— Если вы… крикнете!.. я… застрелю! — сказала Елена, превозмогая боль. — Принимайтесь за ваше дело сейчас же! Ну?!.
Акушерка повиновалась.
— Господи… господи… да что же это? С ума я что ли схожу? Ведь вот она головка-то, вот она — под руками!.. А не вижу, не вижу! — бормотала она в отчаянье.
— Да перестаньте вы хныкать! — крикнула на неё Елена, откладывая револьвер. — Я же предупреждала вас… Успокойтесь: с ума вы не сошли, а просто — перед вами роды невидимого ребёнка!..
— Невидимого?!. — ахнула акушерка и плюхнулась на табуретку. — Господи, да как же я обмывать-то его буду?!. А как пуповину перерезать?!. А дальше-то как?!.
— Бросьте причитать! Вы своего дела не исполняете, — кусая губы сказала Елена..
В Акулине Петровне это обвинение, видимо, затронуло профессиональную гордость. Удесятерив внимание, она приступила к своим прямым обязанностям.
— Ну, кто?.. Кто?.. — крикнула Елена и даже приподнялась на кровати, когда пустота, охваченная окровавленными руками акушерки, издала свой первый писк. — Мальчик? Девочка?
— Да чёрт его знает! — злобным голосом закричала акушерка, хватая трясущимися руками ножницы, чтобы отрезать пуповину.
Послед и пуповина, прилегающая к последу, были ясно видимы. Ребёнок и пуповина, прилегающие к его тельцу, ничем не выделялись из окружающего воздуха.
— Ну, как ты его узнаешь?!. Ничего не видать! — бормотала акушерка, возясь с невидимым младенцем.
— Да вы наощупь! — крикнула Елена.
— А и правда! — спохватилась акушерка. — А меня совсем, видно, из ума вышибло!
Она немедленно последовала совету Елены.
— С дочерью вас! — поклонившись, поздравила она родильницу.
Елена ахнула и без чувств упала на подушку.
Акулина Петровна не знала, к кому броситься, — к матери или к ребёнку.
Весь остаток ночи, всё утро и весь день до обеда прошли у них, как в жестокой лихорадке. Невозможно даже приблизительно передать все те затруднения, которые пришлось перенести несчастной Акулине Петровне. Эти затруднения были и при обмывании, и при кормлении, и при пеленании невидимой девочки.
Когда и акушерка, и Елена несколько привыкли к дикому факту, они не переставали смеяться.
Акулина Петровна догадалась, наконец, обозначить голову невидимки чепчиком, ножки — кисейными туфельками, а рот, нос и глаза — небольшими пятнышками из губной помады.
Мало-помалу акушерка в совершенстве усвоила уход за невидимкой. Раздражение её сменилось крайним расположением. Она гордилась, что она — единственная акушерка в РСФСР, воспринявшая невидимого младенца. Она предлагала даже Елене навовсе остаться у неё.
Елена тоже чувствовала себя неплохо. Она как будто начинала даже забывать несколько своё разочарование и, по-видимому, стала питать робкую надежду, что и девчонка невидимая на что-нибудь пригодится.
Словом, их жизнь можно было назвать почти идиллией.
Но идиллия эта была нарушена самым жестоким и неожиданным образом.
Однажды вечером в квартиру Акулины Петровны явились два агента уголовного розыска и арестовали Елену. На извозчике они доставили её в уголовный розыск и сразу же, несмотря на позднее время, провели её наверх, к начальнику.
В дверях кабинета Елена столкнулась с Силантием. Его уводили с допроса.
Каким образом и когда несчастный Силантий снова попал в угрозыск?
Это случилось всего часа за два, за четыре до привода туда Елены и произошло вот при каких обстоятельствах.
Силантий в глубокой задумчивости сидел на своём обычном месте возле моста. Думы у него были довольно мрачные. Вот уже несколько дней, как прекратились подачки неизвестного благодетеля. Девался ли он куда, денег ли у него не сделалось, или что, — Силантий не знал.
Тяжело вздохнув, вытащил он из-за голенища кисет и вынул оттуда последнее даяние неизвестного — миллион «дензнаками».
— «Вот она последняя бумажечка!».
— Силантий, — послышался ему за спиной чей-то шёпот, и кто-то дёрнул его за рубашку.
Силантий выронил «дензнак» и оглянулся. Высунувшись до половины из-под обрыва, стоял перед ним неимоверной запущенности оборванец и глядел на него мутными глазами. Он был в грязной белой кепке с полуоторванным козырьком. Грязные струйки пота катились по его отёчному лицу, исчезая в рыжей всклокоченной бороде. Он держался трясущимися руками за край обрыва.
— Силантий!.. — снова отчаянным и укоризненным шёпотом произнёс оборванец.
— Ферапонт Иванович!.. — вскричал Силантий и рванулся со своего ящика.
— Тише! Тише! Сиди так. Не двигайся. Не оглядывайся, — зашептал Ферапонт Иванович, высовываясь ещё больше и приближая голову к Силантию. — Вот так и сиди. Будто и нет меня… Слушан, Силантий, за мной, ведь, гонятся… Убьют меня… Спаси меня, Силантий!..
— Да что делать-то надо, Ферапонт Иванович? — не оборачиваясь, спросил Силантий.
— С собакой за мной гонятся… Надо, чтобы следов моих не было… — прошептал Ферапонт Иванович.
— Вот что, вы спрячьтесь покудова, Ферапонт Иванович, а я сделаю… — подумав немного, сказал Силантий и, захватив костыли, зашагал к мосту.
— Слушай, друг, — сказал он, подходя к слепому, который сидел всё на том же месте, уступленном ему Силантием. — Ты мне карету свою дай-ка на часок — съездить в одно место.
— Бери, — равнодушно сказал слепой.
Силантий впрягся в оглоблю двухколёсной тележки, в которой возили слепого, и потащили её к месту, где спрятался под берегом Ферапонт Иванович.
— Вот что… Я заеду за киоску, а вы, Ферапонт Иванович, бережком, бережком, да и вылазьте там, — сказал он мимоходом.
Под прикрытием киоска Силантий усадил Ферапонта Ивановича в тележку и закрыл ему ноги мешком.
— А вы кепочку-то сымите да под себя. А глаза-то закройте — будто слепой, — посоветовал он Ферапонту Ивановичу, впрягаясь в оглобли.
Силантий спрятал в тележку свой ящик и поверх ног Ферапонта Ивановича положил свои костыли. Они ему были не нужны, так как его поддерживала поперечная перекладина оглобель, на которую он налегал грудью.
Он беспрепятственно увёз Ферапонта Ивановича. Правда, на них кое-кто оглядывался из прохожих, так как пара была довольно необычная: калека вёз калеку, но всё-таки никаких особенных подозрений они не вызвали.
Приблизительно через полчаса из-под обрыва вылетела собака, а за ней тяжело вылезли два человека.
Это были — Гера, Коршунов и Макинтош.
Гера тяжело «пыхала», вывалив язык. Коршунов и Макинтош остановились, переводя дух.
Макинтош дал волю собаке. Она уверенно привела их к киоску, возле которого Силантий усадил в тележку Ферапонта Ивановича. И как раз с этого места след исчезал. Гера засуетилась. Макинтош несколько раз направлял свою растерявшуюся собаку. Но каждый раз это кончалось неудачей. Лицо Коршунова передёрнулось презрительной улыбкой. Макинтош вытирал платком вспотевший лоб. Он сделал с собакой несколько кругов наугад. Растерянность у Геры и у хозяина её была полная. Все трое собирались уже уходить.
Вдруг собака резко дёрнула в сторону. Макинтош выпустил цепочку. Гера подбежала к какой-то бумажке, лежавшей на земле, и усиленно и неотступно принялась её обнюхивать.
Макинтош подошёл и поднял бумажку. Это был «дензнак» неизвестного благодетеля, обронённый Силантием в то время, когда Ферапонт Иванович окликнул его сзади.
Сыщики многозначительно переглянулись.
— Спросим? — кивнул Коршунов в сторону милиционера.
Они подошли к постовому.
— Скажи, пожалуйста, — обратился к нему Коршунов, предварительно назвав себя, — ты сейчас за тем вон киоском ничего не замечал?
— Так как будто ничего особенного не замечал, — ответил милиционер. — А нищий один всё время тут сидит.
— С деревяшкой? — спросил Коршунов.
— Вот-вот.
— А где он теперь?
— А вот только что, должно быть, приятеля своего отвёз. Другой тут есть, нищий тоже, слепой, да и безногий вдобавок, — так вот он его и потарабанил куда-то… Только что вот провёз на тележке…
Пальцы Макинтоша впились в локоть Коршунова, — А где этот слепой сидит? — продолжал расспрашивать Коршунов.
— А он обыкновенно… Да что за чёрт?!. Вон он сидит! Никуда, значит, не уезжал… — растерянно пробормотал милиционер, опуская палец, которым указывал в сторону слепого.
— Вот что, спроси-ка ты его пойди, куда у него тележка девалась, — распорядился Коршунов.
Милиционер подошёл к слепому.
— Слушай, — спросил он его, — тележку-то у тебя украли что ли?
— Нет, — ответил слепой, поворачиваясь в сторону милиционера и уставив на него незрячие глаза.
— А где же она?
— Силантий с ей уехал.
— Куда?
— Не знаю, — не сказывал. Он сичас приедет, — сказал слепой.
— Ну, ладно. А то я думал, что украли, — сказал милиционер и отошёл.
Он сообщил Коршунову, что рассказал ему слепой. Коршунов остался весьма доволен.
— Подойди-ка сюда поближе, — сказал он милиционеру.
Коршунов передал ему деньги, обронённые Силантием, и на ухо стал инструктировать. Потом они с Макинтошем завернули за угол. Милиционер остался на посту.
Ждали они часа два..
Наконец, показался Силантий с пустой тележкой. Он поставил тележку возле слепого. И сказал ему что-то.
В это время к нему подошёл милиционер.
— Слушай, это не ты деньги обронил, вон тут, возле киоска? — спросил он Силантия.
Силантий узнал свои деньги. Но для уверенности он вытащил кисет и заглянул в него.
— Нету… Мои это, мои это, я обронил. Вот спасибо, вот спасибо! Видать, что на хорошего человека попал, — засуетился он.
Коршунов и Макинтош подошли к нему.
— Так это твои деньги? — грозно спросил инспектор угрозыска.
— Мои…
— От кого ты их получил?
— Милостыня…
— Милостыня?!. — переспросил насмешливо Коршунов. — Кто же это тебе по миллиону милостыню даёт?!.
— Ей богу, милостыня.
— Врёшь! — крикнул Коршунов. — Говори, кто!
— Вот те истинный Христос, милостыня! — клялся Силантий.