!
– «Кончить, чтобы кончиться»? – задумчиво переспросила она. – Что за фигня? Римма, ты не знаешь, кто этот материал готовил в печать?
– Ну, я! – вызывающе откликнулась из угла всеми забытая Римма. – Но я больше ни слова не скажу этому отморозку, если вы мне не ответите толком, что тут происходит и кто он такой!
Блондинка устало вздохнула и, с упреком посмотрев на подругу, объяснила то, что и так было уже всем ясно:
– Да это мой бывший муж, Юрка Никифоров!
Лора и Юрий. 1987—1988
Лору Фролову в классе и за девчонку-то не считали. Тощенькая, кривоногая, с заморенным личиком и вечно немытыми волосами неопределенного цвета, она училась едва-едва на троечки, которые ей ставили в основном из жалости к матери. Красивая женщина восточного типа, она одна воспитывала этого маленького оборвыша, а также двух Лориных братьев, известных всему городу хулиганов.
«Все в отца!» – единогласно резюмировало общественное мнение, поскольку было известно, что Егор Фролов пребывает где-то в местах не столь отдаленных то ли за грабеж с разбоем, то ли за разбой с грабежом, то ли вообще за убийство, а может, даже и за спекуляцию в придачу. В конце семидесятых это слово носило ярко выраженный подсудный оттенок, ну а на семейство Фроловых люди вообще были готовы навесить всех собак. Только женщины этой семьи почему-то считались существами заведомо страдающими, и когда участковый в очередной раз приходил в школу с жалобой на Серегу и Вовку Фроловых, он пенял именно директору, завучу и учителям за то, что пацаны ночью грабанули ларек на привокзальной площади.
«Мать у них одна, ей и так тяжело, бьется, как рыба об лед, а вас тут вон сколько, вас государство зачем учило? Вас государство затем учило, чтобы из таких вот окурков полноценных людей делать по системе Макаренко!» – талдычил он монотонным, тяжко прокуренным басом, и бывший фронтовик-директор вместе с разновозрастными училками стояли перед ним по стойке «смирно», и никто не осмеливался возразить, хотя бы намекнуть, что школа № 57 – это отнюдь не колония для малолетних правонарушителей, а что касается системы Макаренко… По-хорошему, уголовное дело на братишек надо заводить! Вместо этого в очередной раз проводился экстренный педсовет, на котором в несчетный раз принималось решение окружить безотцовщину заботой и вниманием. И никто почему-то не вспоминал в пылу споров о младшей сестренке, которая стояла на шухере, когда братья делали свое черное дело. И никто почему-то не задавался вопросом, отчего это ребята предпочитают шастать по ночам где попало, вместо того чтобы дома сидеть, у телевизора, что ли, или хотя бы спать. Но сидеть братьям, да и Лоре, частенько было практически негде, потому что чуть не каждую ночь у матери был новый ухажер, которого она приводила после своих прогулок по набережной, а жили Фроловы в барачном домишке на Сенной. Не на общей же кухне сидеть, слушая, как мать обеспечивает благосостояние семьи. Лучше уж самим ради него, этого благосостояния, постараться!
Что характерно, и участковый, и соседи прекрасно знали, что Антонина Фролова ведет, так сказать, аморальный образ жизни. Ну, с участковым все понятно, участковый и сам заходил иногда (средь бела дня, понятное дело!) к нигде не работающей Антонине на предмет собеседования о сомнительном поведении Сереги и Вовки, а поскольку она принимала каждый упрек детям очень близко к сердцу и тут же начинала тяжело, красиво рыдать, ее приходилось утешать… Что же касается соседей и вообще общественности, которая должна, ну просто обязана была осуждать поведение Антонины, – тут вопрос был сложный.
Всякий мужчина, видевший Антонину Фролову в ее любимом красном, обтягивающем тяжелую грудь платье, и помыслить не мог о каком-то там осуждении! Это была очень яркая брюнетка с прекрасными бровями, напоминавшими разлет птичьих крыл, и с влажными, как бы подернутыми слезой, огромными глазами. Темные волосы лежали тяжелой, плотной волной; большой, ярко напомаженный рот зовуще улыбался всем мужчинам от мала до велика. Она часто гуляла одна по Верхне-Волжской набережной, а когда навстречу попадались Никифоровы, здоровалась скромно и почтительно: ведь старший Никифоров был зав. отделом обкома партии!