Для Павлова же весь мир был похож на хорошо отлаженный часовой механизм, в котором вполне можно было разобраться, установив лишь так называемые причинно-следственные связи по законам строгой иерархии.
М. Нестеров написал знаменитый портрет великого физиолога незадолго до смерти, в 1935 году. В качестве фона был изображен кабинет в Колтушах.
Похоронили академика на Волковом кладбище в Ленинграде, а все собаки, над которыми ставил опыты великий учены, наверное, попали в рай.
Константин Эдуардович Циолковский
Циолковский родился 17 сентября 1857 года в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии. Кем-то было уже подмечено, что в судьбе этого человека гений соседствовал с безумием, а великая трагедия приобретала порой черты комичности как в лучших картинах Чарли Чаплина. Он был одним из тех странных и непонятных одиночек, которые оказываются способными вершить судьбы человечества.
Константин Эдуардович был сыном польского дворянина. Мать, Мария Ивановна Юмашева, была русской с изрядной примесью татарской крови. Не это ли причудливое сочетание рафинированных поляков, разухабистых русских и степняков позволило будущему отцу русской космонавтики рассуждать в дальнейшем о возможном смешении различных полноценных рас для выведения особой породы гениев?
Как бы там ни было, но отец Циолковского принадлежал к породе кочевников и за свою карьеру лесничего успел побывать в Олонецкой, Петербургской и Вятской губерниях, откуда и перебрался впоследствии на Рязанщину. Среди знакомых этот вечный титулярный советник слыл умником, критиканом и оратором, одним словом «отличался сильным и тяжелым характером». Мать свою Циолковский характеризует как натуру сангвиническую, горячую. Была она «хохотунья, насмешница и даровитая… Родители очень любили друг друга, но этого не высказывали». Константин был одиннадцатым ребенком в огромной семье. Дома ему дали пророческое прозвище – «Птица», за любовь к опасным приключениям и за полное отсутствие страха высоты. Вспоминают, что он однажды чуть не свалился с крыши колокольни в Вятке. Любил «Птица» и прыгать с льдины на льдину во время половодья. Не раз принимая грязную воду за твердую поверхность, он оказывался в ледяной воде.
Обычно детьми занималась мать. Но однажды отец решил вмешаться в воспитание своих детей, собрал во дворе ребятишек и проткнул яблоко спицей. На примере этой нехитрой модели он пытался объяснить, как вращается земной шар. Но то ли учитель оказался излишне нетерпелив, то ли ученики чересчур малы – из урока ничего не вышло. А когда раздосадованный наставник ушел, ребята тут же съели модель планеты. Впоследствии в своей работе «Горе и гений» Циолковский, словно вспоминая незавидную судьбу своего многодетного отца, писал: «Жизнь невозможна без страданий… Почему мы терпим материальную нужду, не пользуемся комфортом, когда богатства и силы природы неисчерпаемы? Почему на старости лет мы остаемся без крова и умираем от лишений? Зачем отец семейства надрывается один для прокормления своего многочисленного семейства?.. Почему всю жизнь мы должны дрожать за судьбу близких?»
В девятилетнем возрасте Константин заболел скарлатиной. Осложнением после болезни стало сильное снижение слуха и временное ослабление умственной деятельности. В дневниках ученого есть запись: «После скарлатины я оглох и отупел… Проявляться мысль начала только с 14–15 лет». И далее: «Моя глухота, с детского возраста лишив меня общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался ее и находил удовлетворение только в книгах и размышлениях. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно».
В 1869 году отец отдал Константина вместе с его младшим братом Игнатием в первый класс мужской гимназии. В 12 лет Циолковский стал гимназистом. Однако большими успехами будущий ученый не блистал. За шалости попадал в карцер. Во втором классе остался на второй год, а в третьем и вовсе распрощался с гимназией.
В рукописи с весьма выразительным названием, словно взятым из античной трагедии, «Фатум», Циолковский впоследствии напишет: «Учиться в школе я не мог. Учителей совершенно не слышал или слышал одни неясные звуки. Но постепенно мой ум находил другой источник идей – в книгах».
На это обстоятельство жизни великого ученого следует обратить особое внимание. Любой психолог скажет сейчас, что глухота предполагает плохое включение ребенка в языковой мир, а это тоже, что все равно что сказать – в социальный мир и даже в свою семью.
Есть еще одно драматическое обстоятельство в жизни малолетнего Кости Циолковского, которое также нельзя обойти молчанием: на тринадцатом году его жизни незадолго до того дня, когда пришлось расстаться с гимназией, Константин потерял мать. Веселая, жизнерадостная, «хохотунья и насмешница», Мария Ивановна нежно любила своего сына. Она делала все от нее зависящее, чтобы маленький калека не чувствовал себя ущемленным, обиженным. Мать была единственным проводником полуглухого Кости Циолковского во взрослый мир. Может быть, только ее голос и различал в общем потоке неясных шумов будущий ученый. Ведь удалось этой женщине научить своего ребенка-инвалида читать и писать, это она познакомила его с начатками арифметики.
В параллели с Флобером мы встречаем приблизительно то же самое. Только там роль матери-просветительницы выполнял отец. Маленький Гюстав упорно отказывался учиться читать и писать, потому что ему вслух читал все книги отец. Если в случае с Циолковским лингвистическую связь героя с миром осуществлял близкий человек через письменность, то в случае с Флобером отец общался со своим необычным сыном через речь устную.
Гениальность – всегда нарушение нормы. Гений в детстве словно прислушивается (Флобер) или присматривается (Циолковский) к окружающему миру. Гений не стремится сразу же начать активно вмешиваться в этот мир, он не спешит занять свое место. Гениально одаренному человеку чаще всего места в этом мире просто нет. Ему принадлежит вся Вселенная. Вот почему очень часто гении словно «медлят» на старте. И тут возникает вопрос о проводнике или об учителе всякой необычайно одаренной личности.
С отцом отношения у Циолковского не сложились. «Он был всегда холоден, сдержан… Никого не трогал и не обижал, но при нем все стеснялись. Мы его боялись, хотя он никогда не позволял себе ни язвить, ни ругаться, не тем более драться».
Лишенный поддержки Константин учится все хуже и хуже. А затем наступает день, когда он вынужден променять плохие отношения с учителями на многолетнюю дружбу с книгами. Ведь мать и научила его читать и писать. Значит, чтение – это подсознательное общение с матерью, чей голос навсегда исчез из этого мира. Мир превратился в хаос звуков. Мир – это странный и недоступный отец, а книги и чтение – это утраченный голос матери. В случае с Флобером мы видим нечто подобное. Свое нежелание учиться читать и писать маленький Гюстав объяснял: «Зачем учиться, если папа Миньо читает?»
Горе подавило осиротевшего Константина Циолковского. Гораздо острее ощутил он свою глухоту, делавшую его «изолированным, обиженным изгоем». Пришлось покинуть гимназию. Одиночество стало еще сильнее и тягостнее. Возникает яростное желание «искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным». В отличие от гимназических учителей книги щедро наделяют маленького калеку знаниями и ни в чем не упрекают его, ни за что не наказывают, не унижают. Они обладают качествами, сравни лишь с материнской заботой. Но это все равно какое-то однобокое восприятие мира.
Глухота Циолковского странным образом воплотится и в его «культурной глухоте». Этот ученый-самоучка будет поражать всех своей, с одной стороны, одаренностью и гениальной проницательностью, а с другой, – абсолютным невежеством и какой-то умственной неповоротливостью. Эта интеллектуальная неподвижность будет обладать ярко-комическими чертами, сопоставимыми лишь с поведением рыжего коверного на манеже цирка. В самом деле, можно ли было всерьез воспринимать человека, зимой мчащегося на коньках, распустив при этом вместо паруса черный зонт, или разъезжавшего по льду в парусном кресле, пугая крестьянских лошадей? В другой раз он склеил из бумаги воздушный шар с дыркой внизу, положил под дырку лучинку и зажег – шар поднялся и полетел. Лучина пережгла ниточку – на город посыпались искры. Эта забава чуть было не закончилась пожаром.
Иными словами, Циолковский, будучи лишен звучащего слова Учителя, автоматически лишался широкого охвата знаний, передаваемых из поколения в поколение культурных традиций (пусть даже и ложных, но играющих роль канона, образца, основания). Эти знания, которые передавали на уроках и лекциях гимназические учителя и преподаватели университета, должны были пояснять вычитанное в книгах, должны были указывать на важные вехи пройденного человечеством. Устная речь и приобщает к цивилизации. Мы помним, прежде всего, того первого учителя, который нам открыл глаза на книги, который указал тропинку. Без такого учителя исследователь, пусть даже и самый талантливый, опираясь только на то, что сам вычитал в книге, неизбежно будет походить на гоголевского персонажа Тяпкина-Ляпкина, который до всего своим умом дошел. Происходит, чаще всего, следующее: исследователь оказывается лишенным исторического и культурного контекста. Он все должен открывать вновь. Он в одиночку должен пройти весь путь познания, проделанный до него человечеством. Не случайно Циолковский напоминал своим современникам ребенка. Известно, что в онтогенезе каждый человек проходит все этапы исторического развития. Но ребенок, не лишенный общения с другими, сравнительно быстро взрослеет. Циолковский же взрослеет медленно и свой онтогенез он так и не проходит до конца, застревая на том этапе развития человеческой мысли, когда все постигалось лишь непосредственным опытом.
Специалисты не раз сравнивали космизм Циолковского с так называемым новоязычеством. Так он в детском возрасте опытным путем открывает для себя астролябию. Ведь уроков учителей он не слышит, и никто не смог сообщить ему, что этот научный прибор уже несколько сотен лет служит людям. Циолковский буквально повторяет открытие в теории газов, а потом и в области физиологии («Механика живого организма»). Причем, единственным источником автору этих научных трактатов служили лишь некоторые элементарные учебники.