— Ужасно, — угнетенно сказала она. — Я буду очень скучать.
Он похлопал ее по руке и загадочно улыбнулся.
— Ну-ну.
— Нет, правда, Джек. — Она уже начала тосковать.
— Это всего три недели.
Он мог хотя бы сказать, что тоже будет скучать, даже если это неправда, но, кажется, Джек вообще ничего не собирался произносить. Она давно уже заметила в нем неспособность (или нежелание) произносить слова утешения, когда они более всего необходимы. Он и вправду бездушный, подумала Анита.
— Можно мне еще бокал вина? — спросила она, погружаясь в пучину отчаяния.
Они возвращались в квартиру Джека. Анита предпочла бы поехать к себе, но недавно она подселила девушку, чтобы сэкономить деньги. Та тоже была стюардессой и, к несчастью, сегодня развлекалась с приятелем, который жил в квартире с двумя соседями. Анита пообещала, что не вернется до следующего утра.
Едва они переступили порог, как Джек тут же включил телевизор, чтобы посмотреть шоу Джонни Карсона. Даже в хорошем настроении Анита могла обойтись без Джонни Карсона, а сейчас ей хотелось, чтобы он подох на сцене.
— Если он снова заговорит о гольф-клубе, я закричу, — сказала она.
Но Джек налил себе водки с водой после того, как спросил, не хочет ли она выпить, и уселся перед телевизором, не обратив внимания на ее слова.
— Я переоденусь, — заявила Анита.
Джек смеялся над диалогом Карсона и Эда Макмахона.
— Всем на меня наплевать, — сказала Анита, направляясь в ванную.
Она стерла земляничную помаду с губ, но оставила остальной грим, затем аккуратно повесила жакет в шкаф Джека, сняла лифчик и крошечные трусики и надела индийский халат, который купила в Париже в прошлом году.
Чтобы компенсировать утерю лифчика, выпятила грудь, как делают модели в журналах. «Создайте свою грудь», — писалось там и объяснялось, что из-за плохой осанки маленькая грудь кажется еще меньше. Анита давно прекратила водные процедуры, от которых все равно не было никакого толка, и занялась упражнениями для груди.
Одно из них выполняло сразу две функции. В каждой руке у вас должны быть щетки для волос, вы наклоняетесь и начинаете расчесывать волосы поочередно каждой рукой. Считалось, что, если вы делаете это по пять минут каждый день, то у вас будут сверкающие волосы, а грудь увеличится. Анита делала это уже пару недель, и, как ей казалось, грудь у нее действительно стала немного больше.
— Я сойду с ума, если это не поможет, — сказала она своему отражению.
Джек досматривал шоу, когда она вернулась в гостиную. После этого пошли новости, затем вестерн, который Джек хотел посмотреть. Он прилег на софу с новым бокалом водки. Если и было что-то, что Анита ненавидела больше, чем шоу Джонни Карсона, то это были как раз вестерны. Женщины в них всегда были жалкими и незначительными.
— Мне скучно, — сказала она.
— Сходи к сумасшедшему доктору наверху. Я не слышу скрипа кровати. Наверное, он один.
— Уже поздно для визита.
— Он не спит. Я слышал его шаги.
— Ты просто хочешь избавиться от меня.
— Ты же скучаешь, — пожал плечами Джек.
На экране Рэндолф Скотт сказал: «Я думаю, эту лошадь надо пристрелить, мэм».
Так он и поступил.
— Я ухожу, — сказала Анита. — Если не вернусь через час, припиши еще одно очко Фингерхуду.
Джек глотнул водку, ни на секунду не отрывая глаз от телевизора.
— Сюрприз, — сказала Анита, когда Роберт Фингерхуд открыл дверь. — Я вас разбудила?
— Нет, я читал. — Кажется, он был рад видеть ее. — Заходите.
— Надеюсь, мое вторжение не очень вас расстроило, — сказала она, проходя в гостиную. — Джек смотрит вестерн, а мне, честно говоря, скучно.
— Все прекрасно. Выпьете что-нибудь?
Несколько минут тому назад ей меньше всего хотелось выпить, но сейчас это предложение показалось великолепным.
— Водку с тоником, если у вас есть.
— Безусловно.
На нем голубой бархатный халат, в котором была Беверли в тот первый и последний раз, когда Анита ее видела. Симона, наверное, тоже его носила, когда жила здесь, и только Бог знает, сколько еще Женщин надевали его. Если верить Джеку, который переехал сюда только шесть месяцев тому назад, все это время в квартиру Фингерхуда бегали потрясающие женщины.
При взгляде на Роберта нельзя было сказать, что он такой уж пожиратель сердец. Он был привлекателен в обычном смысле этого слова, но вот его улыбка… И снова Анита удивилась: что в нем такого, что женщины считают его неотразимым? Может быть, доброта? Симона говорила, что, несмотря на то, что Роберт выгнал ее на Пятьдесят седьмую улицу, несмотря на то, что застала его на полу с Беверли, она все равно будет говорить, что он был очень заботлив, когда они жили вместе.
— У него есть чувство ответственности, — сказала Симона. — Даже если он ведет себя по-свински, то остается ответственной свиньей.
Анита не могла в эту минуту не подумать о Джеке. Как капитан «Боинга-707» Джек был образцом ответственности, но на земле она не могла ни в чем на него положиться. Он был такой аморальный, что ей становилось страшно.
«Делайте что хотите, я здесь ни при чем», — это было его любимое присловье.
Было ощущение, что всю отпущенную на его долю ответственность он изливал на пассажиров, чья безопасность была в его руках. И все-таки, по зрелом размышлении, Анита считала, что это не так. Человеческие способности не ограничены, это вопрос более сложный, вопрос желания раскрыть свою душу. И ясно было, что Джек этого не хотел. Ему легче, безопаснее заботиться о жизни ста пятидесяти пассажиров, которых он никогда больше не увидит, чем об одной женщине, рядом с которой проснется на следующее утро.
На ее месте другая задала бы себе вопрос, почему она до сих пор любит его, но Анита жила любовью и робкой надеждой, что когда-нибудь все улучшится. Надежда и настойчивость. Этим она всегда руководствовалась в своей жизни.
— И как вы с ним поживаете? — спросил Роберт, вручая ей бокал.
— Прекрасно, если не считать, что он на три недели покидает меня. — И рассказала об обязательных курсах переподготовки в Индианаполисе. — Разве не ужасно?
— Ужасно, — согласился он, ослепительно улыбнувшись.
— Я присяду на гамак, — сказала она. — Он выглядит таким удобным.
Роберт смотрел, как она пытается устроиться так, чтобы длинная узкая юбка не слишком задиралась. Анита прекрасно помнила, что под ней ничего нет, и размышляла, догадывается ли об этом Роберт. Сама она догадалась, что на нем только халат, и у нее были странные чувства из-за пребывания в квартире чужого человека в полвторого ночи, когда оба они почти голые.
С другой стороны, ей казалось абсолютно естественным сидеть здесь и разговаривать с Робертом, гораздо более естественно, чем разговаривать с Джеком. Роберт умел слушать, чего недоставало Джеку. Она чувствовала, что может рассказать Роберту обо всем, и он посочувствует, но, конечно, это его профессия, его научили этому, как Джека научили летать.
— Роберт, интересно, а что вы думаете о Джеке?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, скажем, Джек не разговаривает, если только это не необходимо. Для него рот раскрыть — все равно что выдернуть зуб. В чем здесь дело?
— Не знаю.
— Но вы же психолог. У вас должны быть какие-то предположения.
— Может, кот проглотил язык.
Анита рассмеялась и тут же снова стала торжественной.
— Он такой чужой, отдаленный, такой… Иногда просто не человек. Отчего это? Скажите, есть возможность, что он изменится? Расслабится?
— Может, и нет. Ответ на ваш последний вопрос. Сколько ему лет?
— Сорок четыре.
— У него уже сформировалось то, что мы называем фундаментом характера, — кивнул Роберт. — Или, как говорит моя мать, он уже на рельсах. А почему Джек таким стал, каждый судит по-своему. С ним могла случиться масса вещей, из-за которых он воздвиг стальной колпак вокруг себя.
Упоминание о стали вызвало у Аниты мысль о приятеле Симоны, и подумала, не говорила ли она о нем Роберту. Анита сожалела, что спросила о Джеке. Слова Роберта огорчили ее.
— Вы давно говорили с Симоной?
— Она заходила на днях, чтобы рассказать о своем приятеле из Детройта. Уверен, вам она тоже рассказывала. Симона хотела, чтобы я объяснил, почему взрослый человек просит приковать его к кровати, чтобы у него возникла эрекция.
— И что вы ответили?
— Помимо всего прочего, я спросил, а почему она решила, что он взрослый? — Роберт рассмеялся. — Симона есть Симона, и она ответила, что когда видит мужчину ростом сто восемьдесят сантиметров и с седыми волосами, то считает его зрелым гражданином.
— Она так и сказала: зрелый гражданин?
Роберт еще громче расхохотался, как будто вспомнил тот разговор во всех деталях.
— Это я своему. Было смешно слышать эти слова из ее уст, произнесенные с акцентом. Накладные ресницы хлопают, она кипит от возмущения, что я спросил о его зрелости.
— Бедный Роберт, — рассмеялась в ответ Анита. — Все ваши знакомые женщины спрашивают о психологических отклонениях своих приятелей?
— К счастью, не все. А те, кто спрашивает, не так уж жаждут услышать ответ.
— А Беверли еще не спрашивала о муже?
Роберт, кажется, на мгновение удивился упоминанию о Беверли, и Анита испугалась, что зашла слишком далеко. Но он тут же спокойно сказал:
— Нет, и надеюсь, не спросит. Из того немногого, что я о нем слышал, хороших выводов не сделаешь. — И почти так же спокойно добавил: — Она ушла от него, вы знаете?
— Нет. — Аните было интересно, знала ли об этом Симона или просто не сказала ей. — Вы рады?
— Я здесь ни при чем. Она бросила его не из-за меня. Из ее слов следует, что разрыв назревал давно. Беверли сняла квартиру на Манхэттене, ее муж переехал в свой клуб, и оба несчастны. Но денежки у них водятся, так что с этой стороны все в порядке.
Ну, это уж слишком, подумала Анита. Большая грудь, да еще и деньги!
— К тому же связи между мной и Беверли почти нет, — сказал Роберт.