тились, но еще долгие годы туда никто не ходил.
— Понятно, — задумчиво протянул Крот. — Только непонятно, как этот всадник без головы тут скакал, как сюда попал и, главное, как вылез.
— Ну, с всадником-то все понятно, — задумчиво произнес Макс. — Он персонаж мифический, к тому же мертвый, он с проходами не заморачивается. А вот что с красноармейцами случилось? Выжили ли? Вышли ли? Дождалась ли семья этого борца за идеи коммунизма?
— Это как раз неинтересно, — решительно заявил Крот. — Интересно, не просто нашли ли выход, а где нашли.
— А тебе их не жалко?
— А чего их жалеть? Они себя сами не жалели. Жили на полную, яро, весело. Если любовь, то до гроба, если дружба, то навеки, если вражда, то до смерти. Горели каждый день, дней не считали, не мелочились. Вот большинство и не дожило до разочарования в своих идеалах. Счастливые люди. Не то что сейчас. Не жизнь, а иллюзия жизни, не горение, а так, тление с копотью. Счастье измеряют количеством собранного хлама, уют — квадратными метрами, любовь — стоимостью подарков, дружбу — полезностью. Всю жизнь суетятся, добро собирают, а потом — хрясь, а предъявить-то нечего. Все хлам, мусор. Как морские звезды, добытые с большой глубины. Вроде нырял, старался, даже чуть не утонул. А зачем? Потом пылятся, никому не нужные, где-нибудь на антресолях, и это в лучшем случае. А чаще всего их выкидывают прямо тут, потому как понимают, что на фиг не надо.
Бригадир оторопело смотрел на Крота, пораженный философскими сентенциями своего товарища. Причем если от Паука еще можно этого было ждать, от него вообще чего угодно можно ждать, то от жизнерадостного Крота, не страдающего приступами мудрости, слышать такие радикальные и довольно глубокие мысли было по меньшей мере странно.
— Волхвы говорят, что боги посылают тяжкие испытания только избранным, — вступил в разговор Паук. — Кого заметили, кого любят, а остальные живут, как получится, вполсилы, вполрадости, без души, без огня.
— Да уж, прямо возлюбили, оптом. Целым народом. Сначала японская, потом Первая мировая, затем смута, революция, Гражданская война, бандитизм, репрессии. Потом Великая Отечественная. И все за сорок лет. От великой любви миллионы под нож истории. А сколько дерьма повылазило? Жестокости, предательства? Доносы писали друг на дружку…
— Время такое было. Оно и вывернуло все наизнанку. Все было: и великое, и ничтожное, и героизм, и предательство, и радость, и скорбь. Причем зачастую это все одни и те же люди. Таков человек. В нем всего хватает — и добра, и зла. В разных обстоятельствах проявляется разное, не нам судить.
— А кому же тогда судить?
— Богу. Только он может судить людей. Но жить он дает всем, а судит потом по делам. Иначе бы добрые жили вечно.
— Согласен, — поддержал Паук. — Нет добрых и злых людей, не бывает. Нет объективных критериев для их оценки. Все очень субъективно. Одно и то же действие для кого-то добро, а для кого-то зло. В одних обстоятельствах это хорошо, в других плохо. А добро… Это не то слово. Подмена терминов. Торгашеский мир вводит свои понятия. Добро — это предмет, объект материального мира. В народе говорят «накопил добро», «добрый» в смысле толстый, значит, добра много. «Делать добро» — в смысле что-то произвести. Это чисто торгашеский подход, сделать добро — значит что-то дать, купить. Это неверно. Раньше говорили не «добро», а «благо». «Благо» — это не материальное понятие. Благодарю. Благодарный, благой, благостный… Совсем другое качество и смысл. Как благородный и дородный.
— Ну хорошо. С добром более или менее понятно. А зло — есть такое понятие?
— Нет. Не существует абсолютного зла. Есть то, что конкретный человек или группа людей в данный момент считают злом. Просто потому что им так удобно. Если мы говорим об общих понятиях, то злом называют угрозы выжившего общества, а так есть человек со своими слабостями и подлостями. И этот человек придумывает понятия, чтобы откусить побольше. Все, что ему мешает, и есть зло.
— Интересная у тебя теория.
Бригадир окончил осмотр грота и, не найдя ничего интересного, подошел к выходу.
— Есть спорные моменты. Подискутируем как-нибудь на досуге, когда выберемся. Сейчас не языком трясти, а выходить надо. Все отдышались? Пора двигать.
— Согласен, — сказал Паук. — Только я теперь первым пойду, чтобы неожиданностей не возникло.
— А какие неожиданности могут быть, о прозорливейший? — поинтересовался Макс.
— Разные, но все крайне неприятные.
— С тобой по-другому не бывает, — пробурчал Крот. — Ну хоть бы раз, хоть для разнообразия сказал бы, что впереди нас что-то приятное ждет.
— До приятного мы сами дойдем, — уверенно заявил Бригадир.
— Как говорил мой двоюродный дед по линии троюродной бабки, мир с ними с обоими, глупо ожидать, что кто-то придет и за тебя сделает твою работу. Пока не поймаешь и не заставишь, никто даже пальцем не шевельнет!
— Это ты к чему?
— Понятия не имею. Просто откровение пришло. Мудрость предков — это не дули воробьям крутить. Тут мыслить надо! Вот и будем осмысливать, когда идти будем. Мудрость не терпит суеты.
— Хорош паясничать, — беззлобно прикрикнул на Макса Бригадир. — И фонарь притуши. Пригодится еще.
Они двинулись в обратном направлении. Теперь колонну возглавлял Паук. Он почти не пользовался фонарем, довольствуясь лишь тусклым светом химического светильника. Такой же светильник был у Бригадира, замыкающего шествие. Крот и Макс, лишенные такого удовольствия, старались держаться ближе к старшим товарищам. Шли довольно быстро, гулкие шаги отражались от сводов пещеры. Вдруг впереди раздался крик. Паук резко остановился, так что Крот налетел на него. Спереди донесся шум удаляющихся шагов, опять крик, звук падения с небольшой высоты, шорох…
— Это Каа, — всполошился Крот. — Я узнал голос. Это Каа!
— Стой, не беги, опасно, — попробовал остановить его Паук.
Тщетно. Крот выхватил фонарь и, увернувшись от захвата, рванул вперед с криками:
— Каа, Глыба, Жека, это мы! Мы тут! Подождите. Я иду!
Остальные, немного замешкавшись, бросились следом. Юркий Крот стартанул как заправский спринтер. Он не бежал, а летел, перескакивая через препятствия и ловко уворачиваясь от торчащих каменных клыков. Пробежав таким образом метров семьдесят, он увидел впереди колодец — неглубокий, метра три-четыре. Посветив вниз, разглядел Каа, который лежал ничком, неестественно вывернув шею. Недолго думая Крот начал спускаться вниз. Спустившись, он подскочил к телу Каа. Тот не двигался, пульс не прощупывался. Крот поднял голову и увидел, что в нескольких метрах от него стоит Глыба и смотрит пустыми, равнодушными глазами.
— Ну здравствуй, Крот. Давно вас ждем. Теперь ты наш, — произнес Глыба и кровожадно улыбнулся.
От этой улыбки по спине пробежала дрожь. Тяжелый камень зашевелился в желудке и медленно опустился на дно кишечника.
— Ты что это? — Крот непроизвольно попятился. — Глыба, Каа, давайте с нами, сейчас ребята подойдут. Мы Каа вытащим.
— Мы всех вытащим, — хищно облизнулся Глыба. — Никто не уйдет.
Мертвое тело Каа неожиданно зашевелилось, дернулось, рывком высвобождая и вытягивая руку. Скрюченные пальцы схватили Крота за лодыжку. Тот отчаянно рванул, с тихим вскриком высвободил ногу из стального захвата и, споткнувшись, больно упал на выступающие камни. Нечто выдающее себя за человека сдавленно захихикало, встало на четвереньки и прохрипело голосом, смутно напоминающим голос Каа:
— Привет, Крот. Ты что, не рад меня видеть? А я рад. Мы все рады. Мы заберем тебя с собой и даже не убьем, хотя ты бросил нас.
Крот вскочил и попятился. Двое его недавних товарищей, разом превратившихся в диких зверей, неспешно надвигались с уверенностью кошки, загнавшей мышку в угол. На их лицах не осталось ничего человеческого. Холодные, безжизненные глаза алчно сверкали из-под слипшихся волос. В них читалась смерть. Скорая и неотвратимая. Сердце забилось с бешеной скоростью, отсчитывая критические секунды. Надо было что-то делать. Сейчас или никогда. Стряхнув капли пота, Крот, словно дрессированный дельфин, прыгнул между темными фигурами, на лету сбивая захват. Глыба и Каа одновременно дернулись и уперлись друг в друга головами, как два озабоченных марала в борьбе за сомнительной красоты самку. Крот, проскользив на пузе около метра, подпрыгнул и с ловкостью заправского скалолаза побежал по отвесной стене. Страх придал ему сил, и он уже почти выбрался на поверхность, когда почувствовал, что в ногу ему кто-то вцепился и со страшной силой тащит вниз. Крот в ужасе закричал. Подскочившие Бригадир и Макс схватили его за руки и потащили наверх. Нечто, схватившее Крота за ногу, утробно зарычало, не желая выпускать добычу. Установившийся паритет сил был нарушен Пауком, который швырнул вниз зажженный фальшфейер. Яркая вспышка отпугнула нападавших. Хватка ослабла, и отчаянно голосящий Крот пробкой вылетел из колодца. Снизу раздалось недовольное ворчание, затем скрежет когтей по камню, и через несколько мгновений над полом появилась голова Глыбы с перекошенным от бешенства лицом. Паук коротко махнул кинжалом, Глыба попытался уйти в сторону, но не успел. Кинжал рассек ему плечо. Пещеру сотряс вопль злобы и отчаяния, и Глыба быстро скрылся в колодце. Глухой стук падающего тела. Топот удаляющихся шагов и истерический выкрик: «Все равно все сдохнете!» Потом все стихло.
— Что это было? — испуганно спросил Крот, нянча травмированную ногу. Повреждение выглядело впечатляюще. Крепкий высокий ботинок с укрепленным носом был разорван как бумажный, в лоскуты. Та же участь постигла и крепкие прорезиненные штаны. Сама нога, слава богу, оставалась цела, лишь слегка вывихнут голеностоп, да на икре красовались две глубокие царапины, из которых медленно сочилась кровь.
— Жить будешь, — подытожил Бригадир, осмотрев раны. — Даже ботинок сумеем спасти. Подошва и пятка целы. Остальное тряпками обмотаем. Будешь в обмотках ходить, как красноармеец.
— Это были Каа и Глыба, — морщась от боли, произнес Крот. — Но и не они. Они хотели меня забрать. Я чудом выскочил. Что это было? Паук, что это?! Объясни!