естная торговая палата): компактность, все необходимое, даже самое роскошное, в пяти минутах езды.
У Беверли неожиданно закружилась голова, когда она пристегивала чулки к поясу. Питер говорит, что никто сейчас не носит пояса-трусиков, и если бы она похудела на пару килограммов, то могла бы купить шикарные подвязки на поясе. Почему закружилась голова? Ее начал бить озноб. Господи, ей надо выпить, а Маргарет пусть катится к черту! Может, это из-за таблетки? Может, она так действует, когда нет головной боли?
Беверли присела на краешек кровати и начала успокаивать дыхание. Сердце трепетало. Если бы не то, что сегодня ночью Питер впервые за долгие месяцы занимался с ней любовью, она бы решила, что беременна. Впрочем, если бы даже это произошло и месяц тому назад, она все равно вряд ли забеременела бы благодаря чудной маленькой пружинке внутри нее. Иногда Беверли забывала о ней. Питер предложил поставить ее после рождения Питера-младшего, два с половиной года тому назад. Беверли сочла это предложение странным, потому что он почти всегда трахал ее в зад, но потом подумала, что, возможно, его привычки изменятся, раз он заговорил о противозачаточной пружине. Может, она успокоится тогда. И поскольку оба они больше не хотели детей, Беверли в итоге согласилась. Колпачки мешали, пить таблетки — рискованно. Ее подруга Ди-Ди пила таблетки больше года, а потом у нее внезапно открылось такое сильное кровотечение, что ее пришлось срочно госпитализировать. Доктор сказал, что после таблеток это часто случается, и посоветовал вернуться к колпачкам или поставить пружину. Ди-Ди выбрала последнее, но организм отторгал чужеродное тело. Беверли повезло. У нее этих проблем не было.
Да, подумала она, это единственный случай, когда счастье улыбнулось ей. Только зачем? Может, сейчас открыть окно? Но она боялась потерять сознание, если встанет. Что же с ней происходит? Это из-за дома. Она чувствует себя как в тюрьме. Заключенной в замке. Надо уехать. Если бы было не так рано, она бы поехала в Хэмпстед в кино, на любой фильм, лишь бы отвлечься. Может помочь кофе, если только она не грохнется по дороге на кухню.
— Уходи! Уходи!
— Ухожу, — сказала Беверли.
Когда мягко зазвонил деревянный телефон, Беверли удалось переползти через неубранную кровать и взять трубку. Ди-Ди приглашала ее пообедать в загородном клубе.
— Я сейчас не обедаю, — ответила Беверли, — я на диете.
— Посмотришь, как я ем. Мне нужно поговорить с тобой. О Джордже.
Джордж — нынешний любовник Ди-Ди. Он преподавал музыку эпохи Возрождения. И Ди-Ди все время цитировала его разглагольствования о мадригалах, шансонах и мотетах, хотя сама признавалась, что не понимает ни единого слова. Но какая разница, понимает она или нет? Они трахались дважды в неделю. Днем по вторникам и четвергам.
«В Джордже надо отметить одно, — любила повторять Ди-Ди. — Он пунктуален. Помнишь, как я намучилась с разгильдяем Луисом?»
Муж у Ди-Ди был импотентом, во всяком случае, с Ди-Ди, которая убедилась, что он спит со своей секретаршей. Она обнаружила следы помады на рубашке. Когда Ди-Ди завела первых любовников, Беверли спросила, как ей удается крутить романы в собственном доме.
— Запросто, — ответила Ди-Ди. — Дети в школе, а домоправительница смотрит в другую сторону, особенно после того, как я стала платить ей десять долларов в неделю. Две палки стоят десяти долларов.
— А что случилось с Джорджем? — спросила Беверли в трубку. — Не можешь сказать по телефону?
— Я так расстроена, что мне противен телефон. Давай встретимся.
— Новости хорошие или плохие?
— Плохие? Ужасные! Дерьмо. Я все расскажу.
В нынешнем жутком состоянии Беверли не смогла бы выслушивать чьи-то хорошие новости.
— Ладно, — сказала она. — Встретимся в час.
— Умоляю, пораньше. Я не доживу до часа. Давай в полдень.
Тут Беверли сообразила, что сегодня четверг, день Джорджа. Новости и впрямь будут плохими, если Ди-Ди не встречается с ним.
— В полдень, — сказала Беверли, — и не расстраивайся так. Ты так волнуешься, будто у тебя сейчас будет инфаркт.
— Возможно, и будет.
Беверли начала прощаться, но Ди-Ди уже бросила трубку.
Надо убить почти два часа. После кофе постарается почитать. Она до сих пор была на середине «Герцога», да, наверное, и не продвинется дальше, потому что не понимает еврейских слов, которыми Сол Беллоу напичкал книгу. Издатели должны были опубликовать одновременно и еврейско-английский словарь. Питер принес книгу из офиса, сказав, что ему ее одолжили. Возможно, эта сучка Лу Маррон.
— У нас кончился «Эдем», — объявила Маргарет, когда Беверли все-таки добралась до кухни.
— Должно быть, мистер Нортроп ночью проголодался. — Питер обожал сыр «Эдем». — Я заеду в магазин, когда буду возвращаться из загородного клуба. Я обедаю там с миссис Бейкер.
— Тогда, я полагаю, вы не будете есть тост?
— Отныне никаких тостов, Маргарет. Я только что взвесилась. Добавилось еще полкилограмма. Салли позавтракала?
— Да, мэм. Она съела целую тарелку кукурузных хлопьев, бананы и выпила чашку молока.
В детстве мать кормила Беверли овсянкой из тарелки, на дне которой была нарисована собака. Собака была такого устрашающего вида, что она никогда не доедала до конца, чтобы не видеть этой морды. На тарелке Салли была нарисована маргаритка, а Салли любила эти цветы. Девочка ела хорошо. Проблемы были с Питером-младшим. Ему все не нравилось. Сейчас он, должно быть, у себя в комнате, катается на музыкальной лошадке или бешено бегает с любимой тележкой. Беверли сказала Маргарет, что ее раздражают шумные игры по утрам, и она, прежде чем встретиться с сыном, должна выпить минимум две чашки кофе, так что Маргарет велела мальчику в утренние часы играть у себя в комнате. Около одиннадцати ему позволяли спуститься вниз и встретиться с матерью. Он — восхитительный ребенок, каждое утро думала Беверли при виде сына. Она обращалась с ним суровее, чем с Салли, потому что больше любила и поэтому испытывала чувство вины. В итоге Салли росла сорванцом, и похоже, когда вырастет, то устроит какому-то мужчине веселенькую жизнь.
Беверли удалось провести утро, не прикоснувшись к «Герцогу». Она выпила три чашки кофе без сахара и молока, выкурила три сигареты с ментолом, дала указания насчет ужина, обняла и поцеловала Питера-младшего (отчего дети так сладко пахнут?), ответила по мере сил на все бесчисленные «почему». Затем натянула верблюжье пальто с поясом и поехала в загородный клуб «Вишневая долина», где ее ждала Ди-Ди.
— Этот сукин сын в следующем месяце переезжает в штат Огайо, — сказала Ди-Ди, некрасиво искривив губы. Это была тонкая нервная блондинка, почти без груди, но с интересным угловатым лицом. — Огайо! Вообрази! Дерьмо! Что я буду делать?
Она в бешеном темпе пила водку с мартини, и Беверли, не забывая о лишнем полукилограмме, заказала виски, чтобы поддержать компанию.
— Найдешь кого-нибудь еще, — сказала Беверли, изображая сочувствие.
— Думаешь, это так легко? Надо тебе самой как-нибудь попробовать! Нужны недели, даже месяцы!
Ди-Ди заплакала.
— Позвонил утром и отменил свидание. Я спросила, почему мы не можем встретиться сегодня, он же еще месяц будет здесь. Нет, сказал Джордж, мы все поменяем. Остаются только вторники. Вторник! Это же через четыре дня! И чем я должна заняться? Онанизмом? А он в эту секунду трахает какую-нибудь студентку. А потом они будут говорить о полифонии в музыке.
Все мы выбиты из колеи, думала Беверли, все мы, женщины. Мы только пьем, ходим по магазинам, встречаемся в загородном клубе, иногда вцепляемся в первого попавшегося мужчину. А если бы мы жили в городе, было бы так же? Может, это из-за нас? Или из-за места? Или из-за того и другого вместе?
— Уже сейчас плохо, — продолжала Ди-Ди. — А что будет, когда я постарею? Кто захочет возиться со мной?
— Может, тогда Крис оживет? — предположила Беверли.
— Мой муж? Оживет со мной? Ты шутишь? Он меня ненавидит. Без шуток. На днях он обозвал меня сраной занудой.
Беверли подумала, что, возможно, Питер тоже так думает о ней. Она хотела бы завести любовника, но у нее не было характера Ди-Ди. Нет, не здесь, в Гарден-Сити, не в доме, где она прожила с Питером восемь лет.
— И знаешь, что еще? — сказала Ди-Ди, подзывая официанта, чтобы заказать обед. — Этот мерзавец прав. Я и есть сраная зануда.
По дороге домой Беверли заехала в магазин сыров на Седьмой стрит. Выбрав его любимый сорт, она сделала помимо своей воли странную вещь. На прилавке лежал пакет «Камамбера», который оставил кто-то из покупателей и его не успели вернуть на витрину. В каком-то умопомрачении Беверли, выждав, когда продавец отвернется, схватила сыр и сунула себе в сумку. Затем расплатилась за «Эдем» и вышла.
Домой она ехала в оцепенении. Я должна бросить Питера. Мысль вертелась у нее в голове, и это была даже не мысль, а скорее молитва, мольба. Могу я бросить Питера? Когда она подъехала к замку на Стюарт авеню, слезы катились по лицу, застилая глаза. Она торопливо утерлась. Пальцы, касавшиеся щек, были мертвыми, холодными, нечеловеческими.
Звонок в дверь разбудил Аниту ранним утром в четверг, и в какую-то секунду она подумала, что это электронный будильник зовет ее встать, вычистить зубы, принять душ, надень штанишки, форму стюардессы и лететь в… Мадрид? Париж? Рим? Лондон? Каир? Мюнхен? Гамбург? Или она сейчас в одном из этих знакомых и чужих мест перед возвращением в Нью-Йорк?
Очень часто Анита, снимая с лица спальную маску, не могла сориентироваться, где же она находится. Маска была мягкой, зеленого цвета, и на ней поперек было написано: «Спокойной ночи, Чет, спокойной ночи, Дэвид». Иногда Анита не знала, что бы она делала без маски, настолько рваным был ее распорядок дня. Затем услышала поскуливание, вспомнила о Чу-Чу, сидевшем в сумке у радиатора, и, даже не раскрывая глаз, поняла, что она в Нью-Йорке, в постели с Джеком Бейли, а в дверь звонит Симона, которая заехала по дороге на работу забрать собаку.