таких ляпов допустить не мог. Это азы.
Рахман положил череп, взял факел, зажег и, повернувшись к Бригадиру, сказал:
— Пошли берег осмотрим. Да брось ты палаш. Он тебе сейчас ни к чему.
Бригадир аккуратно положил свое новое оружие и направился за Рахманом. Тот вышел из пещеры и пошел вдоль берега, внимательно вглядываясь в грязь под ногами. Бригадир осторожно шел за ним. Метров за тридцать от пещеры они обнаружили еще два ящика с какими-то баллонами, похожими на доисторический акваланг.
— ПСАД — плавательный спасательный аппарат Дэвиса, — определил Бригадир. — Тут их много, аж три штуки. Значит, все-таки по воде ушли. А я-то надеялся, что есть другой выход.
— Может, и есть. Ушел же куда-то этот колдун.
— Ушел, да не вернулся. Сам говорил. Я тебе почему-то верю. Теперь верю.
Бригадир прошелся вдоль кромки.
— По следам их тут было человек шесть. Волокли что-то тяжелое. Одевались в спешке. Очень боялись или нервничали. Все разбросано. Даже оружие не все утопили.
— Точно, — подтвердил Рахман. — Смотри, еще одну саблю нашел. Эта получше палаша будет.
Рахман приблизился, делая резкие рубящие удары по воздуху.
— Прелесть, а не оружие.
Он выполнил несколько тренировочных связок из ударов, блоков и уклонов от воображаемого противника. В каждом его движении, осанке, манере держать оружие и даже интонации чувствовался воин. Сильный, умелый, опытный, уверенный в своих силах. Настоящий волк войны, матерый, злой, беспощадный. Он стоял напротив Бригадира и умело играл клинком, вращая его одной лишь кистью, изредка помогая движению ногами. В холодных как лед глазах читалась решимость и отрешенность. Спокойная, уверенная беспощадная отстраненность. Наверное, так выглядит смерть. Рахман приближался, поигрывая саблей. Бригадир ощутил давно забытое чувство абсолютной беспомощности и беззащитности. Постыдный страх потек по жилам и мягкой, но когтистой лапой сжал сердце.
«Убьет. Как пить дать зарубит», — мелькнула мысль. Умирать не хотелось, очень не хотелось. Особенно сейчас, когда забрезжил рассвет надежды. Еще не понимая, что происходит, Бригадир приготовился дать бой. Может, последний бой. Скорее всего, последний. Спина напряглась, Бригадир оперся руками о камни. Предчувствие боя тяжелой волной разлилось по телу, приводя в порядок нервы, равномерно распределяя силы. Ситуация не давала возможности ошибаться, Рахман подошел на расстояние удара и замер, глядя прямо в глаза. В удушающей тишине воцарилось молчание бездны. Время замедлило бег и перешло в бесконечность. Сколько продолжалось это нелепое противостояние — пять секунд, или минуту, или десять, — Бригадир сказать не мог, но вдруг Рахман улыбнулся и протянул ему саблю рукояткой вперед.
— Испугался?! Зря… Но все равно молодец. Не запаниковал, а приготовился драться. Пусть без шансов, но все равно решил дать бой. Молодец, ты воин. По духу воин. В тебе есть жила. Выйдем — возьму тебя в ученики.
— Никогда больше так не делай, я чуть не обгадился. Даже спать расхотелось. И еще предупреждаю: в следующий раз я тебя прибью, серьезно. Может, ты и крутой заклинатель змей, но мне найдется чем тебя удивить, поверь. Так что если хочешь добраться до города живым — не делай так больше.
— Хорошо, хорошо, не буду. Я не хотел тебя обидеть. Прости.
Рахман взял факел и зашагал к пещере. Потом неожиданно остановился, словно его осенила какая-то мысль, резко повернулся к Бригадиру и возбужденно произнес:
— Я понял, почему они меня не боятся и даже на зуб пробуют. Я так же уязвим, как ты, но меня как меня они не распознают. Я для них — Паук.
— Не понял.
— Помнишь, я говорил, что мое тело для них непригодно. Так вот, я ошибался. Я думал, его защищает знак, который я сам вырезал. Еще утром, когда ушел от вас. Но теперь я понимаю, что он не работает как надо. Я просто где-то не дорисовал, не все линии замкнул. Детская ошибка. Как у того колдуна-недоучки. Ты мне поможешь? Надо закончить рисунок.
— Помогу, отчего же не помочь? А что делать-то надо?
— Ничего особенного. Просто светить, чтобы видно все было, да подсказать, если где разрыв увидишь.
— Ну, это мне по силам. Давай факел.
— Не здесь. В гроте.
Рахман зачерпнул воду в трофейную флягу и быстро зашагал в сторону входа в грот. Прибыв на место, он сел у светильников, объяснил Бригадиру, куда надо светить, и сунул свой кинжал в горящий огонь. Клинок накалился. Рахман сомкнул челюсти. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда багровый кончик ножа коснулся обнаженной груди. Зашипело, взвился легкий дымок. Запахло горелым мясом, волосами. Рахман спокойно вдавливал железо в свою плоть, даже зубами не скрипнул. Только на лбу выступили маленькие капельки пота.
— Ты что творишь? Зачем? — не выдержал Бригадир.
— Просто кинжалом резать плохо получается. Неровно. Шкура толстая, пока проковыряешь… да и не видно ничего, — ровным голосом ответил Рахман.
Бригадир отшатнулся как от прокаженного. Запах горящей плоти вызвал у него приступ тошноты. Факел в его руке задрожал.
— Ну что ты дергаешься? Согласен, некрасиво. Самому не нравится. Вот тут закруглить бы помягче, угол слишком острый получился.
Рахман повернул рдеющий кончик ножа, перевернул лезвие и прошелся по свежей ране еще раз, выправляя узор.
— Не до эстетики сейчас, — продолжил он. — Главное, линии замкнуть, чтобы без разрывов. Куда ты светишь? Не видно ни хрена. Ближе факел!
Рахман стал вновь накалять сталь. В отблесках живого огня его невзрачное, немного детское лицо вдруг стало величественным, благородным, мужественно красивым. Бригадира опять словно парализовало. Он завороженно наблюдал, как вчерашний мальчишка, маменькин сынок, еще месяц назад разыгравший целую трагедию со слезами, травмпунктом, упаковками обезболивающих из-за банального ушиба локтя, сейчас хладнокровно, спокойно и тщательно выжигает на своем теле сложный орнамент. Бригадир уже видел, как горят люди, как они жутко кричат, выскакивая из машины, бегают, мечутся, обезумев от страха и боли, катаются по земле в надежде сбить пламя и умирают… Он знал эту боль, ибо испытал ее сам, еще тогда, в Чечне. Безобразные шрамы на правом боку еще долго не позволят забыть эти дни. Он много видел, но чтобы вот так, своей рукой выжигать на себе мясо до кости и при этом спокойно рассуждать об эстетичности выжженного рисунка — увольте…
— Да не трясись ты, — вывел Бригадира из оцепенения напряженный голос Рахмана. — Держи свет ровнее, нельзя ошибиться. Больно все-таки.
— Так ты все чувствуешь?
— А то!
— Но как? Зачем?
— Это больно, но это всего лишь боль плоти, — ответил Рахман. — Душа воина смеется над такой болью и веселится от гордости. Это ее победа. Победа духа над плотью. Понимаешь? В моем мире воин должен презирать боль. Его смерть видят боги. Слабаки богам неинтересны, да и люди тоже не слепые. То, как умирает воин, либо возвысит его род, либо опозорит.
Рахман наконец-то закончил свое произведение, убрал нож и критически осмотрел рисунок. Кровь запеклась в ранках. Коричневые края выглядят жутковато, но рисунок вполне читаем, линии ровные, непрерывные. Рахман удовлетворенно цокнул и спросил:
— А у вас не так?
— Мы христиане, — ответил Бригадир. — Мы тоже за победу духа над плотью, только не так радикально. У нас продержаться до конца поста — уже победа. Но ты лучше скажи — почему ты нас не бросил? Нож у тебя. Тебя, как ты утверждаешь, не тронут. Мы для тебя обуза. Зачем помогаешь?
— Не обольщайся, — надменно произнес Рахман, — все в долг. Все взыщу в тройном размере. С вами, иудеями, по-другому нельзя.
— Это почему это я иудей?!
— А как иначе? Ты же в боги себе еврея выбрал. Ему кланяешься, ему деньги платишь, его о помощи просишь. Так кто ты после этого? Конечно, иудей!
— С чего ты взял, что Христос еврей?
— А кто он? Ты его родословную почитай, с нее Библия начинается. От осинки не родятся апельсинки, так у вас говорят?
— Ладно, нам сейчас не до богословия. Потом поговорим, если захочешь. Возвращаться надо, я думаю. По реке надо.
— Нет, — ответил Рахман устало. — Все рассуждения потом, сейчас спать. Я устал как собака. В целом тут безопасно, но я бы на всякий случай покараулил, дисциплина опять же. В нашем деле важна привычка. Давай спать по четыре часа. Я так понял, ты все равно не хочешь, а я вздремну. Если что странное увидишь — кричи. Я проснусь, у меня сон чуткий… был. А хочешь — через полчасика разбуди кого-нибудь из этих охламонов. Они уже прилично посопели, могут и службу понести.
Сказав это, Рахман широко зевнул, вытянулся во весь свой немалый рост и закрыл глаза. Через несколько секунд он уже спал спокойным глубоким сном смертельно уставшего человека. Во сне с него слетела жесткая высокомерная маска, и лицо вновь стало мягким, добрым, наивным и немного обиженным, как у ребенка. Его губы тронула легкая улыбка, и Рахман стал похож на прежнего Паука, того безобидного чудака, которого так давно знал Бригадир. А может, и не знал, а лишь думал, что знает.
Резкая волна слабости накрыла Бригадира целиком и сразу, как только он обратил внимание на себя. Он внезапно ощутил себя опустошенной оболочкой, из которой резко выпустили весь воздух. Он уже немолод, в этом году ему исполнится сорок лет, и он чувствовал на плечах каждый день из прожитых лет. Суставы ныли, спина затекла, голова гудела, как разворошенный улей, а в ушах стоял грохот. Веки стали невероятно тяжелыми, хоть спички вставляй. Окружающие предметы потеряли четкость и начали плыть…
«Не спать», — приказал он себе. Не помогло. Тогда он сильно ударил себя по щеке, затем еще раз. Шлепок резкой болью взорвался в затылке. Бригадир встал, превозмогая усталость, взял саблю и попытался повторить несколько комбинаций, подсмотренных недавно у Рахмана. Получилось не очень. Он повторил еще раз, а потом еще. Безрезультатно. Желание продолжить тренировку опустилось до отрицательных значений. Собрав остатки воли, Бригадир установил себе временной лимит в двадцать пять минут и, несмотря на протесты смертельно уставшего организма, начал медленно прорабатывать ударные связки. Через отведенный себе срок он положил саблю на землю, разулся, развесил остатки одежды, разбудил Крота, проинструктировал и с чувством выполненного долга завалился спать на так удачно освободившийся ящик. Сладкая темнота поглотила его в один момент. Он уснул сразу. Глубоко, без сновидений, словно провалился в яму.