Безумный аттракцион — страница 330 из 447

Глава 10

Внутри этого дома — старого, двухэтажного — было просторно и пусто. Но не темно. Яркое зимнее солнце лупило через окна с выбитыми стеклами, раскидывало косые желтые четырехугольники по полу.

— Значит, как и договаривались, — сказал я. — Ты его на себя поведешь, а я рубану…

Дега кивнул.

Я осторожно-осторожно — приставным шагом, как когда-то давным-давно на школьных уроках физкультуры, — двинулся в сторону. Под ногами хрустела смерзшаяся, покрытая инеем пыль.

За закрытой дверью, лицом к которой остался стоять мой кореш, опять что-то грохнуло. Послышался очень низкий утробный клокочущий звук. Вот если запись поросячьего хрюканья прокрутить на самой низкой скорости, выйдет нечто подобное…

— Может, дверь надо было приоткрыть? — предположил Дега.

— Зачем? — отозвался я. — Боишься, он не пролезет, что ли? И вообще — хорош трепаться! Давай поехали…

Дега пошевелился. Потом принялся приседать, подпрыгивать, размахивать руками, будто делая зарядку.

Утробный рокот за стенкой стих. И почти сразу же мы услышали быстро приближающиеся шаркающие шаги.

Порченый вошел не через дверь. Он ворвался, с треском проломив стену. И остановился на мгновение — прямо в четырехугольнике солнечного света, — сгорбленный, оплывший. Сквозь слой грязи тускло проглядывали лохмотья оранжевой робы железнодорожного рабочего. Порченый повел низко опущенной башкой туда-сюда, точно принюхиваясь… Да нет, не могут они чувствовать запахов. И звуков слышать не могут. И глаза их, налитые мутной слизью, ничего не видят. А вот движения порченые распознают. И, оказавшись в непосредственной близости от живого существа, способны его каким-то образом почувствовать… Этому нас уже научили.

Дега скользнул назад. Порченый рванулся к нему — как-то уж очень стремительно рванулся, неожиданно стремительно.

И тогда я без разгона прыгнул на стену, оттолкнулся от нее, взметнулся до самого потолка и ударом ноги сломал мертвяку шею в тот самый рассчитанный момент, когда он, поравнявшись со мной, притормозил и принялся, почуяв новую жертву, разворачиваться.

Порченый рухнул, моментально словно оцепенев. Только разбухшие его конечности чуть подергивались, и башка постукивала затылком о мерзлый пол. Один глаз вытек от удара, а черный провал пасти то открывался, то закрывался, утробно рокоча.

Я добил тварь, размозжив каблуком височную кость.

— Тьфу ты… — передернулся Дега. — Противно… Будто человек.

— Да ведь не человек же, — возразил я. — Так… Пустышка.

В левой стороне груди порченого торчал заржавевший уже нож с обломанной деревянной рукояткой. Давно, видать, торчал.

— А резвый какой попался, да? — заметил еще мой кореш. — У меня даже мысль мелькнула, что ты не успеешь. Хотел уж сам его опрокинуть…

— Хотелка не окрепла еще, — сказал я. — Заранее же решили: ты на подхвате, я работаю.

Шорох позади заставил нас рывком обернуться — через открытую дверь соседней комнаты мы увидели, как в пустом проеме окна мелькнул чей-то силуэт.

— Бдит твоя маруха! — усмехнулся Дега. — Прикрывает нас. На карнизе, что ли, сидела, ситуацию контролировала? А чего контролировать, делов на три копейки. Не доверяет нам…

— Скорей уж себе, — сказал я. — Она ж нас учила.

— Тихо!

Мы прислушались. Откуда-то снизу доносились едва различимые поскребывания.

— Посмотрим? — предложил я.

— Куда ж денемся…

Мы вышли к лестничному пролету, заглянули вниз. Там, на площадке первого этажа, у двери черного выхода мы увидели еще одного порченого.

— Ну, это будет совсем легко, — оценил Дега.

Видимо, мертвяк когда-то свалился в пролет. И теперь он, насаженный на кривой прут сломанных лестничных перил, косо висящий, все продолжал куда-то идти. Закостенелые его пятки мерно скребли по грязному полу.

Мы спустились на первый этаж. Порченый, почуяв нас, забеспокоился, руки его с обломанными ногтями взметнулись в воздух, бестолково засучили. Затрепыхались обрывки одежды, осыпая все вокруг ошметками грязи, заворочалась голова, облепленная длинными свалявшимися прядями волос, похожими на веревки.

— А ведь это баба! — пригляделся Дега. — Глянь, сиськи!.. Ого, первый раз вижу порченого-бабу! Интересно, красивая была?..

— А она и сейчас ничего. Ты бы вдул?

Мой кореш хмыкнул:

— Тебе хорошо говорить, у тебя-то с Веткой третий медовый месяц начинается. Тебе-то — полный кайф. А у меня — облом на обломе. Иринка с Егоршей замутила, что в нем только нашла, в этом козлобородом?.. Я уж к тете Зине с кухни подкатывал, а она смеется… Так что скоро я и на такую… — он кивнул на порченую, — согласен буду.

— Ну раз подписался, значит, и карты тебе в руки.

— В смысле?

— В прямом. Не оставлять же ее так. Вдруг да освободится.

Дега вздохнул, брезгливо покривившись. Я повернулся к двери черного выхода, подергал ручку — заперто. Позади меня ухнул тяжкий удар, раздался хруст, и скребущие звуки стихли.

— Готово, — пробормотал Дега. — А тут закрыто, что ли? Посторонись!

Разбежавшись, он вышиб дверь. Мы вышли на задний двор. Прямо перед нами громоздились мусорные баки, давно переполненные, превратившиеся в основания для пологих мусорных холмов. Слева торчал ржавый остов громадного грузовика, с которого давным-давно поснимали все мало-мальски ценное. Справа, под покосившимся забором мертвого палисадника, темнел, выглядывая из-под просевшего снега, труп в изодранной телогрейке — нисколько не страшный, органично вписывающийся в здешний безрадостный пейзаж. На трупе копошилась в прорехах телогрейки большая ворона, косясь на нас одним глазом с подозрительным интересом.

Мы отошли к грузовику.

— Давай, что ли? — предложил я.

— Ага…

Кореш достал из кармана тряпицу, бережно развернул ее, взял в пальцы помятую сигарету.

— Последняя, — вздохнул он. — Самая последняя.

— Прикуривай, чего на нее любоваться…

Щелкнув зажигалкой, Дега выпустил струю дыма, сощурился от удовольствия.

— Мм… — пробормотал он. — «Кадетская»! Все же лучше, чем чай курить…

Что-то резко скрипнуло над нами, и оба мы одновременно присели. Потом сухо треснул пистолетный выстрел, и прямо к нашим ногам мягко свалилась в снег массивная туша третьего порченого, в падении чиркнув Дегу по руке, в которой он держал сигарету. Дега истерически выругался.

Ветка спрыгнула из окна второго этажа, перекатилась, вскочила на ноги. Насмешливо оглядела нас и сунула за пояс черный Макаров.

— Курение убивает, — сообщила она.

— Расслабились мы, — покаялся я. — Вроде ж никого вокруг не было…

— Расслабляться на толчке надо. И то не каждый раз.

— Понахваталась фразочек от милого своего, — проворчал мой кореш. — Совсем испортил девку…

Он пошарил по снегу, поднял сигарету, потухшую, разорванную, сломанную, грязную. Повертел ее в руках, выбросил.

— Сволочь! — рявкнул он на недвижимого порченого.

Это был совсем свежий порченый, судя по несильно еще истрепанной одежде — армейскому камуфляжу. В сером лбу мертвяка чернела маленькая и бескровная дырка от пули.

— Ну что, — проговорила Ветка, — провалили испытание?

— Получается, так… — вынужден был согласиться я. Но Дега заспорил:

— Минуточку! Задание было какое? Осмотреть дом, уничтожить в нем порченых. Правильно? Выполнили мы задание? Выполнили. А этот… бывший служивый на нас уже во дворе свалился. Это, значит, не считается!

— Кстати, да! — обрадовался я.

Ветка на минутку задумалась.

— Условия испытания, конечно, выполнены… — проговорила она. — А если бы это не испытание было, а боевая операция? Один из вас тогда не вернулся бы. А то и оба здесь бы остались… Ладно, — решила она, — зачет получен.

Она чмокнула меня в губы.

— Поздравляю, Маугли!

Дега тут же подставил ей свою рожу, но Ветка только потрепала его по щеке.

— И ты молодец.

— Круто! — возликовал мой кореш. — Мы первые из всех испытание выдержали! Первые, понятно?! А ведь другие новички раньше нас в Монастыре оказались! А мы — первые! Опередили их! Первыми и ратниками станем! Хотя я в этом и не сомневался ни разу. Мы ж пацаны с Гагаринки!

— Ну, победу праздновать рановато, — осадила его Ветка. — Сколько еще таких испытаний у вас будет… Да и до ратников вам далековато. Ратники из вас еще — как из моего седалища оперный театр…

— Я ж говорю: испортил девку! — усмехнулся Дега.

Я вытащил из кармана шапку, натянул на уши.

— Как-то многовато здесь порченых, — сказал я Ветке. — И какие-то очень уж бойкие.

— Я заметила, — тут же посерьезнев, ответила она. — Идемте к машине.

— Это все из-за той… Штуки? — спросил я.

Она кивнула:

— Из-за чего же еще?

— Интересно, — сказал Дега. — Она в официальных инстанциях так и называется — Штука?

— В официальных инстанциях она называется ОСО-один, — сообщила Ветка. — То бишь особо секретный объект…

— …Один, — закончил за нее я. — Значит, первый. Значит, планируют еще строить…

— Ишь ты! — усмехнулся Дега. — Особо секретный! Выходит, и там, где такие особые секреты секретничают, тоже настоящие нашлись? Или просто шпионы какие на Всадника работают за бабло? Так, по-моему, выгоднее — сведения просто покупать. А то настоящих еще поди найди да поди внедри…

— Работающим за бабло, — ответила на это Ветка, — как правило, все равно, на кого за это бабло работать. Так что сведения, как ты говоришь, просто покупать невыгодно. Ну, идем, чего стоять…

Скоро мы вышли на центральную улицу этого поселка. Она была названа, как традиционно назывались у нас все центральные улицы всех районов всех населенных пунктов, в честь действующего президента Российской Федерации.

— Улица имени Армена Саркисяна, — прочитал Дега. — Во, у нас в Гагаринке тоже такая есть!

Улица имени Армена Саркисяна мало чем отличалась от заднего двора той двухэтажки, где на нас свалился порченый в армейской форме. Здесь так же воняло помойкой, было так же безлюдно, сухой морозный ветер так же гонял по грязному снегу мусор, так же шуршал по облупленным стенам домов с окнами, забитыми досками и фанерными щитами.

И карнизы этих окон через один были изогнуты и рвано погрызены, и чернели под ними оплавившие кирпич безобразные подтеки, а у домов на снегу виднелись еще незатоптанные нечеловеческие следы. Это бесновалось ночью зверье…

И даже яркий солнечный свет на улицах этого поселка не радовал. Он заставлял щурить глаза, этот свет, и от него резко щекотало в носу, как от сильного запаха хлорки.

Из переулка прямо перед нами вывалился еще один порченый. Дега с ругательствами прянул назад, инстинктивно выхватив из-за голенища джагу. Я присел, напружинившись для прыжка, и даже Ветка схватилась за пистолет. Но тут же опустила руку.

— Ложная тревога… — пробормотала она.

Ковыляющее навстречу нам существо растопырило верхние конечности, взметнув изодранные полы чудовищно грязного пальто, икнуло и осело в снег.

— Вдребезги!.. — всхлипнуло оно, когда мы поравнялись с ним. И трещаще захрапело, свесив башку.

Ветка остановилась, коротко глянула по сторонам.

— Вон туда! — скомандовала она, кивнув на крыльцо ближайшего подъезда. Дверь в подъезд была распахнута, скрипела под порывами ветра. Видно, заселенных квартир в том подъезде не имелось ни одной.

— Охота больно возиться… — пробурчал Дега. — Он же воняет!

— Давайте, давайте, без разговоров. И дверь подоприте чем-нибудь. Вон кирпич валяется…

Переместив бесчувственное тело в указанную локацию, мы продолжили путь. И через минуту оказались на поселковой площади. Здесь, у пустого одноэтажного правительственного здания с черными окнами, лишенными стекол, тяжело придавливал обледенелую, присыпанную сухим снегом землю массивный каменный постамент, попираемый парой гипсовых ног, из сколов которых, будто обломки костей, торчали арматурные прутья. Под постаментом копошились в вялой драке два мужичка, очень похожих на спрятанного нами только что в подъезд индивидуума. Мужички находились в запредельной степени опьянения, поэтому не столько дрались, сколько цеплялись друга за друга, чтобы не упасть.

— Даже памятник сожрали! — покрутил головой Дега. — Одно слово — зверье!..

— Это ты про кого? — поинтересовался я.

— Как это — про кого? — удивился мой кореш. — А-а-а… — догадался он. — Типа шутка, да?

В паре шагов от постамента сидела в снежной куче напоминавшая тряпичный ком толстая баба, трагически всплескивала руками над расколотой гигантской бутылью и плачуще повторяла все то же заклинание:

— Вдребезги!.. Вдребезги!..

— Самогон… — потянув носом, определил Дега.

От этой картины веяло такой безысходной мерзостью, что у меня неприятно зашевелилось что-то в животе. Черт возьми, как же быстро отвык я от всего этого за каких-то два месяца жизни в Монастыре! Даже не верится, что раньше и я жил в таком мире. Полагая его совершенно нормальным, не думая, что может быть как-то иначе… Что можно разгуливать свободно, где хочешь и когда хочешь, не зыркая опасливо по сторонам, не взглядывая ежесекундно под ноги. Отходя ко сну, говорить: «Спокойной ночи», а не: «Скорого рассвета». И ничего не бояться. Ни окружающих тебя людей, ни окружающей тебя реальности…

Я замедлил шаг, разглядывая компанию. Да… далеко мне, кажется, до того, чтобы называться настоящим. Не чувствовал я любви к этим своим братьям-человекам. Чувствовал гадливую жалость, как к издыхающему гнойному котенку, которому какая-то сволочь, забавляясь, выколола глаза. А любви — нет, не чувствовал. Или, может быть, я чего-то не понимаю?..

— Оп-па! — раздался негромкий тревожный голос моего кореша.

— Вижу, — откликнулась Ветка.

Через всю площадь с корявой и жадной поспешностью ковылял к нам порченый. На этот раз уже несомненно порченый, тут не перепутаешь. Одна нога его была подломлена в колене и гнулась в обратную сторону. Не поддающиеся описанию лохмотья развевались на ветру, на разбухшей серой морде с перепачканным засохшей кровью раззявленным ртом каким-то чудом держались очки с потрескавшимися стеклами.

— Я сама, — сказала Ветка.

Вытянув руку с пистолетом, она прищурилась и выстрелила. Порченый запрокинулся навзничь и замер бесформенной кучей тряпья.

— А ну-ка быстро отсюда! — повернула Ветка в сторону мужичков пистолет. — По домам!

— Шевелите поршнями! — добавил Дега. — И дульсинею свою не забудьте!

Где-то неподалеку — точно запоздалое эхо — бахнул еще один выстрел. Громче и сочнее, чем из Веткиного Макарова. Ружейный, что ли?..

— Вперед, — спрятав пистолет, проговорила Ветка. — Недолго уже осталось.

— Слушай, а зачем так далеко надо было тачану оставлять? — спросил ее Дега.

— И правда… — вдруг осенило и меня. — Зачем, Вет?

— Даете, парни!.. — притворно возмутилась она. — Для вас же старалась. Думала, вам приятно будет прогуляться, былую жизнь свою вспомнить. Думала, засиделись вы на одном месте в четырех стенах…

— Скажешь тоже — нашу былую жизнь, — брезгливо покосился на троицу, удирающую со всей возможной хмельной прытью, мой кореш. — У нас в Гагаринке никогда такого дерьма не наблюдалось. У нас совсем по-другому было! — Он на секунду задумался. — Ну, не так чтобы уж совсем по-другому… Есть кое-какие сходные детали. Немногочисленные. Ну ладно, допустим, многочисленные. Но все же… — Он вдруг притих, оборвавшись на полуслове, задумался.

Через несколько минут мы свернули на улицу поуже, которая очень быстро вывела нас к самой окраине поселка. Кирпичные двухэтажки сменились одноэтажными деревянными домишками. И в прогалах между этими домишками просматривался белый простор заснеженного поля, а еще дальше тянулся горизонт, накрытый хмуро-косматой шапкой леса. А на белом поле виднелись какие-то темные пятнышки. И пятнышки эти вроде как двигались… Удалялись, постепенно превращаясь в точки, а потом и вовсе исчезая… Рассмотреть подробно, что это такое, я не успел.

— Скоро к тачане выйдем! — объявил Дега. — Узнаю места! Даже веселее идти стало. И кажется, вроде тут… почище, что ли, чем везде?

— Не кажется, — возразил я. — А правда почище. Странно, что мы раньше, когда только сюда въехали, не заметили этого.

— Потому что не с чем было еще сравнивать, вот и не заметили…

Улица несильно вильнула и открыла нам наш автомобиль. Тот самый черный джип, что когда-то доставил меня, Дегу и Макса к Монастырю.

А возле автомобиля мы увидели еще одну компанию. Их было четверо: пара пацанят-подростков лет одиннадцати-двенадцати с длинными палками в руках, низкорослый мужик в полицейской куртке, но в ватных штанах, валенках и смешном треухе с растопыренными ушами, и сухопарая старуха, одетая в узкое, наглухо застегнутое пальто, со смуглым и суровым лицом индейского вождя. Низкорослый деловито рылся в багажнике нашего авто, а старуха стояла чуть поодаль, размеренно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, — вроде бы «на атасе» стояла, как я тотчас подумал. В руках она очень уверенно держала охотничий карабин.

Посреди улицы, шагах в пяти от автомобиля, лежал, раскинув конечности, труп. Свалявшаяся пакля волос на изувеченной его голове еще немного дымилась…

— Во аборигены оборзели! — шепотом ахнул Дега.

— Вет, ты машину не закрыла, что ли? — осведомился я, не сводя глаз со старухи. — Осторожнее, гляди, какой у нее ствол…

Но Ветка даже не замедлила шаг.

— Спокойно! — весело откликнулась она. — Это свои!

— Какие еще свои? — проскрежетал Дега.

— Настоящие свои. Самые настоящие свои.

— Настоящие? — угадал я интонацию.

— Именно.

Пацанята, завидев нас, ничуть не забеспокоились, только переглянулись между собой. Старуха с карабином вообще никак на наше появление не отреагировала. А мужик в полицейской куртке, крякнув, вытащил из багажника картонную коробку, поставил ее себе под ноги, обернулся к нам, дурашливо приподнял свой треух и шаркнул валенком. И снова нырнул в багажник.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — отозвалась Ветка на эту дурацкую пантомиму с треухом.

— Привет-привет, Веточка! — ответил мужик, вынимая еще одну коробку. — Подопечных выгуливаешь?

— Кто тебе тут подопечный, гнида легавая… — пробурчал себе под нос мой кореш.

— Первое испытание, — пояснила Ветка.

— И как результаты? Сдали? Поздравляю! И вас, парни. И тебя, Веточка, само собой!

Мы подошли к автомобилю. Я вдруг разглядел, что палки у пацанят не простые… С наконечниками из здоровенных и явно остро наточенных гвоздей. Оружие, что ли? Против порченых?

— Здравствуйте, Анна Михайловна! — подчеркнуто вежливо поздоровалась Ветка со старухой, даже немного при этом поклонившись.

— Здравствуй, Синицына. — Голос у старухи оказался под стать ее индейскому лицу — глубокий и гулкий.

Синицына? Вот уж не думал, что у Ветки, у Виолетты то есть, такая простецкая фамилия. Ей больше подошла бы какая-нибудь изысканная… редкая.

Пацанята тоже общо поздоровались. Безо всякого смущения, с достоинством поздоровались, как равные с равными. Но вышло это у них нисколько не нагло, а, напротив, вполне естественно.

Товарищ старший лейтенант выгрузил из автомобиля еще две коробки и по-хозяйски захлопнул багажник.

— Давненько у нас не появлялась, Веточка, — сказал он, разминая кисти рук. — С декабря.

— Давненько, — согласилась Ветка. — Числа двадцатого была…

— Тринадцатого декабря, в пятницу, — отчеканила старуха Анна Михайловна. — Вечно у тебя путаница с датами, Синицына.

Я с изумлением посмотрел на Ветку. А Дега таким же примерно взглядом вперился в старуху.

— Вы… училка, что ли, ее? — задал вопрос мой кореш. — То есть учительница?

— Ты местная, Вет? — задал вопрос я.

Анна Михайловна и Ветка ответили почти одновременно.

— Преподаватель, — сказала Анна Михайловна. — Когда-то — истории. А теперь — истории, родного и иностранного языков, литературы, биологии, математики… И прочих предметов.

— Местная, — сказала Ветка. — А почему это тебя удивляет?

— Да так… — пожал я плечами.

Почему, почему… Да потому что никак не соотносится ее внешность и этот занюханный поселок. Я всегда думал, что моя Ветка родом откуда-нибудь издалека. Откуда-нибудь, где… волны с блесками и всплесками непрекращаемого танца[50]… и вообще все совсем не так, как здесь.

— Я тут выросла, школу окончила. — Она улыбнулась, как улыбаются чему-то очень хорошему. — Потом, конечно, уехала… Никогда не думала, что придется вернуться…

А ведь о прошлом мы с ней, с моей Веткой, никогда не разговаривали. Прошлое ее было для меня табу. Потому что это самое ее прошлое принадлежало не мне, а патлатому шептуну Максу…

Дега подошел к валявшемуся на стылой земле трупу.

— Да это порченый! — крикнул он оттуда. — Ловко вы его… Анна Михална! Небось еще и военное дело преподаете, а?

— И военное дело преподаю, — не стала спорить старуха. — Куда теперь без него.

— Вот у вас, наверное, зарплата-то, а? — мечтательно вздохнул мой кореш. — Если сразу дюжину предметов вести, то и платить должны дюжину окладов, верно?

Анна Михайловна молча отвернулась от него. А Ветка и коп в треухе рассмеялись. Даже пацанята захихикали.

— Воспитательная работа, я гляжу, не на высоте у вас, — высказался коп. — Куда только отец Федор смотрит?

— Парни всего третий месяц в Монастыре, — тон у Ветки был явно извиняющийся, — все старыми понятиями живут.

— Какая зарплата, дурик ты востроносый? — обратился к Деге товарищ старший лейтенант. — Населенные пункты, не имеющие статуса города, давно уже не финансируются. Нецелесообразным это признано. Программой проекта «Возрождение». Я для своего табельного уже который месяц боезапас не получаю. До сих пор не в курсе: числюсь ли я на службе или в отставку ушел. То есть меня ушли…

Дега надул губы, набычившись. Несколько секунд он колебался, обидеться ему на «дурика» или нет. Вопросительно глянул на меня, и я поспешил отрицательно качнуть головой. Тогда мой кореш ограничился лишь тем, что с достоинством пожал плечами и пнул гонимый мимо него промозглым ветром рваный целлофановый пакет.

Один из пацанят внезапно метнулся к этому пакету, как охотник к жертве. Ловко пригвоздил его своей палкой и, сняв с гвоздя, сунул в холщовый мешок, висящий у него на поясном ремне.

Так вот зачем им эти палки! Надо же, на такую ерунду, как уборка улиц, силы и время тратят. Хотя… если подумать, не такая уж это и ерунда…

Коп между тем принялся вскрывать ящики.

— Ого, тушенка! — комментировал он. — Еще тушенка. А тут?.. Патроны, как и было заказано. Мука… Крупа… Макароны… Спички!

— Мой заказ выполнила, Синицына? — строго осведомилась Анна Михайловна.

— А как же!

— Все тут, — сказал коп, заглянув в последний ящик. — Тетради, бумага, карандаши, ручки…

— Логарифмическая линейка?

— И линейку отыскали, Анна Михайловна, — успокоила въедливую бабку Ветка.

— Тогда еще список примите. — Старуха сноровисто переложила ствол карабина на плечо, освободившейся рукой вытащила из кармана и передала Ветке бумажный листок размером с ладонь, сплошь исписанный мелким-мелким почерком.

— Боевая училка… — шепнул мне на ухо Дега. — Перед такой не отмажешься, мол: домашку дома забыл. Живо тебе прикладом в пузо въедет. А то, и чего доброго, заряд дроби пониже спины…

Ветка наскоро пробежала полученный список глазами.

— Сделаем в лучшем виде, Анна Михайловна, — проговорила она, спрятав листок себе в карман. — Ну… как вы тут, соратники мои дорогие?

Анна Михайловна, взяв снова карабин обеими руками, повернула индейское свое лицо в сторону ближайшего дома — там за наполовину разобранным (на топливо, видимо) заваленным забором палисадника что-то ворохнулось. Ветер, скорее всего…

— Да как, Веточка… — помрачнел коп. — Сама разве не знаешь? Раньше порченые — один-два в неделю попадались, мы их без особого труда ликвидировали, пока они натворить ничего не успевали. А теперь — прут и прут. Как тараканы, честное слово. Со всего округа, видимо. Ни на что другое времени не остается, кроме как их отстреливать. Ивана-кузнеца помнишь? Помогал мне… Разорвали его, гады, третьего дня. Сразу двое прыгнули. Одного-то он успел об стену швырнуть, а второй ему в горло вцепился… Не успел я Ивана выручить. Когда подбежал, выручать-то уже и некого было. Голова отдельно, туловище отдельно… Да что рассказывать? Было б у нас спокойно, вы бы здесь полигон для испытаний не устраивали…

— Для дела же, не для забавы!

— Я разве не понимаю, Веточка? Для дела, конечно… Хорошо еще порченые транзитом идут, надолго у нас не задерживаются. Как в школьной задачке, — он невесело усмехнулся в сторону Анны Михайловны, так и державшей под прицелом забор палисадника, — сколько воды в бассейн вливается, столько и выливается. Но и кого зазевавшегося грызануть мимоходом не упустят. А у нас в поселке людей-то осталось — полтора землекопа. И ведь порченые — это еще не самое плохое…

Он прервался. Из заснеженного палисадника, раздвинув плечами доски забора, выполз, широко загребая пятнистыми, изъязвленными бескровными ранами руками, порченый. Вернее, половина порченого… Нижняя часть туловища у мертвяка отсутствовала; волоклись, скрежеща по снегу, вылезшие из безобразного разруба смерзшиеся ленты кишок, похожие на дохлых змей.

Анна Михайловна чего-то медлила, не стреляла. Дега скользнул поближе к ней, видимо, рефлекторно стремясь в самое безопасное, по его мнению, место. Удивленно глянув на Анну Михайловну, Ветка вытащила свой Макаров.

— Опусти ствол, Синицына! — негромко проговорила старуха.

Порченый, не обращая на нас никакого внимания, прополз мимо, пересек улицу. И по короткому ущелью между двумя последними домами направился в поле. Видимо, немного оставалось в нем энергии — лишь на то хватало ее, чтобы тащиться туда, куда влекла его неведомая нам воля.

— Не трать патроны понапрасну, — наставительно произнесла Анна Михайловна. — Их и так в обрез. А этот опасности уже не представляет.

Порченый удалялся довольно быстро, неровными рывками. Как пловец, из последних сил стремящийся к недалекому уже финишу.

А мы все молча смотрели ему вслед, этому пловцу. Скоро силуэт его потерял четкие очертания, стал движущимся темным пятном на белом снегу.

Среди множества других таких же движущихся пятен. В одном направлении движущихся — к лесу.

В гуще которого и располагался недавно построенный и тщательно охраняемый загадочный ОСО-один.

Штука…

И как же я раньше не догадался, что это за пятнышки!

— Как темнеть начинает, над Сухим что-то вроде красного дыма поднимается, — сказал коп. — И будто свечение какое-то сквозь деревья… Вам из Монастыря не видно?

Ветка покачала головой.

— Над чем? — переспросил я.

— Над Сухим. Ну, лес так называется — Сухой. Первый раз слышишь, что ли? Там половина деревьев мертвые, потому и название такое… И собаки теперь каждую ночь воют, — добавил коп. — Забьются в подвалы и воют. Вроде как реагируют на этот дым.

— И зверья больше стало, — серьезно подсказал один из пацанят.

— Да, и зверья… — Лицо копа посуровело, как-то на вид отяжелело. — О порченых уж молчу. А еще… замечать стал последнее время… Начнешь присматриваться к какой-нибудь ерунде — и вдруг увидишь такое!.. Чего вообще лучше не видеть. Тени от ветвей деревьев, например… Стоит только задержать взгляд подольше, а они, эти тени, сами по себе, сволочи, вроде как двигаться начинают. Складываются из ничего не значащих клякс во всякую черную пакость. То лошадь безголовая, то обезьяна с зубастой пастью на брюхе, то руки костлявые… У нас многие теперь в квартирах обои снимают или краской закрашивают. Чтоб никаких узоров. Я лично закрасил…

— На меня несколько раз среди дня стены рушились, — простодушно признался пацаненок, упомянувший только что про зверье. — Испугаешься, побежишь… А оглянешься — все нормально, показалось просто. Но ведь ясно слышал и видел! Это днем-то! Раньше такого не было.

— Мамка вчера ужинать позвала, — высказался, поежившись, и второй подросток. — Оборачивается ко мне, открывает рот — и вдруг как заверещит, будто ворона. И глаза мертвые стали, точно у порченого… Я рванулся от нее, споткнулся, нос расквасил. Вот… — Он задрал голову, демонстрируя свой обветренный, красный от мороза и действительно порядком припухший нос.

— Игры разума, — холодновато проговорила Анна Михайловна.

— Не думаю, — сказала Ветка. — Здесь другое…

Внезапно Анна Михайловна пружинисто развернулась в нашу с Дегой сторону, вскидывая еще в развороте ствол карабина, и выстрелила, почти не целясь. Прозрачный розовый огненный цветок полыхнул мне прямо в глаза. Мы с корешом синхронно отпрыгнули друг от друга, кинулись плашмя на обледенелый асфальт.

— Предупреждать надо! — вскакивая и ощупывая себя на предмет возможных повреждений, выкрикнул Дега. — Чуть в штаны не напустил…

Я обернулся, поднявшись. Позади, в полусотне шагов стоял посреди дороги, нелепо растопырив руки, порченый. И вместо головы у него было что-то вроде разбитой вазы. Он качнулся и срубленным деревом рухнул набок… Неплохой выстрел, следует отметить!

— Вот зачем они эту Штуку построили? — непонятно у кого спросил коп и скривился, словно от зубной боли. — Вот какое у нее может быть назначение?

— Хуже всего, — ответила Ветка, — что те, кто Штуку построил, сами ее назначения не знают.

Пацаненок с припухшим носом вдруг потянул ее за рукав.

— Я знаю, — сказал он. — Она — чтобы у нас все по-ихнему стало. Ну правда же! — не смутился он под нашими взглядами. — Неужто не понимаете?..

Никто на это предположение ничего не сказал.

— И ведь, твари, нашли, где свою Штуку строить, — проворчал, шмыгнув носом, товарищ старший лейтенант. — Сроду в Сухой лес никто из местных не совался. Ни раньше — до всей этой катавасии, ни тем более теперь. Грибов-ягод тамошних есть нельзя. Да и не наберешь в Сухом этих грибов-ягод. Только на десяток шагов углубишься — все, заплутал. По неделям там люди блуждали, пока их кто знающий не выводил… Скверное место. Аномальная зона, если по-научному. Издавна это место всякую дрянь притягивало. Даже следы древних языческих капищ там находили. И разбойники в старину там схроны устраивали. И помещики беглых крестьян вешали. В гражданскую там тела расстрелянных в ямы сваливали. Все сваливали: и красные, и зеленые, и золотопогонные. А уж самоубийц сколько находили… Почти на каждом дереве обрывки сгнивших веревок болтаются… Только на моем веку Сухой лес трижды поджигали. Так ведь не горит, зараза! Вот у Анны Михайловны поинтересуйтесь, если желание есть. Она у нас ведь и краевед еще. Она, кстати, и про Белое озеро предания знает. Это ведь тоже аномальная зона. Только другая… Так сказать, анта-го-ни-стической… уф-ф-ф… направленности.

— Расскажете? — попросил Дега.

— Если интересуетесь, почему бы и не рассказать. Но не сию минуту, само собой, — ответила Анна Михайловна.

— Да! — спохватилась Ветка. — Нам же пора!

Мы с Дегой пошли к автомобилю. Причем Дега предварительно полез к копу обниматься на прощанье. Что это на него такое нашло, на кореша моего? Даже странно…

— И вот еще что!.. — Коп тронул Ветку за рукав. — До меня слухи нехорошие дошли. По берегам Белого озера какие-то субчики подозрительные шастают. Высматривают чего-то, вынюхивают… В серьезный оборот вас взяли. Надо полагать, после того, как Комбат со своими ребятами НИИ в соседнем округе грохнул. Эх, и большое они дело провернули! Очень нужное для нас всех дело! Кстати, не знаешь ли, скоро они вернутся-то? Скорее бы… Надо ведь что-то решать с этой гадостью… — Он кивнул в сторону леса. — Макс твой весточку тебе не подавал?

— Устарели твои слухи, товарищ старший лейтенант, — невесело усмехнулась Ветка, к моему удовольствию, словно не расслышав вопросов о Максе. — Те субчики уже не шастают, а передвигаются подразделениями. В обмундировании и при оружии, как положено. Только фиг они чего…

— Синицына! — загудела грозно Анна Михайловна.

— Извините. Только ничего у них вынюхать не получится. Мы обычным путем — по воде — давно не ходим.

— А-а-а, вона как! — улыбнулся коп. — Тропа духов, да? Ты смотри, сама справляешься? Однако небось научил? Вот ведь мир изменился… Когда-то на такое только самые сильные из ЛОПСов были способны. А теперь и простой человек может…

— А мы не простые, — улыбнулась в ответ Ветка. — Мы — настоящие… — Она повернулась к пацанятам: — Ну что, младое племя? Готовы? Собрались?

Подростки деловито засуетились, отвязывая мешки от поясных ремней, одергивая одежонку.

— А чего им особо собираться-то? — хмыкнул коп. — Только подпоясаться. Все имущество — башка на плечах.

— Что, следует заметить, очень даже немало, — веско проговорила Анна Михайловна.

Дега ворохнулся на заднем сиденье.

— Мальки с нами, что ли, поедут? — удивился он. — Вот новости… Еще нахлебничков привалило… Пока со жратвой вроде порядок, но скоро же Комбат всю ораву свою приведет обратно!

— А ты только о жратве и думаешь, — обернулся я к нему.

— А ты не думаешь? — огрызнулся кореш. — И потом — я не в том смысле, чтоб лично для себя. Я — для всех наших. С которыми мы одно дело делаем. А всех голодных все равно не накормишь, как ни старайся…

— А они не наши, что ли? Чужаки?

— Ну… — Дега замялся. — Я не то в виду имел. Я так… чисто теоретически… Чего ты меня извергом вообще выставляешь? — попытался он возмутиться. — Нельзя вслух поразмышлять? Можно подумать, я у этих спиногрызов кусок изо рта вырвал.

Пацанята один за другим влезли на заднее сиденье. Дега с готовностью потеснился.

— Никогда у нас в Монастыре не бывали, а? — с несколько преувеличенным радушием осведомился он. — А кенгурятину пробовали? И эту… жирафятину? А зебру хавали? Ну, зебрятину я, кстати, как-то не очень… Изжога у меня от нее. Хотя вам в новинку-то за милую душу пойдет.

Поймав мое отражение в зеркале заднего вида, Дега с достоинством поднял брови, как бы говоря: «Вот он я какой! А ты обо мне всякую фигню думаешь…»

Пацанята молчали. Оказавшись в салоне автомобиля, они неожиданно заробели. Угловато озирались. А тот, что с распухшим носом, украдкой даже погладил кожаное покрытие сиденья.

— Короче, имейте в виду, — закончил Дега, — если какие вопросы у вас появятся — спрашивайте, не бойтесь. А вдруг кто к вам полезет, сразу мне говорите, я уж впишусь…

— Что болтаешь? — не выдержал я. — Кто к ним полезет?

— Вы не беспокойтесь, — проговорил один из пацанят. — Мы правила Монастыря знаем.

Металлически чмокнув, открылась дверца со стороны водительского сиденья.

— Ну, прощайте! — прозвучал голос Ветки. — До встречи, берегите себя, соратники! До свидания, Анна Михайловна!

Она села за руль, завела двигатель.

Мы проехали несколько кварталов по поселку. Той же дорогой, которой и добрались сюда. Выкатили за пределы поселка, по дороге сшибив бросившегося на автомобиль очередного порченого, съехали с трассы, по недавней колее автомобильного следа проехали еще десяток метров.

— Во, вот тут! — подсказал Дега Ветке, хотя в том не было никакой необходимости.

Ветка сбросила скорость, нажала на тормоз. Прямо перед нами темнело на снегу пятно копоти — колея, приведшая нас сюда с трассы, начиналась как раз из этого пятна.

Ветка вышла из машины, встала у капота. Стволом пистолета начертила на черном от копоти снегу круг. Сверяясь по записной книжке, извлеченной из кармана, нарисовала внутри круга несколько сложных знаков. Потом, обернувшись, приглашающе махнула мне рукой.

Я был уже наготове, знал, что от меня требуется. Вынес ей из бардачка глиняную трубку с длинным чубуком, к которому разноцветными лентами были примотаны пучки птичьих перьев. Ветка аккуратно высыпала в трубку пригоршню перемолотой травяной смеси из тряпичного мешочка:

— Давай. Только не затягивайся, смотри…

Раскурить трубку было делом нескольких секунд. Выбравшийся из машины вслед за мной Дега с завистью вздохнул:

— Жук этот Однако. Сам курит, а нам не разрешает. Хоть раз бы дал попробовать… И что нам от одной затяжки будет?

— Я бы на твоем месте проверять не стала, — веско проговорила Ветка.

Я бы, если честно, тоже не рискнул. Едкий дым обжег, мгновенно высушив, полость рта. Защипало до слез глаза, в теле появилась какая-то необычная мелкая дрожь… Однако рассказывал, что его предки с помощью таких вот трубок путешествовали на дальние расстояния. Не в смысле банального перемещения сознания, а вполне физически: первый раз затянулся у себя в чуме, а последний — где-нибудь на Аляске. Но то предки… Сам Однако всего на несколько километров переместиться способен. А кто-то другой по его наущению — и того меньше. И только по заранее проложенному маршруту.

— Не увлекайся! — сказала Ветка, отбирая у меня трубку. — Все, идите в машину!..

— Говорит: мол, без привычки улететь можно в такие края, что и не вернешься… — продолжал бурчать Дега, усевшись на заднее сиденье. — А откуда взяться привычке, если нам попробовать не разрешается? И вообще, кое-какие навыки у нас, кстати, имеются. У нас в Гагаринке тоже всякие-разные травки продавались. Нет, жук все-таки этот Однако. Сам всеми способами летает: и с трубкой, и без. А другим — фигу. Только из Монастыря и обратно. Летун неистовый… А вы, мелочь, глядите! Сейчас фокус будет!

Ветка положила чадящую трубку в центр круга и поспешила за руль. Завела двигатель и отъехала на несколько метров назад.

— Тихо! — внимательно глядя вперед через лобовое стекло, приказала она бурчащему Деге. — Ни слова никто!

Никем не раскуриваемая трубка и не думала гаснуть. Напротив, все сильнее и сильнее извергала дым, подобно миниатюрному вулкану. Из чаши ее зазмеились, потрескивая, ломаные багровые искорки. Тяжелая туча густого и черного дыма зависла над кругом, и ветер не в силах был не то что эту тучу развеять, но даже отвести хоть немного в сторону.

Ветка напряженно ждала, время от времени газуя.

Искорок стало больше. Удлиняясь и многократно разветвляясь, как перевернутые молнии, они сетью багровых прожилок окутали тучу, которая от этого словно запульсировала.

— Глаза закройте… — шепотом напомнила Ветка.

И рванула вперед.

Я старательно зажмурился еще до того, как мы влетели в тучу. В голове моей что-то гулко ударило, к горлу подступила тошнота, и на миг я точно повис в невесомости, не чувствуя собственного тела, ничего не слыша, не в состоянии шевельнуться и даже дышать…

Все это кончилось внезапно. Меня вдавило в кресло, по телу пробежала волна ломоты…

— Приехали… — прохрипел позади меня Дега.

Я открыл глаза.

Автомобиль наш, подрагивая и урча, остановился в закрытом со всех сторон дворике Монастыря. Никого не было в том дворике, и я не сразу заметил, что на дальней его стороне, у начала лестницы, ведущей в один из многочисленных внутренних коридоров, стояли двое: отец Федор и Однако.

Ветка заглушила двигатель, Дега первым выпрыгнул наружу. За ним вышли подростки, а потом и я. Невесомые лохмотья копоти слетали на нас из ниоткуда, словно черный снег, кружились вокруг автомобиля. Мы сразу же отбежали подальше, оттащив с собой и пацанят — научены уже опытом, знаем: от этой копоти не ототрешься потом…

— Встречают нас, — пихнув меня локтем, хихикнул Дега. — Переживают, понял?.. Да не дергайтесь, мужики! — громко успокоил он настоятеля Монастыря и якутского ойууна. — Все пучком! Испытание пройдено! А вы думали, как-то по-другому будет? Мы ж пацаны с Гагаринки! — возгласил он и со значением подмигнул пацанятам.

Отец Федор и Однако переглянулись. Как-то вот не заметил я особого воодушевления в их глазах. Казалось, оба были чем-то озабочены. Дега еще что-то хотел сообщить, но осекся. Удивленно глянул на меня. Я пожал плечами: мол, сам понятия не имею, чего это они такие…

Наконец и Ветка покинула джип. Тогда отец Федор шагнул ей навстречу.

— Комбат вернулся, — сказал он.

— Ну, слава богу, — выговорила она. — Вовремя… Теперь-то мы с этой Штукой разберемся… — И вдруг лицо ее на мгновение напряглось. — А… Макс с ним?

— Макс с ним, — подтвердил Однако.

Она облегченно выдохнула, улыбнулась. А у меня от этой ее улыбки непроизвольно дернулся уголок рта. Да и Федор с Однако радости Ветки не разделили.

— Все нормально? — потушив улыбку, спросила она. — Случилось что-то?..

— Макс с Комбатом вернулись, — повторил Однако. — И еще один ратник. А больше никого из наших.

— Как это?!

— Пойдем, дочь моя, в трапезную, — пригласил отец Федор. — Там и поговорим. Решать надо, что делать дальше… Они все сейчас там, только тебя ждем.

— Привет пополнению! — соизволил наконец поздороваться с пацанятами Однако. — Сейчас вами займутся…

Вслед за Однако отец Федор направился вверх по ступенькам. Ветка устремилась за ними. Мы с Дегой тоже двинулись было к лестнице, но Однако вдруг остановился, посторонился, пропуская Федора и Ветку, а нам преградил путь.

— А вы куда собрались, молодежь? Отдыхайте. Перекусите на кухне — тетя Зина вас покормит… А в трапезную пока лучше не суйтесь. Не до вас…

До того как скрыться в арочном проеме, Ветка оглянулась на меня. Тревожная растерянность была в ее взгляде. Мне показалось, она хотела остановиться и, может быть, сказать что-то… Но отец Федор взял ее под руку и решительно увлек за собой.

Только они успели скрыться, по лестнице слетела запыхавшаяся белобрысая Иринка.

— Где?.. — выпалила она. — Ага, вот вы… — Она кивнула пацанятам, хлопнула в ладоши. — За мной, лягушата! Быстро за мной!

— Эй, а что случилось-то? — крикнул я ей.

— Комбат с Максом вернулись! Вам не сказали разве?..

— А с остальными что?

— Между прочим, мы испытание… — начал было Дега.

— Некогда мне! — отмахнулась Иринка.

Глава 11

Макс вернулся. Оно и неплохо, конечно, для общего дела. Но для меня и для Ветки… Что-то теперь будет?..

Тоска вцепилась в меня мгновенно и крепко — как в мышь вцепляется прыгнувшая из засады кошка. Кошка, черт возьми… Только в поговорках и остался образ этого исчезнувшего навсегда животного… Меня охватило острое чувство безвозвратной потери чего-то очень хорошего. Будто, отлучившись ненадолго из пиршественного зала, гремящего беззаботно развеселой музыкой, я влетел обратно, неся в душе нерастраченный праздничный запал, и застал зал опустевшим и онемелым. Огни потушены, гости разошлись, хмурые халдеи убирают грязные тарелки со столов, под которыми, рыча, дерутся за кости дорвавшиеся до дармовщины уличные шавки… Все, праздник кончен, всех просим выйти вон…

Эти два месяца, пожалуй, лучшее время в моей жизни…

Мы с Веткой, после того как признались друг другу в самом важном, так ни разу серьезно и не поссорились. Словно те самые слова стали этаким, черт возьми, паролем к счастью.

Да, счастье… Это то время, когда вокруг тебя ничего плохого нет. В смысле плохое-то, ясное дело, есть, куда оно денется… Но ты его не замечаешь. И каждое мгновение твоей жизни ощущается брызжущим фейерверком наслаждения.

Дни переполнялись нескончаемыми занятиями — и в этом тоже было наслаждение. Они пролетали быстро, эти дни, но вдруг вечером начнешь вспоминать, что делал сегодня, чему научился, и диву даешься, как много нового удалось впихнуть в себя всего за несколько часов. И тогда даже усталость кажется приятной. Самое интересное, я заметил, что и Дега, и другие мои соученики чувствовали нечто подобное. Ну, может быть, не так ярко, как я…

А когда небо над Монастырем темнело, ко мне в келью приходила моя Ветка…

В общем, такие это были два месяца, что каждый день мне не хватало дня, а каждую ночь — не хватало ночи.

И что ж теперь — все это кончится, да?..

Я припомнил еще, как мы праздновали всем Монастырем Конец года. То есть, тьфу, не Конец года, а Новый год.

Славный был праздник, светлая была ночь. Мы все вместе — я, Дега, Ветка, отец Федор, Однако, Егорша, Ирина — словом, все собрались в одном из двориков за праздничным столом. И хотя ночь выдалась морозной, почему-то совсем не было холодно. И вряд ли причиной тому являлся кагор, немалое количество бутылок которого выставил, извлекши из монастырской кладовой, отец Федор… Горели свечи, расставленные по парапетам и по столу, светили с земли несколько керосиновых ламп. А в самую полночь Однако взвился вдруг в воздух и, зависнув над куполами крохотной темной точкой, хлопнул в ладони. И осыпал Монастырь снопом ярких разноцветных искорок, которые, впрочем, истаяли, не долетев до нас…

Но самое главное случилось на рассвете. Мы с Веткой пошли, обнявшись, прогуляться перед сном. И в каком-то из нижних дворов, где каменные плиты покрывала нанесенная годами почва, я вдруг заметил… Метнулся туда и осторожно разбросал снег ладонями.

Ветка ахнула, увидев качнувшийся на нежно-зеленом стебельке белый, словно теплое молоко, живой цветочный бутон.

— Что это? — проговорила она. — Этого же быть не может…

— Значит, может, — сказал я.

Я сорвал цветок, быстро, пока она не успела мне воспрепятствовать. Сорвал и протянул ей.

— Как он называется? Подснежник, да?

— Счастье, — ответил я ей. — Вот как называется.

Она улыбнулась и вдруг дрогнула губами.

— Очень уж хрупкое это счастье, — сказала она. — Недолговечное. Скоро увянет…

Наверное, надо было возразить ей на это, успокоить как-нибудь. Но я не придумал тогда как…

— Чего завис? — потряс меня за плечо Дега.

Я тряхнул головой, очнулся. Пробормотал:

— Чего-чего… Непонятно, что ли?

— Да понятно, — сочувственно вздохнул мой кореш. — Пошли похаваем?

Конечно, долго я на кухне не усидел. Только тетя Зина убрала подносы с пустыми тарелками, только Дега проводил ее мягко подпрыгивающий при ходьбе зад замаслившимися глазками, я поднялся.

— Давай заглянем в трапезную?

— Подумаешь, немолодая… — невпопад отозвался кореш. — Подумаешь, родинка на носу. Шапокляк наша вон еще старше. И помимо родинок еще и бородавки на себе отрастила…

— Я говорю, давай… — перебил я Дегу, но он, причмокнув напоследок губами вслед тете Зине, перебил, в свою очередь, меня:

— Да слышу я, что ты говоришь, слышу. Ну, заглянем мы в трапезную. Нас тут же и выпрут оттуда.

— Выпрут — значит, выпрут. Мы что-то теряем?

— Ну, если так… — пожал плечами Дега. — Мне и самому интересно, о чем там речь идет. Давай.

Прихватив с собой чайник с кипятком и пару стаканов, мы перебрались из кухни в трапезную. Примостились на самом краю длинного стола.

Они сидели за тем же столом в самом его центре. Четверо: Ветка, Макс, Комбат и Однако, попарно, друг напротив друга. Комбат — с Однако, Макс (кто бы сомневался!) — рядом с Веткой. У Комбата на лице появился еще один шрам — выпуклый и багровый, явно свежий, грубо зашитый суровой ниткой — через всю щеку. И правая рука Комбата висела на нечистой перевязи. А вот Макс выглядел получше, чем тогда, когда я видел его в последний раз. Оправился, видать, окончательно после того ранения, а нового, в отличие от Комбата, избежал… Патлы его, грязные и засалившиеся, были собраны на затылке в пучок, поверх знакомой мне байковой клетчатой рубахи была надета щегольская куртка с лоснящимся меховым воротником, правда, прожженная на боку. Прибарахлился даже…

В тот момент, когда мы вошли, он как раз говорил что-то располагавшемуся напротив него Однако — голосом надтреснутым и незнакомо дребезжащим. Я уловил только окончание высказывания:

— …все, что было до сих пор, — это ерунда. Это как… щупальца, протянутые из тьмы. А вот если мы «Возрождение» в ближайшее время не остановим, на нас навалится вся туша этого чудовища, о реальных размерах которого мы пока даже и понятия не имеем…

И Однако, откинувшийся назад, скрестивший руки на груди, слушал, хмуро кивая. И Ветка слушала. Они сидели вплотную с Максом, плечом к плечу.

А Комбат, кажется, вовсе не участвовал в разговоре. Свесив голову, он мутно смотрел в стол. Губы его кривились. Будто на этом столе подергивалось одно из отрубленных щупалец того неведомого чудовища, о котором говорил Макс.

Кроме этой четверки в трапезной оказались еще трое. Парень — один из тех, что два месяца назад разгуливали по Монастырю в полицейской форме, — лежал на скамье у стены. Я даже вспомнил, как зовут его — Артур. Голова Артура, перемотанная окровавленной тряпкой, помещалась на коленях у Семиона Семионовича. Грузно склонившись над раненым, монастырский целитель водил руками по воздуху поверх его головы, озабоченно хмурился.

И на скамье у противоположной стены сидел, по-птичьи поджав ноги, какой-то незнакомый щуплый парнишка в невероятно изорванной и грязной армейской «цифре» с погонами младшего сержанта. Сержантик этот с совершенно дурацким видом играл с собственными пальцами, блаженно улыбался и что-то щебетал себе под нос.

Однако и Макс повернулись к нам, только мы поставили свой чайник на стол. И Ветка повернулась. Вздрогнула, чуть отстранившись от своего патлатого шептуна.

— Всем привет! — замахал руками Дега. — Эй, Макс, рад видеть! Ну, нормально вы сработали, все наши уже знают! Столько народу нужного спасли и по схронам попрятали! Комбат, как вы? Помните нас?

Комбат поднял голову. Глаза его были пустыми… вернее, опустошенными. Будто безграничной усталостью опустошенные.

— Это ж мы! Дега и Умник! Мы сегодня, между прочим, первое испытание прошли! Единственные из всех! А что? Мы с Гагаринки, мы такие!.. А остальные-то ваши парни где?.. Такую толпу забирали, а вернулись втроем… — Никто ему не отвечал, и мой кореш стал понемногу утихать. — Ну, мы тогда молчком посидим, мы ж понимаем. Чифирнем тут в уголку…

Макс чуть приподнялся. Ветка схватила его за рукав, Однако что-то предупредительно воскликнул.

Но было уже поздно.

В глазах у меня потемнело, невыносимый треск наполнил уши. Стены просторной трапезной стремительно полетели на меня со всех сторон, потолок двинулся вниз. Я открыл рот, чтобы крикнуть, но из перехваченного горла выдрался только жалкий щенячий писк. А стены все сдвигались, угрожающе треща, сужая вокруг меня пространство, сдвигались и сдвигались… И вдруг замерли.

Ясность зрения вернулась ко мне.

— Я ж говорил, выпрут нас… — послышался голос Деги.

Он стоял рядом со мной в нашей тесной монастырской кухоньке.

— Врасплох застал, — потирая уши, сообщил кореш. — А то б я его внушению брахманскому фиг поддался… Я сконцентрироваться просто не успел, как Однако учил. Чего ты смотришь? Думаешь, не получилось бы не поддаться?..

Черт возьми! Проклятый шептун! Представляю, как я только что выглядел: поднялся и бесчувственной сомнамбулой двинулся прочь. Еще и пискнул что-то на ходу! И Ветка это видела…

На кухню вошел Однако. В одной руке у него был наш чайник, другой он подталкивал перед собой все так же блаженно улыбавшегося, сплетавшего и расплетавшего свои пальцы сержантика.

— Я ведь предупреждал: не суйтесь! — укоризненно проговорил он, задвинув сержантика в угол. — Ребятам досталось, не до шуток им сейчас совсем. И на Макса злиться не стоит. И так на нервах, а тут ему еще… — ойуун покосился на меня, — проблем подвалили…

Я смолчал. Сердце, вроде унявшееся, вновь заколотилось.

— Давайте-ка и в самом деле чайку сообразим, — предложил Однако. — Кстати, и этого чудика покормить неплохо было бы. Зина ушла?

— Я сбегаю за ней! — с готовностью вызвался Дега. — В кладовой она, где ж ей еще быть…

— Валяй.

Однако наклонился за плиту, распрямился с большой жестяной канистрой в руках.

— А что все-таки произошло-то? — спросил я. — Чего они… нервничают? Почему только трое и вернулись?

— Они говорят: трибунал! — хихикнул вдруг из угла сержантик. — А я не испугался! Трибунал — это не страшно! Тьфу — трибунал!

— Километров на полсотни вокруг все дороги перекрыты, — объяснил Однако. — Проезд по пропускам и специальным разрешениям. Только вчера посты поставили, мы и сами об этом не знали. И ребят предупредить не успели. Здорово Штуку охраняют, ничего не скажешь…

— Что нашим брахманам те посты? Отвели солдаперам глаза… вот как нам сейчас, да и чесали бы дальше.

Однако брякнул канистру на остывшую плиту, сунул руку в карман форменных брюк сержантика. Тот затопал ногами и залился визгливым смехом, будто ему стало невесть как щекотно.

— Гляди-ка, — ойуун подал мне извлеченные из кармана очки, похожие на те, что используют водолазы или мотоциклисты, — с большущими затемненными стеклами, прорезиненной оправой, которая должна плотно прилегать к лицу, с регулируемым по длине ремешком, — вот они какими штучками обзавелись. С такой защитой глаза не отведешь…

— Не снимать без приказа! — забеспокоился сержантик. — Не снимать без приказа! Отставить! Кру-у-угом!.. — Он неожиданно прыснул дурацким хохотком и снова расплылся в бессмысленной улыбке.

— Ну и инструкции им дадены соответствующие, — добавил Однако. — Коли ЛОПС попадется — задерживать. В случае невозможности задержания — стрелять на поражение. Круто?

— Круто, — согласился я.

— И ладно бы только это. Между постами курсируют мобильные спецподразделения, а там псы натасканные, не какие-нибудь сопляки-срочники… В общем, было принято решение не соваться. Чтоб ребят зря не губить. Только Комбат, Макс и Артурка прорвались. С ними еще двое были. Те… не прорвались. Как раз на одно из мобильных спецподразделений и напоролись.

Однако сунул очки обратно в карман сержантику.

Из-за двери, разделяющей кухню и кладовую, послышался хлесткий звук оплеухи и звон брякнувшейся на каменный пол металлической посудины. Спустя секунду дверь распахнулась и на кухню влетел Дега, обнимающий большую кастрюлю, из которой торчала длинная ручка поварешки. На щеке моего кореша алел след пятерни.

— Тоже мне, цаца нашлась… — буркнул Дега и сунул свою ношу в руки сержантика. — Шапокляк, та, по крайней мере, клешни не распускала, хоть и с бородавками… На, жри, служивый! Там как раз пара порций осталась.

— Ты мне поворчи, поворчи еще! — раздался из кладовой насмешливый голос. — В следующий раз сковородкой схлопочешь!

— Превратили Монастырь в бордель… — неодобрительно высказался Однако. — Ловеласы с Гагаринки. Что у вас там за Гагаринка такая, интересно было бы посмотреть… Как не стыдно-то, а?

— Стыдно, когда твои дети на соседа похожи, — весело отозвался Дега.

Парнишка, приняв кастрюлю, некоторое время подозрительно и шумно принюхивался к ее содержимому… Вдруг глаза его возбужденно сверкнули, он взвизгнул, подпрыгнул и, проигнорировав поварешку, по локоть запустил в кастрюлю руку.

— А этот откуда взялся? — поинтересовался я. — Не из мобильного же спецподразделения его вытянули?

— Будешь смеяться, но именно оттуда, — ответил Однако, ставя на плиту наполненный чайник. — В багажнике бронеавто отдыхал, в наручниках.

— Дезертир, что ли?

— Он самый. Из гарнизона военной базы, что в месте нахождения ОСО-один сформирована.

— Особо секретный объект! — подняв голову от кастрюли, строго прочавкал сержантик. — Особо секретная база! Территории не покидать! С местным населением не общаться!

— Ого! От самой Штуки! А чего он какой-то… как с дуба рухнувший?

— Опять в точку, — хмыкнул ойуун. — Отрадно, что не проходят даром мои уроки. Развивается в тебе, Умник, способность пробуждать скрытые резервы организма, ходко развивается. Вот уже дар ясновидения пробивается понемногу… Он, как из гарнизона утек, несколько суток на дереве просидел, на самой опушке. На дубе или на каком другом дереве, не знаю. Это мы как-то не уточняли. А потом свалился, будто желудь. Прямо в руки бдительных товарищей из мобильного спецподразделения.

— Нам вот сегодня только рассказали про этот лес, — вспомнил Дега. — Про Сухой-то. Что там люди по неделям плутали…

— А этот выбрался, — сообщил Однако. — Правда, на открытом пространстве запаниковал, обратно в лес ринулся, на дерево залез. Ну, помутился немного в рассудке… Насколько мы его бормотание поняли, из гарнизона той базы солдатики часто бегают. Да только безуспешно… Поскитаются до темноты в лесу да и сгинут. Если еще раньше порченым не попадутся, порченых-то там уйма… А он мало того что выбрался, так еще и как минимум две ночи пережил — на ветке-то, под открытым небом. Уберегся и от зверья…

— Я секреты знаю! — доверительно поделился сержантик, с грохотом выронив опустевшую кастрюлю. — Плохой лес, очень плохой! Но я секреты знаю! Я везде пройду, где мне надо! И никто меня не увидит, если не захочу! Кру-у-угом! — скомандовал он сам себе и затоптался, поворачиваясь на месте, обшаривая кухню заполыхавшими голодной жадностью глазами.

— Он — ЛОПС, — пояснил Однако. — Правда, нераскрывшийся.

— Псих он, а не ЛОПС, — возразил Дега. — И очень даже раскрывшийся.

— Ну, от последствий нервного потрясения Семеныч его быстро вылечит… Завтра уже как новенький станет.

Сержантик, нервно задвигав ноздрями, вдруг замер, как почуявший добычу зверек, и юркнул под стол. И спустя мгновение вылез оттуда, держа в руках большую луковицу, которую тут же принялся пожирать вместе с кожурой.

— А чего ты в бега ударился, служивый? — обратился к нему Дега. — Лучше уж, по-моему, с автоматом в строю маршировать, чем по лесу шлендать, где порченые стаями вьются. Чего тебе в твоем гарнизоне не сиделось?

Сержантик сильно дернулся, словно его внезапно огрели по затылку. Весь сжался, стиснув обеими руками недогрызенную луковицу.

— Там плохо… — прошептал он, вперившись в моего кореша выпученными побелевшими глазами. — Там все не по-нашему… Я видел!

«Она — чтоб у нас все по-ихнему стало…» — вспомнил я, что говорил давешний пацаненок про Штуку.

— Не по-нашему! — взвизгнул сержантик и дернулся еще раз, сильнее, всем телом. — Все не по-нашему!..

— Ну, тихо, тихо! Успокойся! Смотри на меня! — Однако, встав перед ним, звонко щелкнул пальцами у его лица.

Щелчок этот точно переключил сержантика. Он моментально обмяк, будто забыв о том, что было минуту назад, и снова с азартом принялся за свою луковицу. Однако осторожно усадил его, с хрустом жующего, брызжущего едким соком, за стол.

— Ежу понятно, Штуку необходимо уничтожить, — проговорил Однако, задумчиво глядя на загудевший на плите чайник. — Причем в ближайшее время. Сейчас вокруг нее — это мы от нашего дезертира успели выяснить — всего лишь ограждения из колючей проволоки между вышек натянуты. Три линии. Недельки через две возведут бетонные стены, дополнительно укрепят периметр — и все. Не подберешься. Разве что с помощью тяжелой военной техники. Коей мы, естественно, не располагаем…

Ойуун, не сводя глаз с чайника, забрал в горсть свою косицу, принялся перебирать ее в пальцах. У меня такое впечатление создалось, что он вовсе не с нами говорил, а так… размышлял вслух.

— Дороги перекрыты, подступы к Сухому лесу контролируются. Вокруг Белого озера разведгруппы то и дело маячат. По самому озеру на лодках шныряют. Неважная диспозиция… А самое паскудное — людей в Монастырь не стянуть, то есть базы мы лишены… Не стянуть, да. Если только через Тропу духов. Так ведь всех за раз не получится, и маршруты прокладывать придется. А главное: травки у меня на исходе, на два-три путешествия только осталось. И до весны теперь пополнить запасы не удастся… Кто ж знал, что такие времена наступят, когда придется Тропой духов ходить чаще, чем человеческими путями… А если поодиночке людей собирать, это долго очень. Да и опасно. Пока всех стянем, недели две пройдет, не меньше. К тому времени они оборону укрепят, как полагается… Чего доброго, еще и минные заграждения организуют, с них станется. Уж очень оперативно работают… Стараются… А людей не стянуть — вот главная проблема. Нет людей. Три ЛОПСа да один ратник — маловато для такой операции…

— А как же мы? — поинтересовался я.

Однако очнулся от своих раздумий, обернулся, сфокусировал на мне прояснившийся взгляд:

— Что — вы?

— Почему нас в расчет не берете? Дега да я, — принялся я загибать пальцы. — Егорша, Иринка, остальные… Всего девятеро. Стволы в Монастыре есть, мне Дега уже раззвонил, он тут все помещения облазил, и запертые, и незапертые… в рамках практических занятий. Пистолеты, автоматы, гранаты… Три лобстера, один ратник, девятеро… почти ратников. Вооруженных, между прочим. Уже сила!

— Да какие вы ратники! — жестковато ответил Однако. — Заготовки…

Это было обидно. Даже Дега, который, в то время пока я говорил, отчаянной пантомимой показывавший мне, насколько ему не по душе перспектива участвовать в штурме военной базы, оскорбленно вскинулся.

— Ничего себе заготовки!.. — тявкнул он.

— Ничего себе заготовки! — подхватил я. — Мы порченых голыми руками мочим! А уж если мы стволы в руки возьмем!..

— Порченые — безмозглые кровожадные манекены, — отмахнулся Однако. — Ума и навыков много не нужно, чтобы их уничтожать.

— А солдаперы — прямо-таки все как один машины для убийств!

— Сказочные богатыри, могучие телом и духом! — ухмыльнулся Дега, указывая на тщедушного сержантика, который, покончив с луковицей, урча, опустошал ведерко с картофельными очистками. — Да я этого чудика соплей перешибу!

— Взвод таких вот чудиков под командованием грамотного офицера перещелкает вас, как пригоршню семечек, — сказал ойуун. — А если принять во внимание позиционное преимущество, вышки, ограждения, многократный численный перевес… Да о чем с вами толковать?.. — Он снова махнул рукой.

Дверь из трапезной отворилась, Семион Семионович шагнул на кухню.

— Умник, Дега, — по обыкновению сухо выговорил он. — Отведите сержанта в лазарет.

— А мы, между прочим, к психам в провожатые не нанимались, — подбоченился мой кореш. — Тут такие дела решаются, а нас с Умником, получается, побоку? Ладно бы новичков каких-нибудь к вашему совещанию не допускали, это понятно, зелены еще, ни одного испытания не прошли. А мы? Сам он дошкандыбает. Вон тетя Зина его проводит…

— И оставайтесь с ним, пока я не приду, — бесцветно закончил Семион Семионович.

И вышел, кивнув Однако. Тот направился было за ним.

— Нет, ну правда… — заступил я дорогу ойууну. — Мы ведь и так уже в курсе. Почему нам-то нельзя с вами совет держать?

— Не мельтеши, пожалуйста, а? — устало попросил Однако. — Есть задание — выполняйте. Все бы вам языком чесать… пацаны с Гагаринки. Если б вы только понимали, насколько все серьезно…

Оттеснив меня, и он покинул кухню.

— Знаешь, а чего на рожон переть? — пожал плечами опомнившийся Дега. — Нельзя — значит, нельзя. Им, старшакам, виднее, кого на дело посылать… Эй, болезный, подъем! Как там у вас?.. Встать! Смирно!

Сержантик, успевший к тому времени сожрать очистки и теперь с интересом пробующий на зуб пластиковую дужку ведерка, встрепенулся и вскочил, вытянув руки по швам.

— А ты заметил, как они сидели? — спросил я у кореша. — Впритирочку сидели, вот как…

— Кто? — не понял Дега.

— Может быть, даже за руки держались… под столом.

— Ты все о том же! — поморщился Дега. — Смотри, Умник, не помешайся со своими чуйствами. Ну, впритирочку и впритирочку. Ну, допустим, за руки держались. Что с того? Не виделись давно люди…

— То-то и оно, — вздохнул я.

Семион Семионович явился в лазарет только часа через три. Все это время нам с нашим подопечным скучать не приходилось. В оголодавшем сержантике пробудился неуемный жор. Стоило нам отвлечься на минутку, как он завладел медицинским халатом монастырского целителя, висевшим на гвозде у двери, и обгрыз с оного халата все пуговицы, видимо, принимая их за леденцы. Затем прошмыгнул к столу Семеныча и сграбастал пузырек с зеленкой и пачку бинтов. Зеленку удалось отобрать сразу, а с отъемом бинтов пришлось попотеть. Проявив чудеса проворства, бесноватый солдат выскользнул из наших рук, и следующие двадцать минут мы с Дегой гоняли его — жалобно повизгивающего, словно шкодливый щенок, — по всему лазарету. Пачку сержантик сжимал в зубах, и длинная бинтовая лента вилась вслед за ним в потоке рассекаемого воздуха…

В конце концов Дега рассвирепел и привязал проказника к койке тем самым бинтом. Но сержантик и в этой ситуации нашел, чем поживиться. Только мы отвернулись, как он изловчился и зажевал край занавески…

— Нет, — пропыхтел мой кореш, забивая в мычащую сержантскую пасть марлевый кляп, — прав все-таки Однако. Рановато нам на штурм ОСО-один идти. С одним-то солдапером кое-как справились… А уж целый взвод таких попрыгунчиков нас точно насмерть укатает…

Вернувшийся Семион Семионович, как и следовало ожидать, наших стараний по достоинству не оценил.

— Свободны, — только и буркнул он. — Отдыхайте. — И даже не поблагодарил за проявленную отвагу.

— Отдыхайте, как же… — сказал Дега. — Кому, может, и отдыхать, а нам сейчас на занятия переться. Как-то неохота после испытания…

— Занятий не будет, — известил Семион Семионович.

— Почему это? — в один голос осведомились мы с корешом, но немногословный целитель больше никакой информации нам не предоставил.

— А другие старшаки?.. — спросил я еще. — Все заседают?

И на этот вопрос ответа мы не получили.

Само собой, прямо из лазарета я направился в трапезную. Само собой, Дега вызвался меня сопровождать.

По дороге мы на всякий случай завернули во дворик, где чаще всего Ветка проводила занятия по стрельбе или рукопашному бою. Там мы обнаружили всех наших. Только вот Ветки с ними не было…

Над двориком рассыпалось отрывистое металлическое лязганье. Парни, рассредоточившись по скамейкам, на скорость собирали и разбирали автоматы. Армейские калаши, само собой, другого автоматического оружия в наших широтах было не достать, это мы уже знали. Руководила процессом белобрысая Иринка, видно, поставленная Веткой за главного, а безупречным мастерством блистал, естественно, Егорша, лучший стрелок среди всех нас. Приметив, как эти двое то и дело обмениваются умильными взглядами, я вздохнул. Уж очень эта сцена рифмовалась с тем, как обычно проходили занятия, когда в роли Иринки и Егорши выступали мы с Веткой… Подумал я так, и сердце у меня снова защемило.

Двое пацанят, доставленных нами утром в Монастырь, обретались тут же, правда, в качестве всего лишь зрителей.

— Э-э-э, какие орлы залетели! — первым углядел нас буйнокудрый здоровяк Гурам. — Говорят, теперь в округе ни одного порченого не осталось, всех пинками разогнали, э?

— Джагами в винегрет постругали! — поправил Гурама Егорша. — Это ж пацаны с Гагаринки…

— Эй, пацаны с Гагаринки! — строго окликнула нас Иринка. — Ну-ка, давайте к нам, чего зря прохлаждаться…

— А мы и не прохлаждались, — солидно ответил Дега. — А выполняли ответственное поручение Семиона Семионовича. Охраняли запас медикаментов от… от вражеского посягательства.

— Молодцы, — похвалила Иринка. — А теперь стволы в руки и — за работу. Выходной отменяется.

— Это кто сказал? — сощурился мой кореш. — Ты сказала? Вот выдержишь хотя бы первое испытание, будешь иметь право командовать. И вообще, нам не до вас сейчас. Нам, чтоб ты понимала, старшаки не одно ответственное задание поручили…

Но Иринка не отставала.

— Не знаю, что у вас там за ответственное… — начала она, но Дега, ухмыльнувшись, сделал ручкой:

— А тебе и не положено знать. Ариведерчи, бедолаги. Работайте. Может, когда-нибудь до нашего с Умником уровня и подниметесь. И вы, мальки, — погрозил он пальцем прибывшим сегодня пацанятам, — не филоньте. Во все глаза смотрите, как с боевым оружием обращаться. Это вам не с палками за мусором гоняться. У нас тут все серьезно… Идем, Умник.

И мы двинулись дальше.

В трапезной мы застали только отца Федора с Комбатом. Однако там не было. И Ветки с Максом — тоже. Я как увидел, что Ветки нет, так и замер на пороге, загородив проход Деге.

Комбат выглядел уже не таким измотанно отрешенным, как раньше. Возможно, виной тому была бутылка кагора, стоявшая на столе между ним и настоятелем.

— Всадник этого не одобрит, неужели не ясно?! — пристукивая здоровой рукой по столу, доказывал он отцу Федору.

— Всадник сам бы так поступил в подобной ситуации! — возражал Федор.

— Да никогда! Он прекрасно понимает, как много значит для нашего дела, чтобы решиться на такое!

— А Макс? Он менее ценен, получается по твоей логике, да?

— Это его выбор. Мы вправе предостеречь его, но не вправе препятствовать!..

Дега пихнул меня в спину, проворчав:

— Чего тормозишь-то? Давай — или туда, или обратно…

Нас услышали, обернулись к нам. На лицах старшаков явственно читалось: «Что вам здесь снова надо?» И, верно, моя физиономия тоже выражала вопрос, суть которого угадать можно было без особого труда. Отец Федор и угадал. Он приподнялся, и во взгляде его мелькнуло раздражение:

— Зашухерись ты на время, сын мой, усмири неистовство плоти! Не кипешуй, одним словом! Разумный воздержан в словах своих, и благоразумный хладнокровен. Усек?

— А в чем дело? — удивился Комбат.

Отец Федор коротко и негромко пояснил ему, в чем дело. И Комбат вдруг оживился:

— А может, Умник — как раз то, что нужно? Вдруг он поможет его отговорить? Если имеет влияние на…

Настоятель протянул через стол свою ручищу, водрузил ее, тяжелую, Комбату на плечо:

— Иван! Тебя ведь жизнь-то не раз костылем между рогов прикладывала! Ты ведь воевал! Должен понимать, что победы без потерь не бывает!

— Именно что воевал. А ты нет, сразу видно. Цель командира не только в том, чтобы выполнить боевую задачу, но еще и в том, чтобы личный состав сохранить, обойтись без больших потерь. Тем более невосполнимых…

— А если по-другому никак нельзя? Без потерь-то?

Комбат не ответил на это, опустил голову, потянулся за бутылкой.

— Он не только многих других спасет, — подставляя ему стакан, продолжал отец Федор. — Он и себя самого спасет. Нет величайшего счастья, и ничего более богоугодного нет, нежели самопожертвование во благо остальных! Да если б я мог!.. Да я ни минуты бы не сомневался! Век воли не видать! То есть вот те крест! Только на кого я Монастырь оставлю? А без Монастыря нам нельзя, никак нельзя…

Прервавшись на полуфразе, настоятель одним махом высадил стакан, утер ладонью рот. Глаза его блестели. Отпил из своего стакана и Комбат.

Тут я все-таки не выдержал.

— А Ветка-то где? — вырвалось у меня.

— Ушли они, — ответил Комбат, криво усмехнувшись.

В этой усмешке ясно прозвучало: «Ну ты даешь, брат!»

— Ушли они… Они!

— С Однако, да? — ухватился я за последнюю ниточку. — Втроем, да?

Отец Федор снова грузно повернулся ко мне.

— Вдвоем, — сказал он, и опять в мягчайшем его рокотании прорезались лезвийно-стальные нотки. — Однако еще раньше укандехал. А тебе я вот что скажу, сын мой: опади листвой! И чтоб до завтрашнего вечера — ни слуху ни духу от тебя! Дега, забери его отсюда!

Кореш схватил меня сзади за ремень и вытащил из трапезной. И проволок еще несколько шагов по коридору.

— От греха подальше, — отдуваясь, пояснил он. — Чего ты так дергаешься-то?

У меня предательски защипало в носу. Не хватало еще, чтобы я сейчас при своем кореше…

— Нет, ты слышал, что он сказал? — поспешно, чтобы унять разбухавший в горле соленый комок, заговорил я. — Вдвоем, мол! Нет, ты понял?..

— Понял, — серьезно кивнул Дега.

— Что ты понял?!

— Что бы они ни задумывали, осуществят они это завтра. Вот что понял.

— Да какая разница-то, — выкрикнул я, — что они там задумали и когда осуществят?!

— Да никакая… — пожал плечами Дега. — Я так… просто…

— Все, я его порешу!

Эти слова выговорились сами собой. Они даже не были отзвуком предшествующей мысли; мне показалось даже, что и не я их сказал…

— Дурак, что ли? — покрутил пальцем у виска Дега. — Во-первых, фиг он тебя к себе подпустит — нам, если честно и без понтов, до того, чтобы воздействию лобстеров сопротивляться, еще учиться и учиться. Во-вторых… ну, допустим, порешишь. А дальше что?

— Да плевать, что дальше. Пацан я, в конце концов, или нет? Бабу на глазах уводят, а ты сиди и помалкивай в тряпочку!

— В том-то и дело, что пацан… Как пацан себя ведешь, как малолетка. Кому не доверяешь-то? Ей или ему?

— Обоим, — буркнул я.

— Из Макса прямо врага себе сделал…

— А кто он мне? Друг, что ли? — не думая, ляпнул я.

— Вроде как да. — Дега заглянул мне в глаза с какой-то непонятной опаской. — Уж не враг — это точно. Товарищ и соратник. Чего истеришь? Ты в ватаге Всадника всего два месяца, а Ветка — старшак, как ни крути. Случаются такие моменты, когда старшакам надо решения принимать, и простым пацанам рядом с ними тогда не место…

— А она?.. — Меня как прорвало, слова брызнули из меня, словно кровь из резаной раны, не остановить. — Я же ей… весь наизнанку, а она как Макса своего увидела, на меня ноль внимания! Не нашла минутки, чтобы подойти, объяснить, успокоить…

— Ты ж не дурачок, чтоб тебе понятные вещи дополнительно объяснять, правильно?

— А может, она… Может, она меня совсем не?.. Не так, короче, ко мне относится, как я к ней? Может, я… больше напридумывал себе всякого?..

Вот зачем я это сказал, а? Ведь не думал же так, ни секунды не думал! А теперь сказал — и сам себе поверил.

Дега уставился на меня во все глаза, несколько раз часто моргнул. И вдруг засмеялся.

— Сейчас… — проговорил он, зашарив по карманам, — сейчас, сейчас… Гляди!

Присев на корточки, он принялся выкладывать на каменный пол монастырского коридора содержимое своих карманов. Первой на пол легла тусклая металлическая пуговица с надписью: «РЖД».

— С порченого, которого ты завалил, срезал, — деловито объяснил кореш. — Успел заметить когда? Вот то-то!

Затем появилась открывалка для бутылок — стальная, кустарно сделанная, в виде голой бабы. Причем функцию открывалки явно выполняла та часть фигурки, которой женское тело принципиально отличается от мужского. Потом к открывалке и пуговице присоседилась потертая шариковая ручка, толстая такая, с тремя переключающимися стержнями: синим, красным и черным.

— Открывалку у того гаврика вытащил, — сообщил Дега, — которого мы в подъезд отволокли. Тоже не видел, когда я ему карманы чистил? Ага! А ручка — это Анны Михайловны ручка. К ней трудно было подобраться. Изловчился только тогда, когда она половинку порченого на мушке держала. А вот еще… — Он добавил к кучке пистолетный патрон. — У товарища старшего лейтенанта спер. Из нагрудного кармана. Непросто, между прочим, было. Тем более что я ему вместо этого патрона другой положил, такой же.

— Зачем? — от удивления я даже о своей беде забыл. Ну, не совсем забыл, конечно…

— Как зачем? Это ж последний патрон был. В смысле, который для себя оставляют. Такой патрон брать никак нельзя… Вот я и поменял. Его патрон взял, а свой оставил. Копу-то все равно, а я дело сделал.

— Да зачем тебе вообще понадобилось эти дела делать? Опять клептомания твоя разыгралась?

— При чем здесь?.. Я же не для наживы. А для практики. Для развития навыков. Отец Федор наставляет: используй любую возможность, чтобы практиковаться, ставь перед собой самые сложные задачи. Я все верну… потом… при встрече… и при случае. Так, что тут у нас еще?.. — Он положил на пол розовый комочек жеваной жвачки, неплотно завернутый в истертую упаковку, и крохотный перочинный ножик, бормоча при этом: — Ну, это совсем легкотня… С мальков, когда они в нашей тачане оказались, можно было штаны снять и на головы натянуть, они бы и не почуяли. Сидели, разинув рты, таращились вокруг. А это вообще яйца выеденного не стоит, машинально увел… — Он достал очки на ремешке, те самые, сержантика очки, которые демонстрировал нам сегодня на кухне Однако. — А, вот оно, наконец!..

Дега протянул мне ладонь, на которой лежал маленький целлофановый пакетик, запаянный, вероятно, с помощью спички или зажигалки. Внутри пакетика виднелся засохший и уплощенный цветочный бутончик — когда-то белый, а теперь пожелтевший, напоминавший старинную брошь из слоновой кости.

— Я верну! При встрече! — поспешно повторил Дега. — Просто у нее в карманах больше ничего не было. Только пистолетная обойма, но ее она бы сразу хватилась. А это… в куртке, в потайном кармане, внутри… на булавку еще застегнуто. Тоже сложно было. Сложнее даже, чем с копом…

— Сегодня вытащил? — спросил я.

— Сегодня, да. Все — сегодня.

Что-то теплое разлилось у меня в груди. Будто я выпил хороший стакан гаоляновой. Я взял у кореша пакетик с цветком.

— А ты говоришь… — произнес Дега, собирая остальное барахло. — Не так она к тебе относится! Я ведь тебе завидую, Умник, — неожиданно серьезно сказал он, поднимаясь. — Зуб даю, завидую. Тебе и Ветке. Мне бы так повезло… Она ему сама все растолкует — про вас, я имею в виду. А тебе лезть не нужно. Забыл, что ли, как он прошлый раз с тобой побазарил? Ну что? Успокоился?

Я помедлил, прежде чем ответить. Прислушался к себе. Черт его знает, вообще-то… Хотя то, что стало легче, — это безусловно.

— Успокоился, — признался я наконец.

Закурить бы сейчас! Да нечего…

— Неужто отвыкать придется? — вздохнул и Дега, когда я поделился с ним этим своим желанием.

— Чем займемся? — спросил я.

Как-то странно и непривычно было задавать этот вопрос… Вот уже третий месяц я не произносил его ни в каких вариациях — занятия нам находились всегда, искать их нужды не было. Только сегодня мы из обычного графика выбились…

— А пойдем к нашим? — вдруг предложил мой кореш, неловко отводя глаза. — Не, конечно, можно и покемарить, раз уж такое дело… Или просто балду пинать до вечера. Только как-то… ну… непонятное ощущение. Все остальные пашут, хоть их никто и не заставляет, а мы валандаемся, как… не пришей кобыле хвост. Почему-то лохом себя чувствуешь, а по идее должно быть наоборот. Странно, да?

— Идем к нашим, — просто ответил я.

И облегченно улыбнулся.

Впрочем, забегая вперед, скажу, что спокойствия моего хватило ровно до вечера.

Это произошло внезапно, как выстрел в спину из темноты.

Мы с Дегой возвращались с ужина, повернули за угол, и каменный пол коридора, треснув, разверзся у меня под ногами, словно весенний лед.

Я замер на месте, пошатнувшись на ослабевших ногах. Дега, беззаботно треплющийся о какой-то чепухе, замолчал на полуслове и тоже остановился.

И они остановились — Ветка и Макс, шедшие нам навстречу.

Они так шли — Макс впереди, Ветка чуть отставала, поспевая за ним. Он смотрел прямо перед собой, а она все на ходу взглядывала ему в лицо, явно стараясь поймать его взгляд. Как побитая собачка в надежде на прощение… И глаза у нее были припухшие, покрасневшие, и кончик носа покрасневший. Плакала она, что ли, недавно?

— Привет… — выпалил я, от растерянности, наверно, слишком громко.

— Виделись вроде сегодня, — отозвался Макс.

Это был уже прежний Макс, каким я его помнил до того, как у нас с Веткой началось… Макс, уверенный в себе, безопасливо открытый, спокойный. И взгляд его светло посверкивал, как раньше. И не было в нем той угрюмой и больной враждебности ко мне, как два месяца назад в момент последней нашей встречи… Правда, нечто новое появилось во взгляде брахмана. Этакий оттенок непонятной отстраненной торжественности…

А Ветка ничего не сказала, потупилась.

— Чего на ужине не были? — нашелся, что еще спросить, Дега.

— Знаешь, как раньше говорили? Ужин отдай врагу.

— Как это? — не понял мой кореш. — Зачем?

— Вредно, мол, на ночь наедаться.

— Во житуха когда-то была! — восхитился Дега. — Наедаться, видите ли, вредно! Да не родился еще тот враг, которому бы я свой ужин отдал…

— Мы с Ветой позже перекусим… — Макс говорил вроде с Дегой, но смотрел на меня.

— При свечах… — вырвалось у меня.

Макс знакомо усмехнулся.

— Дурень ты, Умник, — сказал он. С веселым вызовом сказал, но все равно мелькнули в его голосе странные отрешенно-торжественные нотки.

— Вы… Ты больно умный… — хрипло проговорил я, чувствуя, как все же идиотски прозвучали мои слова.

Макс снова усмехнулся.

— Я пойду. — Он обернулся к Ветке, продолжавшей смотреть в пол. — Ты только не задерживайся надолго, ладно? Я жду тебя…

Ветка кивнула, не поднимая головы. Он мягко тронул ее за плечо и, склонившись, на мгновение коснулся ее рыжей макушки щекой. И шагнул нам навстречу. Мы с Дегой расступились, пропуская его.

— Я это… — сообразил наконец мой кореш. — Тоже того… Пойду, короче.

Он торопливо засеменил, беспрестанно оглядываясь, в направлении, противоположном тому, в котором удалился Макс.

И мы остались вдвоем с Веткой.

Она подняла голову. Ресницы у нее были мокрыми.

И тогда я по-настоящему растерялся. Меня вдруг придавило страшным пониманием, объясняющим все… И торжественность во взгляде Макса, и понуро виноватый вид моей Ветки… Какой, впрочем, к чертям собачьим, моей…

Она молчала. А я, не зная, что говорить и что делать, глупо засуетился, зашарил по карманам… Отыскал и протянул ей на ладони запаянный в целлофан давно засохший цветочный бутон:

— Вот…

Ветка не подняла руки, чтобы взять цветок.

— Ну почему, а? — беспомощно выговорил я. — Не понимаю…

— Не понимаешь, — эхом отозвалась Ветка. — Все, Маугли, совсем не так, как ты можешь подумать…

— А что мне еще думать? — вскрикнул я.

Я почувствовал острую горячую боль в груди. Не такую, как в романах и песнях, а вполне физическую боль.

— Значит, все, да? — спросил я.

Она покачала головой.

— Я же говорю: ты не понимаешь…

— Все? — повторил я. — Все кончено?

— Еще нет, — сказала Ветка. — Но уже скоро… Завтра все будет кончено, Маугли.

— Еще нет? Завтра?.. Такое ощущение, что мы говорим о совершенно разных вещах. Что происходит-то?!

— А до этого нам лучше не видеться… — услышал я.

— До чего — до этого?

Вместо ответа она скользнула ко мне, обняла меня крепко и коротко, а я непроизвольно закрыл глаза, обмякнув от тепла ее тела и запаха волос. И проговорила еще, почти шепотом:

— Так надо, Маугли. Так надо, родной мой…

Когда я открыл глаза, до меня не сразу дошло, что я остался один в гулкой пустоте монастырского коридора. Чтобы не упасть, пришлось придержаться рукой за стену.

Откуда-то появился Дега.

— У-у-у… — протянул он, округлив глаза. — Ты чего… прямо как кисель-то? Вот что бабы-то с нами делают… Умник! Эй, Умник. Ты живой, кореш?

Я не отвечал ему. Я чувствовал себя полностью опустошенным, вывернутым и вытряхнутым, как мешок. Что же случилось? Что он ей наговорил такого, чтобы она?..

— Ну? — осторожно постучал мне пальцем по плечу Дега. — Поговорили? Что она тебе сказала?

А что она мне сказала? Да ничего конкретного… Не понимаю я, мол. Все, мол, не так, как я могу подумать. Разве сложно было дать однозначный ответ? Нет — так нет. Да — значит, да…

Не верю. Не верю я, что все кончено. Так не бывает. Это словно… строить себе дом, строить вдохновенно и радостно, вкладывая в труд все силы души. А потом отлучиться на денек, вернуться и увидеть, как порыв холодного ветра с чужой стороны в одночасье обрушил каменные стены, сорвал и закинул за горизонт надежную крышу. Так не бывает. Здесь что-то другое.

— Ну и пес с ними, с этим женским полом! — успокаивающе проговорил Дега. — Да у нас таких, как Ветка, еще столько будет — ого! И не таких, в сто раз лучше! Умник! Очнись, кореш! Хочешь, я у отца Федора пару пузырей кагора сопру? Я знаю, где они хранятся. Там много, он и не чухнет, если пару взять… Хочешь, а?

Он сказал ей, Макс-то: «Ты только не задерживайся надолго, я жду тебя…» И пошел. Куда? Нетрудно догадаться. Веткина келья недалеко отсюда, за поворотом. Они сейчас там, в Веткиной келье. Заперли дверь наверняка. Чтобы до утра ее не отпирать…

Я замотал головой. Не думать, не думать об этом! Не может все быть настолько плохо. Здесь что-то другое. Здесь что-то другое, о чем я не имею понятия.

— Слушай! — Я схватил Дегу за рукав. — Кореш, братан, слушай! Подкрадись, как умеешь. Ну, по карнизам к окну… Мне нужно знать, что они там… О чем они там говорят. Здесь что-то не то, понимаешь? Что-то не то! Только все до самой малой детали выясни, не возвращайся, пока не поймешь!

Я вдруг осознал, что трясу кореша, стиснув в кулаках отвороты его куртки, трясу по-настоящему — аж голова его болтается колоколом.

— Да пусти ты! — Дега вырвался у меня из рук, отбежал на несколько шагов. — Совсем башней двинулся, да?

— Сделай для меня! — взмолился я. — Ничего больше никогда не попрошу, вот зуб тебе даю! Сделай, кореш!

— Ладно, ладно, сделаю… — пробормотал он, одергивая куртку. — Сделаю. Давай вали к себе, там и встретимся…

Дега явился в мою келью около полуночи. Сам не знаю, как я продержался до этого времени. Метался от стены к стене, несколько раз, убеждая себя успокоиться, садился на топчан, стискивал руками колени, закрывал глаза. Но так было еще хуже — с закрытыми глазами.

А если Макс решится-таки пожертвовать частицей своей драгоценной энергии, чтобы… так сказать, вспомнить былое? Еще бы ему не решиться! А она? Поддастся ему? Не может быть, не может быть… А почему — не может?! Я же видел, какая она была… И в голове тут же принимались вспыхивать картинки, одна нестерпимей другой. Вот она, а вот он… Вот она, а вот он… Вот она, она, она… Шелест одежды, соскальзывающие поцелуи, прикосновения… От этой муки я искусал себе до крови губы и руки.

Трижды я выходил в коридор, сжимая джагу в мокром кулаке. До Веткиной кельи всего-то пара десятков шагов. Вот ворваться туда и покончить раз и навсегда со всем этим кошмаром. И будь что будет, лишь бы унялась эта иссушающая сердце и душу боль. Трижды я выходил и трижды возвращался. Не из-за страха перед Максом, конечно. А из-за надежды, что все еще можно поправить… пока я не совершил непоправимого…

Наконец открылась дверь, впустив Дегу. Я вскинулся ему навстречу.

Мой кореш выглядел озабоченным. Я так и упал на топчан. Неужто самые страшные прогнозы мои оправдались? Тогда чего он там торчал так долго?..

— Ну? — простонал я. — Ну?! Что ты молчишь?

— Плохо дело, Умник… — потирая подбородок, проговорил Дега.

— Да не тяни ты!

— Ага… — Он как-то странно взглянул на меня. — Насчет того, что они там… того самого… не переживай. Ничего не было. Даже не целовались. Разговаривали только.

Ничего не было!

Я выдохнул и неожиданно для себя самого рассмеялся. Ничего не было… Господи, какое облегчение!

— Ты прав был, — сказал Дега. — Там кое-что другое…

— Будешь рассказывать или нет? Чего кота за интимности тянешь?

И он начал рассказывать. Говорил он недолго и, закончив, развел руками:

— Вот как-то так…

Пару минут я молчал. Потом произнес:

— Ну и что? Я просто не дам ей этого сделать, и все.

— Ага, как же. Станет она тебя слушаться. Макс ее все это время укатывал, а она только головой машет: дескать, даже не пытайся. Ну, он и сдался. «Ладно, — говорит, — твой выбор…»

— Вырубить ее! — ляпнул я. — Запереть. Связать. Если слов-то не понимает!.. Вдвоем, может, и справимся с ней…

— Может, и справимся, — пожал плечами Дега. — Только потом-то что? Не держать же ее до скончания века под замком? А когда освободится она, то даже смотреть в твою сторону не станет. Скажешь, не так?

Опомнившись, я понуро кивнул:

— Так…

— Вот. Не вариант, значит.

— Ну, в таком случае остается только одно… — сказал я. — Последовать за ней. Вместе с ней пойти! — Я выговорил это, и мне сразу стало легко и спокойно. Как становится всегда, когда решение уже принято и от тебя больше ничего не зависит.

Дега взглянул на меня, отвел глаза и длинно-длинно вздохнул.

— Может, не надо, а?

— Надо! — убежденно сказал я. — Тоже меня укатывать начнешь? Как Макс Ветку? Бесполезно.

— Знаю, что бесполезно. Только это… Тогда и мне с вами идти придется.

— Тебе-то зачем?

— Что значит — зачем?! — Дега оскорбленно вздрогнул лицом. — Зачем?! За печкой, е-мое! Если ты решил, то и я с тобой.

Фыркнув, он прошелся по келье… Остановился у стены, сунул руки в карманы и посмотрел на меня уже совсем другим взглядом.

— Тогда… в Моршанке… — сказал он, — отпустил я тебя одного Макса выручать — и едва тебя не грохнули. А почему отпустил?

— Надо ж было кому-то машину…

— Да ладно!.. — махнул рукой Дега. — Отговорок можно кучу накидать. Я же про себя знаю, что попросту струсил. Кореш, называется… Я потом… каждый день это вспоминал… как в штанишки-то напустил. И каждый раз так жутко становилось. А если б тебя грохнули? У меня… только ты и мамка на всем свете… Короче, Умник, я с вами. Все, об этом больше ни слова. Точка.

— Точка, — согласился я. И добавил еще, с облегчением заканчивая неловкий разговор: — Ты не переживай особо. На мне ж до сих пор счастливая футболка. Может, и на этот раз вывезет…

Глава 12

Со стылого зимнего неба опускалась на Сухой лес темнота. Черные деревья, на чьи ветви почему-то не ложился снег, постепенно утрачивали четкость, растворяясь во все сгущавшихся сумерках. По лесной дороге, недавно проложенной и уже порядочно раздолбанной, полз бронеавтомобиль, ревя и погромыхивая на многочисленных неровностях, тяжело покачивая вверх-вниз тупой мордой. Свет зарешеченных фар брызгал на глубокие колеи, время от времени выхватывая из полутьмы корявые космы ветвей, свесившихся над дорогой.

И вдруг лес расступился широкой поляной, и сразу стало много светлее. Бронеавтомобиль выкатился на открытое пространство, за пределами дороги ощеренное торчащими из заснеженной земли свежими пнями, проехал еще несколько метров и остановился.

Дальше дороги не было. Дальше громоздились темные массивные ворота, поблескивала в рассеянном свете фар металлическая сетка забора с извивами колючей проволоки поверху, вздымались вышки с глухими будками, из бойниц которых выглядывали пулеметные стволы.

Глухо щелкнув, включился прожектор над воротами, утопив бронеавто в ослепляющем свете. Затем, загудев, поползли в стороны створки ворот.

Бронеавтомобиль проехал за ворота, затормозил у КПП, из которого тотчас выскочил плотный коротконогий военный с полковничьими погонами. С лязгом поднялась боковая ставня бронеавто, оттуда подбежавшему полковнику что-то коротко сказали, и он тут же развернулся и замахал руками:

— Открыть второй шлюз!

Бронеавтомобиль пересек еще одну линию ограждения и снова остановился, теперь уже окончательно. Из машины один за другим вышли двое.

Комиссар был одет в серое полупальто, которое тут же принялся сосредоточенно отряхивать. Появившийся следом Спиридон в простом бушлате военного образца, дождавшись, пока Комиссар покончит с этим занятием, протянул ему фетровую шляпу с широкими полями. Полковник, запыхавшийся, с красным мокрым лицом, подоспел как раз в тот момент, когда Комиссар водрузил эту шляпу на голову.

— Здра… жла… трищ… — заквакал, натужно сопя, подбежавший. — Полк… ник… Кр… бочка…

— Как? — не понял Комиссар.

— Полковник Коробочка, — перевел Спиридон.

— Коробочка, — подтвердил отдышавшийся полковник. — Фамилия такая. Распространенная русская фамилия.

— Ну, здравствуй, Коробочка, — усмехнулся Комиссар.

Спиридон отвел полковника в сторону, зашуршал какими-то бумагами. К бронеавто подбежали еще двое бойцов — вооруженных автоматами, в касках, под которыми поблескивали стекла защитных очков.

Комиссар, неглубоко приседая на каждом шагу, чтобы размять затекшие ноги, прошелся вдоль забора, подергал залязгавшую металлическую сетку ограждения, недовольно поморщился.

Неподалеку бахнули два одиночных выстрела, потом протрещала недлинная очередь. Комиссар оглянулся. Спиридон с полковником уже спешили к нему. Бойцы с автоматами остались у бронеавто, принялись объяснять что-то водителю, высунувшемуся в приоткрытую дверцу.

— Почему стреляют? — строго осведомился Комиссар у полковника Коробочки.

— Дык… порченые лезут! — развел руками тот. — Лезут и лезут, замучились уже с ними. Прямо через ограждения карабкаются. Тянет их сюда… Им-то колючка нипочем. Отстреливаем, конечно, чтобы на территорию не проникли. Вот бы ток пустить по сетке! Да генераторов пока мало, мощности не хватает…

— Ограждения у вас… — Комиссар снова дернул сетку и снова поморщился. — Вы бы еще штакетником Объект обнесли.

— Это временно же! — быстро сказал Коробочка. — В ускоренном темпе трудимся же! А объем работы о-го-го какой! Пока территорию от деревьев очистили, пока то да се… Но в план укладываемся! Южную стену заложили, за восточную принимаемся, грузовики со стройматериалами каждый день идут! Снег еще не стает, тут таких бастионов настроим, ракетой не пробьешь!

Распаренное от бега лицо полковника дышало жаром служебного энтузиазма. Редкие белесые ресницы угодливо подрагивали. Комиссар вздохнул:

— Ну, допустим…

Мимо, козырнув, прошли четверо караульных. На лице каждого были защитные очки.

— Мышь не проскочит! — сообщил еще полковник. — Режим чрезвычайной готовности! Если что — сразу стреляем на поражение!

— А вот это правильно, — похвалил Комиссар. — Это хорошо…

— Нам бы бойцов побольше… — расхрабрился перейти к просьбам Коробочка. — А то, знаете…

— Знаем, — пробасил за его спиной Спиридон. — Бегут твои солдатики с базы. Как тараканы разбегаются.

Искренняя скорбь отразилась в глазах полковника Коробочки.

— Тык ведь как оно у нас тут… тяжело! — простецки пожаловался он. — Атмосфера такая… некоторые не выдерживают, срываются. Нам бы вот… более подготовленный контингент, а? Можно? Вот таких, как вы, а?

— Как я? — поразился Комиссар. — Формировать гарнизон из ЛОПСов? Эк ты, служивый, размечтался.

— Нет, не рядовой состав, само собой! Офицерский!..

— Закалять надо контингент, — наставительно произнес Спиридон. — Пусть сами справляются. А то привыкли на ЛОПСов надеяться…

— И кстати, — добавил Комиссар, неодобрительно глянув на своего спутника, — что-то я ничего экстраординарного не чувствую. Вполне приемлемый для человека фон.

— Это потому что вы недолго здесь, — сказал полковник. — Первые два-три дня никто ничего такого не чувствует. Я имею в виду, если за третью линию не заходить, понимаете, да?.. Вы сегодня осмотр проводить будете? — спросил он, кинув взгляд на часы. — Или, может, завтра с утра? А то время позднее. До захода солнца двадцать минут всего осталось, ничего толком и не успеете осмотреть. Лучше уж сегодня поужинать хорошенько, в штабе для вас сколько всего наготовлено! Поужинать, значит, выспаться, а завтра…

— Сегодня, — сухо проговорил Комиссар.

— Сегодня — так сегодня, — моментально согласился полковник. — Как вам угодно будет. Только ведь все равно не успеете… Пожалуйте за мной, я вам сейчас покажу куда…

— Погоди, — остановил его Комиссар. — Еще кое-кого захватить надо.

— Кого? — насторожился Коробочка. — У меня по документам только… — Он вдруг оборвал себя и, побледнев, даже чуть присел. — Вы… этого, что ли, привезли сюда?..

— А как ты думал? — строго сказал Спиридон. — Мы в предмете осмотра не больше твоего понимаем. Тут настоящий специалист нужен.

— Давай, — сказал Комиссар.

Спиридон, пробормотав:

— Слушаюсь! — метнулся к бронеавтомобилю. Обогнул его и, повозившись немного, резко распахнул дверцу грузового отсека. И отскочил. И не оглядываясь побежал обратно.

Многотонная машина заметно качнулась, когда Консультант шагнул наружу. Он стал еще больше, Консультант. Рост его был теперь не менее трех метров, но двигался он стремительно и ловко, огромное его тело, задрапированное в грубовато пошитую черную хламиду, перестало быть неуклюжим. Не оглядываясь по сторонам, Консультант пружинисто двинулся прямо к ожидавшей его троице. Чудовищные ступни со скрюченными когтеподобными пальцами бело мелькнули под взметнувшейся при ходьбе полой хламиды.

Полковник Коробочка с натугой сглотнул.

— Как… оживший памятник… — просипел он, шаря зачем-то по карманам бушлата.

— Да успокойся ты, Коробочка, — насмешливо сказал ему Комиссар. Но полковник уже извлек защитные очки и принялся судорожно прилаживать их на лицо.

Консультант воздвигся над ними. Он был безмолвен, и белое, как кость, плоское лицо его было неподвижно, но «чаинки» в черноте глаз роились бешено.

— По… пойдемте… — неожиданно пискляво выговорил полковник и, поспешно отвернувшись, развинченно подпрыгивающей походкой устремился туда, где за зданиями казарм поблескивала металлическая сетка третьей линии ограждения.

Комиссар двинулся следом. За ним, ступая мягко, почти неслышно, шел громадный Консультант. Спиридон замыкал процессию. Немного поотстав, он достал из кармана фляжку, украдкой отхлебнул немалый глоток и фляжку сразу спрятал.

На территории базы тем временем закипала суета. Вспыхивали один за другим прожекторы — сначала по периметру первой линии ограждения, затем — второй и третьей. Пулеметы втягивались вовнутрь будок на вышках, клацали, закрываясь, бойницы, грохотали запоры ставень на окнах казарменных строений, собранных из цельных стальных листов. Слышались командные выкрики разводящих, караульные смены, лязгая автоматами, покидали посты, строились на плацах… Гарнизон военной базы готовился к наступлению ночи.

Когда до третьей линии осталось не больше десятка шагов, Комиссар остановился на секунду. Покрутил головой, точно принюхиваясь. Придержав шляпу, зачем-то посмотрел на темнеющее небо, затем — себе под ноги. И передернул плечами.

— Да, — серьезно сказал он. — Теперь чувствую.

На воротах третьей линии имелась большая табличка с яркой люминесцентной надписью: «Проход строго воспрещен! Смертельно опасно!» Видимо, для пущей убедительности надпись подкреплялась изображением черепа с перекрещенными костями.

Но сквозь сетку забора ничего страшного не наблюдалось. Там вообще ничего не было, за третьей линией ограждения. Только мерзлая комкастая земля без малейшего намека на снежный покров да посередине пустого пространства — большое черное круглое пятно. И полковник Коробочка, и Спиридон, и, конечно, Комиссар прекрасно были осведомлены, что это за черное пятно. Котлован пятнадцати метров в диаметре и восьми в глубину. То, ради чего вырубали в самом сердце Сухого леса полуторакилометровую площадку, ставили заборы и вышки, стягивали из разных воинских частей бойцов для формирования гарнизона, располагалось на дне этого котлована.

— Открывай! — еще издалека пронзительно пискнул полковник часовым. — Открывай шлюз!

Бойцы не пошевелились. Они будто окаменели, вцепившись в свои автоматы.

— Открывай! — снова крикнул стиснутым голосом Коробочка, а когда и на этот приказ не увидел никакой реакции, развернулся и позвал: — Начальника караула ко мне! Быстро!

Четверо приблизились к воротам. Тогда один из часовых снопом повалился на землю, а второй, внезапно ожив, задергал затвором, тыча стволом автомата в гигантскую фигуру Консультанта, остановившегося чуть поодаль. Из горла бойца вырвался рваный рев.

— Отставить! — вякнул полковник.

Негромко стукнул пистолетный выстрел — часовой переломился пополам, шагнул вперед и ткнулся головой в землю.

— Весело у вас тут… — проговорил Спиридон, убирая пистолет.

— Как часто часовых меняешь? — спросил Комиссар.

— Каждый час, — отчего-то начав задыхаться, сообщил полковник Коробочка. — Как и положено по инструкции. Самых психически выдержанных ставлю. Как и положено по инструкции.

— Если эти — самые выдержанные, каковы тогда невыдержанные? — медленно произнес Комиссар. — Ну, чего сам-то встал? Открывай…

— Дык… человеческим возможностям есть же предел… — забормотал полковник, прыгающим пальцем тыча в кнопки кодового замка. — Как же им не взволноваться-то? Когда вон какой… на них движется?.. Тут любой паниковать начнет… Ну, вот и все. Сейчас откроем… И — добро пожаловать!

— Что значит «Добро пожаловать»? — хмыкнув, осведомился Спиридон. — А ты с нами разве не собираешься?

Палец полковника застыл над кнопкой ввода. И тут над территорией базы протяжно провыла сирена.

— Десять минут до заката, — пролепетал Коробочка, словно не веря тому, что ему сказал Спиридон. — Всему личному составу положено в укрытие. Солдатье — в казармы, а нам, значит, в бункер надо, где штаб… А сюда — никому нельзя. Строго воспрещается. Как же я… это самое… инструкции нарушать-то буду?

— Пока мы здесь — мы для тебя инструкции, — сообщил Спиридон. И сам ткнул кнопку ввода.

Створки ворот загудели, раздвигаясь. Гигант Консультант тронулся с места, устремился в образовавшийся проем.

Комиссар проворно отпрыгнул в сторону. Спиридон метнулся к ограждению, прихватив с собой и сомлевшего Коробочку.

Консультант прошел через ворота, не обратив на людей никакого внимания. Чавкнуло и хрустнуло под чудовищной его ногой тело застреленного Спиридоном часового, но и этого гигант словно не заметил. Не останавливаясь, шагал Консультант к темному провалу, оставляя за собой ровную цепь вдавленных следов, в которой чередовались черные и красные отпечатки.

— Полковник! — позвал Комиссар. — Коробочка! Слышишь меня? Эй, распространенная русская фамилия, ты меня слышишь?

Нет, кажется, не слышал его полковник Коробочка. Раскрыв рот, он смотрел на то, что осталось от одного из его солдат. Комиссар толкнул полковника, тот пошевелился от толчка, но ничего не сказал. Только громко икнул открытым ртом. Тогда Спиридон, шепотом выругавшись, сунул полковнику под нос свою фляжку.

— На, хлебни! Помогает от икоты. Да расслабься, никто тебя туда не тащит. Пошутил я! Мы ж не дураки, в самом-то деле, отчеты твои читали… А ты подумал, что мы сами осмотр проводить будем? Да я к ней, этой Штуке, и близко не подойду! Пошутил я, говорю… Хлебни, говорю!

— Ты, я уж вижу, нахлебался, — покосился на Спиридона Комиссар. — Нашел тоже время для шуток. Глянь на него, он едва живой.

— Мама… — тихо выговорил полковник Коробочка и, закатив глаза, осел на землю.

Глоток коньяка приободрил его. Но все равно — голова кружилась, а к горлу то и дело подкатывала тошнота. Ноги едва слушались, он бы точно упал, если бы его на ходу не поддерживал под руку… этот краснолицый усач… как его?

Полковник Коробочка вдруг осознал, что напрочь забыл, как зовут прибывших сегодня к нему на объект высоких гостей. А ведь внимательно прочитал документы, сверился с полученным накануне секретным донесением, чтобы никакой ошибки не вышло…

Странное это его состояние вряд ли было вызвано лишь зрелищем растоптанного в кровавую лепешку тела да устрашающим видом громадной человекоподобной твари. За свою жизнь полковник насмотрелся всякого… Такой мерзости, правда, лицезреть еще не приходилось, но все-таки…

Это, конечно, воздействие Объекта. Чертовой Штуки — как все этот Объект называют.

Поначалу, когда только строили эту непонятную ерунду, все было нормально. И ничего, в общем-то, не предвещало того, что в дальнейшем будет как-то иначе. Военные инженеры отдавали распоряжения, солдатики работали, а он, полковник, контролировал весь процесс. Недостроенная Штука была нежива и безобидна.

Все изменилось в тот самый день, когда строительство закончилось.

Тогда Коробочка в последний раз осмотрел сооружение, привычно подивился его жутковатой несуразности и отправился в бункер — рапортовать командованию об исполнении задания. За третьей линией остались главный инженер и двое солдат, что-то там еще отлаживали незначительное, сверяя по чертежам. Полковник на радостях, что уложился в отведенный срок, принял на грудь литр разведенного спирта, закусил пайковыми галетами и прикорнул в своем кабинете на диванчике. Разбудил его, уже вечером, дежурный по гарнизону. Заикаясь от волнения, дежурный доложил, что на территории — чрезвычайное происшествие.

В голове непроспавшегося Коробочки полыхнула ужасная догадка: главный инженер, обнаружив какую-нибудь недоделку, не сообщил о ней, как полагается, вышестоящему начальству, то есть ему, полковнику Коробочке, не собрал своих коллег для экстренного совещания, а решил, гад этакий, устранить ее самостоятельно. Что-то отвинтил, что-то привинтил — и вся конструкция, кропотливо собираемая два месяца, рухнула к чертям собачьим. Похоронив под собой не только паскудного выскочку и его подчиненных, а еще и карьеру самого полковника Коробочки.

Поэтому первое, что спросил полковник, прервав путаный рассказ дежурного офицера, было:

— Объект цел?

— Цел-то цел, — ответил дежурный. — А вот инженер с бойцами…

Коробочка облегченно выдохнул, наполнив кабинет перегаром. И только после этого заметил, что глаза офицера (защитные очки его были сдвинуты на лоб) совершенно безумны. Поэтому полковник, кряхтя, перенес свое тело в сидячее положение и налил дежурному стакан спирта, придвинул кружку с остывшим чаем.

— Разбавляй по вкусу, — предложил он. — Пей и докладывай.

Офицер ахнул спирт, как воду, и, вместо того чтобы продолжить рассказывать, вдруг разрыдался. Привести его в чувство посредством командирского рыка и отрезвляющих оплеух не удалось. Коробочка, оставив его всхлипывать и сучить ногами на своем диванчике, сам помчался к третьей линии ограждения. Нельзя сказать, что полковник был очень уж напуган. Скорее, взволнован и рассержен. Для страха особых оснований не наблюдалось. Проект исключительной важности успешно завершен, доверие высшего командования, следовательно, оправдано. Значит, и любые человеческие потери ему, полковнику Коробочке, легко спишут. Нехорошо, конечно, что эти три идиота умудрились подпортить ему торжество под самый конец, но… куда деваться? Неприятности случаются.

У ворот третьей линии шумно толпились бойцы вперемешку с офицерским составом. При появлении полковника гомон несколько поутих.

Навстречу Коробочке выступил его заместитель, майор Талалаев, мужик деловой и ко всяким там рефлексиям не склонный. Ледяная иголка кольнула полковнику сердце, когда он увидел, что костистое лицо Талалаева, обычно бесстрастное, было бледно и растерянно.

— Распорядился никого не пускать к месту происшествия… — незнакомо заторможенным голосом доложил майор.

— Да что там такое произошло-то? — осведомился полковник.

— Следствие нарушений техники безопасности, — искривив рот, ответил Талалаев. И Коробочка сразу понял, что это высказывание с истинным положением дел не имеет ничего общего.

— Они живы хоть, эти балбесы?

— Никак нет…

— Ну, пойдем посмотрим, майор! — буркнул Коробочка, которого вся эта таинственность начала нешуточно бесить.

— Слушаюсь, — ответил майор и, двинувшись вперед, на ходу расстегнул кобуру и зачем-то достал пистолет.

Они добрались до котлована, начали спускаться по скрипучим деревянным сходням, винтообразно идущим по стенам до самого дна. Талалаев ничего не говорил, Коробочка ничего больше не спрашивал. Зачем? Если сейчас сам все своими глазами увидит и наконец поймет.

Однако когда майор — приблизительно на середине спуска — остановился и со словами:

— Вот здесь, товарищ полковник… — показал стволом пистолета, Коробочка ничего не понял.

— Что это еще такое? — спросил он, удивленно разглядывая развешанные на ломано кривых трубках конструкции Штуки какие-то мокрые багровые тряпки. Много-много тряпок…

Майор Талалаев не успел ответить. Полковник Коробочка неожиданно и сам догадался, что это за тряпки. И немедленно изверг полупереваренные пайковые галеты прямо себе под ноги.

— Он, товарищ полковник, инженер-то, обоих солдатиков кончил, — глухо проговорил Талалаев. — Всю обойму своего Макарова в них высадил. Странно, что ни выстрелов, ни криков никто не слышал. Верно, около полудня дело было. На обед они не ходили, дежурный подумал: мол, последний лоск наводят, решили не отвлекаться. А уж во время ужина хватились. Пришли проверить, а тут… Главное, инструментов у них особых не было. Измерительные приборы, разводные ключи да саперные лопатки. Видимо, этими лопатками он тела и разрубил… раскромсал на лоскуты. Там, на самом дне, кровавая жижа по щиколотку. Принес сюда и развесил.

— Зачем? — прохрипел полковник, вытирая рот. — Он с ума, что ли, сошел?

— Другого объяснения у меня нет, — дергано повел плечами майор. — Да его и быть не может… Когда мы сюда пришли, он сидел рядом и улыбался… умиротворенно так. Успел еще сказать: «Вот теперь точно все как следует…»

— Где он сейчас, псих этот долбаный?!

— А я его грохнул, товарищ полковник, — просто сказал Талалаев. — Прямо в лоб пулю пустил. Вы бы на моем месте точно так же поступили. До сих пор эта картинка передо мной… Сидит на сходнях, кровищей весь залит, живого места нет, а улыбается, как именинник. Будто бы любуется своим… произведением. Хотя у самого… — Тут майор приблизился к Коробочке вплотную и договорил, понизив голос: — Глаз-то и нету. Сам их себе выцарапал. Причем, что интересно, товарищ полковник… Глазные яблоки мы внизу нашли, на дне, раздавленными. Случайно берцем подцепили, пригляделись — вон оно что… Получается, он там же, внизу себя ослепил — и уже незрячий все это мясное ассорти сюда поднимал и развешивал. Как такое может быть? И, главное, зачем он это сотворил?

— Псих потому что… — простонал, морщась от новых рвотных позывов, Коробочка.

— Не скажите. Медкомиссию он без нареканий прошел, как и все, кого сюда посылали. И раньше за ним никаких странностей не замечалось… А бойцы? Двое против одного, пусть даже вооруженного, но в тесном пространстве? Оба рукопашники неплохие — как могли подставиться? Словно и не сопротивлялись…

Полковник прислонился к холодной земляной стене. Снял фуражку, положил ладонь на пылающую лысину. Было ясно, что это происшествие непременно нужно отразить во внеочередном докладе, уложить эту кровавую чехарду в ровный ряд служебных формулировок. Вот так работка предстоит…

«А ведь Штука-то начала функционировать, — вдруг осознал Коробочка. — А так ли, как задумано? Вдруг что-то неправильно смонтировали, просчет где-то допустили?.. Ох, что тогда начнется! И, что хуже всего, на истинного виновника, главного инженера то есть, уже ответственность не спихнешь. Самому отдуваться придется…»

Майор Талалаев, завороженно рассматривавший жуткое инженерово произведение, вдруг снова заговорил.

— А впрочем, в этом есть смысл… — произнес он. — Какая-то гармония в этом есть. И все равно чего-то не хватает…

— Слушай, Степаныч… — холодея, позвал Коробочка. — А ты сколько в этой яме находился, а?

— Не считал, — медленно ответил Талалаев. — Пока все осмотрел, пока с инженером… решил вопрос… Потом вниз спускались… Вот только и вышел, чтобы вас встретить. И опять сюда.

Полковник медленно, по стеночке, осторожными шажочками, двинулся вверх по сходням. Взгляда с узкой спины майора он не спускал.

«Портупею, как назло, в кабинете оставил…» — свистнула в голове полковника тоненькая, как нитка, мысль.

— Все же чего-то не хватает, — повторил Талалаев, разворачиваясь с пистолетом в руках.

Двигался он неловко и как-то… неправильно. Корпус он почти уже повернул к полковнику, а голову — нет, голова оставалась в положении, позволяющем майору неотрывно смотреть на кошмарную мясную гирлянду…

Дальше полковник действовал инстинктивно, не думая. Зажмурившись, он изо всех сил пихнул Талалаева и бросился бежать. Майор сорвался со сходней. Коробочка слышал, как его тело в падении несколько раз ударилось о замысловато изогнутые металлические трубки конструкции, а потом мягко шмякнулось на самое дно котлована.

Полковник вылетел на поверхность. Оказавшись на виду у личного состава, попытался перейти с бега на шаг, но не смог. Несколько офицеров бросились ему навстречу.

— Стоять! — заорал им Коробочка. — Все за ограждение!

Очутившись за воротами, он долго хрипел и откашливался, одновременно мучительно соображая, что теперь делать и что говорить. Когда дыхание более-менее восстановилось и Коробочка, все еще держась обеими руками за грудь, выпрямился, кто-то из офицеров осмелился спросить:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник? А товарищ майор-то где?

— Несоблюдение техники безопасности, — ответил Коробочка и жестом подозвал спросившего поближе. — Значит, слушай меня внимательно. За третью линию никого больше не пускать без моего личного распоряжения. Если кто… — он облизнул губы, — покажется из котлована, немедленно открывать огонь на поражение. Кто угодно, понял меня?

— Понял… — ошарашенно выдавил офицер. — А… товарищу майору, может, помощь нужна?

— Ни черта ты не понял! — скривился полковник Коробочка. — Не нужна товарищу майору никакая помощь. Нет больше товарища майора, вот так!.. Повторить приказ!

Через три часа, отупев от полусотни сигарет, еще одной склянки спирта и беспримерного умственного напряжения, полковник закончил доклад, в котором впервые в жизни отразил происшествие ровно так, как все на самом деле и было. Наверху, за пределами подземного бункера приглушенно провыла сирена, оповещая о наступлении ночи. Полностью опустошенный, Коробочка опрокинулся на диванчик в своем кабинете. Передислоцироваться в личные апартаменты, располагавшиеся всего-то в нескольких метрах дальше по коридору, уже не было сил. Укрывшись бушлатом, полковник принял решение — что бы там еще ни случилось, до утра с диванчика не вставать.

Намерению этому осуществиться было не суждено.

Не успел Коробочка провалиться в сон, как ему позвонили. Полковник со стоном натянул на лицо полу бушлата, стиснул зубы и заткнул уши. Но телефон не умолкал, к тому же кто-то начал барабанить в дверь его кабинета.

Полковник вскочил, сбросив с себя бушлат, растоптал его ногами, схватил со стола портупею в отчаянном желании расстрелять и звонившего, и стучавшего, и телефонный аппарат в придачу.

За дверью нервно топтался дежурный сержант с наблюдательного пункта. Тщедушный сержантик, специалист по техоснащению.

— Там… — пролепетал сержант, с испугом глядя на зверское лицо Коробочки… — вам глянуть обязательно надо.

Через минуту полковник, сгорбившись, сидел в соседнем кабинете перед мониторами, на которые выводились изображения с камер, снимавших Объект с нескольких ракурсов. Воспаленные глаза полковника часто-часто моргали, нижняя челюсть непроизвольно дрожала. Чтобы унять эту дрожь, Коробочка изо всех сил стиснул зубы. За его спиной с хлюпаньем затягивался сигаретой дежурный по наблюдательному пункту.

— Это… прямо сейчас происходит? — расцепив челюсти, осведомился полковник.

— В реальном времени, — подтвердил сержантик.

— Что ж такое мы построили-то? — с мукой в голосе промычал Коробочка.

Окончательно полковник пришел в себя уже в бункере — вернулся к реальности, выпутавшись из липких паутинных воспоминаний. Краснолицый усач (как же его, черта, зовут?) бесцеремонно свалил Коробочку прямо на пол, как мешок картошки. Подбежавшие офицеры тут же кинулись поднимать своего начальника, а один из них сунулся было закрыть тяжелую стальную входную дверь. Краснолицый грубо оттолкнул его:

— Не лезь! — Потом взглянул на свои часы и, яростно выматерившись, прохрипел: — Четыре минуты с небольшим осталось… Вот гад, куда его понесло?!

Он выглянул наружу, в густую, по-ночному уже морозную темноту. И моментально подался обратно.

— Куда его понесло?! — с тоской повторил краснолицый. — И с чего вдруг? Зачем?!

Из котлована поднималось мутноватое красное свечение, слабое, точно жидкий дым. Исполинская фигура Консультанта маячила впереди, всего в пяти метрах от котлована.

Комиссар шел за гигантом, и каждый следующий шаг давался ему труднее предыдущего. При этом он понимал… вернее, знал откуда-то, что стоит ему повернуть обратно — и идти будет легче, намного легче. Возможно, даже удастся побежать.

Зачем он направился вслед за Консультантом?

Это получилось как-то само собой. Решение пришло мгновенно; точно оно, долго и нечувствительно созревавшее где-то в дальнем закоулке мозга, вдруг выбрало момент прорваться на поверхность сознания.

«А впрочем, ничего удивительного, — подумал Комиссар, продавливая всем телом путь сквозь холодную темноту, словно сквозь вязкий черный кисель. — Сколько уже?.. Да, два месяца… Два месяца подряд не было ни дня, чтоб ты не задумывался: что это за штука — Штука? Зачем она? Для чего? Возможно, единственный из тех, кто несет ответственность за возникновение этой Штуки, ты мучился подобными мыслями. Почему? Да потому что все остальные, имевшие причастность к появлению в этом мире существ, называемых Консультантами, — люди. Человеки. А ты не человек. Ты — ЛОПС. Шанс, дарованный Всевышним, чтобы человечество добилось большего, чем позволяют его, человечества, возможности. И твое изначальное предназначение — служить людям, исполняя их волю. И ты служишь. Мир катится в пропасть. Кто его спасет, как не ты и такие, как ты? Скверно, что не все, далеко не все ЛОПСы избрали тот путь спасения, на который ты встал. Большинство поверило блаженным сказочкам Всадника… Что ж, это их выбор. Простите, собратья, ничего личного, как говорится, только бизнес. То есть дело, если по-русски. Дело спасения мира… великое дело! Следовательно, и платить за него нужно великую цену. Иначе нельзя. Иначе не победить. Тем более все уже зашло слишком далеко, чтобы вдруг начать сомневаться. А ты — сомневаешься. Да, да, сомневаешься. Стронулось что-то в твоей душе, поколебалась былая уверенность. Иначе не рванул бы ты сейчас к этой жуткой Штуке, чтобы вот так, всей шкурой своей попытаться прочувствовать, что это все же такое?»

Он вдруг с удивлением ощутил, что по лицу его бегут слезы. Он плакал, Комиссар. Не от боли, не от страха, не от навалившейся слабости. Просто плакал — и все. Такая, должно быть, реакция организма на излучение Штуки.

А Консультант — там, впереди, у котлована — остановился. Развернулся к нему и словно бы ждал.

Идти стало еще тяжелее.

«А ведь этот червячок сомнения был в тебе всегда. С самого начала. Ты давил его, давил, убеждая себя, что прав, а он ускользал из-под ногтей, зарываясь поглубже в душу. А теперь вот высунулся наружу, прогрызя себе ход. С чего бы это — именно сейчас? Не когда убивали ЛОПСов, отказавшихся работать на «Возрождение», не когда жгли детей, чтобы призвать пастуха…»

Комиссар мазнул рукой по лицу, отирая слезы. Ладонь оказалась испачкана красным… Кровь? А, это из носа… Ничего страшного, просто перенапряжение, тонкие сосуды не выдержали.

«Какая разница, почему именно сейчас задергался, всполошился паскудный червячок? Это не важно. Важно то, откуда он вообще взялся. Откуда же?..»

Ответ появился немедленно, сразу и остро, как вспыхивает боль в оголенном нерве. И не было в этом откровения. Ничего того, что Комиссар не мог понимать и раньше.

«Они и не стремятся, идеологи «Возрождения», ни к какому возрождению. И никогда не стремились. Они, нынешняя элита, с привычной ловкостью нащупали и ухватили жирный кусок выгоды. Им нужно абсолютно то же самое, что и чужакам — зверью и пастухам. Полноуправляемая кормовая база. И уверенность в грядущей стабильности. Стабильности не для всех, а лишь для себя и своих детей. Разве ты не знал этого с самого начала? Безусловно знал, тонко чувствующий и глубоко понимающий, ЛОПС, сверхчеловек, знал. Но безвозвратно шагнул на их сторону, потому что разумной альтернативы этому пути не видел. Потому что не сомневался: худой мир лучше доброй войны. Потому что существование человечества, пусть даже в качестве кормовой базы, все же предпочтительнее планомерного и полного его, человечества, уничтожения. Потому что жизнь — какой бы она ни была — лучше смерти… Да ты и сейчас так думаешь. А как может думать иначе любой нормальный человек?»

— Но я же не человек… — беззвучно прошептал Комиссар. — Я же — сверхчеловек. Шанс, данный Всевышним…

«Уже нет», — пропищал в ответ ему беспокойный червячок.

Красный дым, поднимавшийся из котлована, уже не был ему виден. Гигантский пастух закрывал от Комиссара небо.

— Хорошо, — прогудел Консультант, ловко развернув свое грузное тело к нему. — Штука — очень хорошо. Вы все сделали правильно. Вот так… — Он поднял лапищи, сильно, едва ли не до разрыва губ, растянул себе длинными пальцами рот в жуткую улыбку. — Я верно выразил у-дов-лет-во-ре-ни-е?

Комиссар ничего не сказал. Не смог. Сил уже хватало только на то, чтобы дышать. И тут внезапным набросом петли его захлестнуло странное чувство. Кожу на голове стянуло, и волной — от шеи ко лбу — вздыбились волосы, приподняв шляпу. В глазах болезненно потемнело, точно кто-то сильно надавил на них железными пальцами. И все его существо охватило могучее, никогда ранее не испытанное ощущение ужасной беды, будто все несчастья мира сфокусировались в нем одном. И он понял в тот миг, что народное выражение «смертная тоска» никакое не фигуральное.

— Вам нельзя близко к Штуке, — проговорил Консультант, и какая-то даже озабоченность промелькнула в его глухом голосе. — Даже высшим. Сейчас уходи. Это опасно. Ты нужен.

Комиссар не пошевелился. Всякая способность к движению, к слову, даже к мысли оставила его.

— Зачем ты здесь? — спросил Консультант. Теперь озабоченность в интонации его речи переросла в тревогу. — Что тебе здесь по-тре-бо-ва-лось?

Морозная темнота стала оживать.

Захлопали сверху невидимые крылья. Издалека долетел гулкий, какой-то костяной клекот. Лес вокруг военной базы, укрывающей в себе ОСО-один, зашумел, просыпаясь. Затрещали, словно в костре, сухие ветви. Забренчала, загремела, колеблясь сама по себе, сетка ограждений. В свете дальних прожекторов мелькнула разлапистая тень, затем еще одна и еще… Электричество заметно потускнело, один из прожекторов вдруг мигнул и погас. И, словно торжествуя по этому поводу, Сухой лес всколыхнулся многогласым воющим хохотом…

Это пришел час зверья.

— Беги, — выговорил Консультант.

Чужая воля наполнила тело Комиссара. Чужая воля развернула его, толкнула, погнала вперед — прочь от Штуки, кровоточащей вверх, в черное небо, раскаленным красным дымом.

Примерно через полминуты отчаянно матерящийся Спиридон втащил Комиссара в бункер, со звоном захлопнул стальную дверь, тут же залязгал многочисленными запорами.

— С ума сошли, что ли? — завопил Спиридон, отпустив его и воздев над головой кулаки, словно намеревался обрушить их на голову своему шефу. — Кто вас просил-то?

Комиссар несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Поднял руку к макушке… шляпы, конечно, уже не было, но и волосы не стояли торчком, лежали как надо.

— Зачем вам это понадобилось? — все наступал на него Спиридон. — Неужто через мониторы нельзя наблюдать? Зачем вам это понадобилось?!

— Заткнись, — негромко проговорил Комиссар.

И Спиридон неожиданно заткнулся. Вытащил снова свою фляжку, отпил глоток, протянул ее Комиссару. Тот отрицательно мотнул головой.

— И все-таки — зачем? — настойчиво спросил еще раз усач.

— Тебе-то какое дело?

— Значит, есть дело… — буркнул Спиридон, впрочем, отступая.

Комиссар внимательно посмотрел на него:

— То есть?

— А то и есть. Присматривать я за вами приставлен, неясно, что ли, какое дело? Чтоб ничего не случилось такого… непредвиденного…

Комиссар еще на секунду задержал на лице своего спутника пристальный взгляд. А потом усмехнулся и вдруг шутливо дернул его за ус:

— Эх, Спиридоша! Душа ты простодырая… Все-то для тебя понятно и бессомненно. Приказали — выполнил. Ладно… Пошли к твоим мониторам. Дай на плечо опереться, верный мой оруженосец. Что-то ноги ослабли…

В помещении наблюдательного пункта они застали Коробочку. Полковник пребывал в одиночестве, успокаивая нервы коньяком из пузатой бутылки. При появлении Спиридона и Комиссара он поперхнулся очередной стопкой и поспешно встал из-за стола.

— Вот, — растерянно указал он на бутылку, — специально для вас берег. Неприкосновенный запас, так сказать…

Коньяк в бутылке поплескивался почти на самом дне.

— Премного благодарны, — отреагировал на этот широкий жест Спиридон. — Ты что-то про ужин говорил? Распорядись, чтобы здесь накрыли.

— Слушаюсь! Располагайтесь поудобнее. Извините, что здесь у нас все так… неказисто. Сами понимаете, на скорую руку сооружалось. Но это временно. Дайте срок, поправим…

— Везет тебе, распространенная русская фамилия, — заметил Комиссар, усаживаясь на место Коробочки. — То, что ты имеешь возможность каждую ночь наблюдать, не всякому дано увидеть… вот так — в прямом эфире.

— Да уж, насмотрелся… — пробормотал полковник, поднимая трубку телефона внутренней связи.

Комиссар крутнулся на стуле, развернулся к центральному монитору. И тотчас прекратил разговор, резко отключился от происходящего в комнате.

Камеры не передавали звука. Но изображение было цветным, отчетливым, качественным.

Более всего Штука походила на установленный вертикально дикий улей. Вернее… что-то вроде скелета улья, чрезвычайно сложного, скрупулезно собранного из великого множества металлических трубок и реек, среди которых не отыскать было ни одной одинаковой. И ни одной прямой. Каждая «косточка» этого скелета, длинная ли, короткая ли, была причудливо изогнута, и бог знает, скольких трудов стоило инженерам и рабочим изогнуть компоненты Штуки точно так, как того требовали чертежи.

«Впрочем, — тут же поправил себя Комиссар, — Бог здесь совершенно ни при чем…»

Светящиеся красные струи дыма окутывали Штуку. И никак нельзя было понять, где же находится источник этого дыма. Красные струи обвивали несуразную конструкцию и текуче втягивались в черное небо.

— Во… — проговорил полковник Коробочка, смотревший в один из боковых мониторов. — Поперла орда… Начинается…

— Как там с ужином-то? — прервал его Спиридон.

— Несут, несут. Уже несут.

— Коньяк не забудь. Не одна же у тебя бутылка была…

— Слушаюсь!

Комиссар отвлекся ненадолго, когда Спиридон вложил в его руку стопку с коньяком. А когда снова повернулся к мониторам, картинки на них уже не были статичными. Комиссар застыл с поднесенной ко рту стопкой. Только взгляд его перепрыгивал с экрана на экран.

Зверье слеталось, сползалось, сходилось к Штуке со всех сторон. Сетчатые заборы с колючей проволокой поверху не представляли для них сколько-нибудь серьезной преграды. Вышки с закрытыми бойницами молчали. Неподвижно и безмолвно громоздилась у котлована гигантская фигура Консультанта. Потоки зверья аккуратно огибали пастуха, словно скальный утес. Потоки зверья обрушивались в котлован и почти сразу же выхлестывались обратно, бурлили в противоположном направлении и растворялись в ночной темноте.

Происходящее на экранах мониторов напоминало ожившие полотна Иеронима Босха. От обилия и разнообразия чудовищ даже видавшего виды Комиссара на миг замутило.

Почти каждая из сонма тварей, влекомых Штукой, имела вполне узнаваемые очертания. Почти каждая из тварей являлась уродливой пародией на человека, животного или насекомого. Или объединяла в своем облике черты и первого, и второго, и третьего…

«Все правильно, — мельком подумал Комиссар. — Чтобы передвигаться, нужны ноги, лапы и крылья… Чтобы хватать — когти и щупальца. Чтобы кусать — клыки и клювы. И в нашей реальности есть свои правила, которым они вынуждены подчиняться. Интересно было бы глянуть на истинный облик чужаков… Хотя нет. Совсем не интересно…»

Извивы красного дыма, текущие вверх по металлическим переплетеньям Штуки, стали гуще и ярче. И зазмеились быстрее.

«Они пчелы, — мысленно проговорил Комиссар. — Пчелы, несущие в улей собранный нектар…»

Консультант вдруг пошевелился. Сноровисто вытянув в сторону ручищу, он сграбастал ковылявшую мимо него на паре длинных многосуставчатых лап гадину. И другой рукой принялся деловито обрывать с короткого бочкообразного туловища лоскуты кожи, серой и ломкой, словно древесная кора, обнажая розовую, мерзко пульсирующую плоть.

— А вот и ужин! — ласково пропел где-то позади полковник Коробочка. — Пожалуйте кушать! Я вам на стол сразу все судки поставлю, а вы уж сами выбирайте, чего душе угодно…

Гадина мелко затрясла изогнутым клювом и бессильно обвисла. Консультант, поднеся добычу ко рту, впился в нее губами… Тело твари потемнело и съежилось, мгновенно иссохнув. Пастух отшвырнул высосанные останки в гущу зверья. И тут же выхватил еще одну жертву — беса. Тварь, похожая на изломанную человеческую тень, оказавшись в его руках, сразу потеряла обычную свою скользящую бестелесность, застыла, как мокрая кукла на сильном морозе. Консультант скомкал беса в ладонях и целиком закинул в широко разинутую пасть. И потянулся за очередной добычей, которая, будучи пойманной, с той же безропотной покорностью позволила себя разорвать на куски и сожрать…

«Высшим надо есть низших, — вспомнил Комиссар. — Высшие всегда едят низших. Так должно быть…»

Изображение на мониторах зарябило. Нет… кажется, дело тут было вовсе не в неполадках техники, отчего-то ясно понял Комиссар. Рябь шла не по экрану. Это что-то происходило с тканью реальности, там, наверху…

Потом наблюдаемая панорама вдруг смазалась, превратившись в разноцветное мельтешащее само в себе пятно. Секунда — и картинка вновь обрела четкость… И опять по экрану запрыгали одна за другой ломаные полосы искажений.

И опять картинка стала чистой…

И вдруг на неуловимо короткий миг сквозь копошение зверья вокруг глыбистой громады пастуха, сквозь черное небо, подкрашенное вьющимися вверх струями красного дыма, проступил иной пейзаж, еще более фантасмагоричный, настолько ненормальный, что ничего подобного Комиссар не видел и не мог увидеть в пределах своего мира.

За его спиной гортанно вскрикнул Спиридон. Пробормотал что-то сквозь бульканье замерший с бутылкой в руках полковник Коробочка.

Комиссар мгновенно покрылся испариной. Странно, но он тут же забыл все подробности своего видения. В памяти его остался только сплошной чернильный океан тьмы, без берегов, без дна и без верха. И ослепительные, точно сотканные из белых молний вихри, беспорядочно блуждающие в этом океане.

— Это что такое… показалось? — сдавленно проговорил Спиридон.

— Ад, — пьяно хихикнул полковник Коробочка.

Глава 13

Я устоял на ногах. Пару шагов только пробежал и остановился, поймав равновесие, что далось мне не так-то легко — за спиной у меня висел тяжелый рюкзак.

Холод тут же охватил меня, вцепился в лицо, в не защищенные одеждой руки. Я непроизвольно обнял себя за плечи. Невесомые хлопья черной копоти, появляясь из ниоткуда, осыпали все вокруг меня, легко касались лица, пачкали счастливую мою футболку.

Несколько секунд я только и занят был тем, что унимал головокружение, убеждая свое сознание: я именно там, где и нахожусь на самом деле. На опушке зимнего леса, в морозном утреннем беззвучии.

К путешествию по Тропе духов трудно привыкнуть. Раз — ты в тесной и душной комнате, где толпится, озабоченно переговариваясь, народ и от дыма не видно потолка… Два — и стены расступаются, тебя ослепляет свет, хлещет наотмашь морозный воздух. От бритвенной резкости этого контраста голова может лопнуть…

Они заметили меня раньше, чем я их увидел.

Они стояли в нескольких шагах от меня, стояли обнявшись. Вернее, Макс крепко держал Ветку, а она цеплялась за него, видно, приходя еще в себя от молниеносности пространственного перехода…

Ветка вздрогнула, попытавшись высвободиться. Макс не пустил ее.

— Откуда… — воскликнула она и договорила уже голосом, в котором удивление сменилось тревогой, — ты здесь взялся?..

— Откуда-откуда. Оттуда, откуда и вы, понятно же…

— Умник? — вопросительно произнес Макс. Во взгляде его тоже читалась тревожная растерянность. Не ожидал, знать.

— Здрасте, — сказал я.

Позади раздался глухой отрывистый звук. Словно кто-то далеко-далеко хлопнул в ладоши, и этот хлопок донесло до меня ветром. И тотчас меня так крепко приложило в спину, что я рухнул в снег. Спустя секунду на меня навалилось сверху нечто тяжелое, живое, дрыгающееся…

— Дега? — снова услышал я Макса.

— А то кто ж. — довольно бодро откликнулся мой кореш, барахтаясь на мне.

— Ничего себе паровозик… А следующим вагоном кто идет?

— Никто… — хрипнул Дега, поднимаясь на ноги. — Расчет окончен.

Он протянул мне руку, помогая встать. Макс наконец-то отпустил Ветку, полностью развернулся к нам, упер руки в бока.

— Та-а-ак, детвора… А сейчас вы развернетесь и почешете обратно к Монастырю. Как раз к обеду доберетесь…

— Ну да, как же! — буркнул я.

— Да как вы здесь оказались? — снова выкрикнула Ветка.

Как? Да очень просто же…

— Он хочет взорвать Штуку, Макс-то, — сказал мне тогда вернувшийся с ответственного задания, на которое я его послал, Дега. — Сольно собирается выступить. Один, без ансамбля. Вроде как камикадзе. Только прикол не в этом.

— Я вообще здесь прикола не вижу.

— Она идет с ним — вот в чем прикол.

— Кто? — ахнул я, хотя и без того понял, о ком говорит мне кореш.

— Принцесса твоя в манто. Ветка, конечно, — хмыкнул Дега и принялся с торопливым азартом объяснять: — Короче, послушал я, о чем они базарили. Он ей: штурмовать Штуку теми силами, какие есть, не вариант совсем. Только людей зря класть. А вот если в одиночку пойти, при этом не надеясь, что обратно вернешься, без плана отхода, — тогда шанс есть. И нехилый такой шанс. Между прочим, именно это, как я понял, старшаки целый день и обсуждали… В общем, в одиночку прорваться на территорию и уничтожить Штуку в принципе возможно. Но это, конечно, самоубийство. А Ветка отчего-то уверена, что Макс на это самоубийство из-за нее решился. Она-то ему сказала: мол, с ним не будет…

— Прямо так и сказала? — Глупая улыбка сама собой появилась на моих губах.

— Прямо так и сказала, — подтвердил кореш. — А я тебе что, об этом не сообщил еще?.. Ну, не с того, значит, начал… В общем, он ей: «Это не из-за тебя, это все ради дела». А она ему: «Нет, из-за меня…» И тут пошли они перекидываться этими «из-за меня», «не из-за меня», сопли-слезы, все такое… Он ей — одно, она ему — другое. И вот что я, Умник, понял. Ветка-то, кажется, права. Дело делом, но решение Макс принял главным образом потому, что она его бортанула. Как-то так.

Вот тогда-то, выслушав Дегу, я и понял, что одних Ветку с Максом к Штуке я не отпущу. Ну просто не имею права. И минутой позже услышал, что и Дега меня с ними обоими отпускать не собирается. Со мной идет.

А дальше все было не сложно. Для меня. А Деге пришлось попотеть, посуетиться… Это он вскрывал замки оружейной, тырил оттуда стволы и патроны, которые мы волокли сейчас в наших рюкзаках; он выслеживал по Монастырю Однако, вынюхивая пункт отправления на Тропу духов… Здорово его, конечно, отец Федор всем этим воровским премудростям наблатыкал, нечего сказать.

О том, что собирается совершить Макс, оказывается, никому в Монастыре знать не полагалось. Комбат запретил распространяться. Потому как не одобрял это решение. И не хотел, чтобы поступок Макса послужил примером для остальных.

Поэтому старшаки так обалдели, когда мы ввалились в келью отца Федора в тот самый момент, когда Однако открыл Тропу духов. Рты пораскрывали, не успели нас остановить. Я прыгнул в дымовую завесу сразу за Веткой. Следом за мной — Дега. Я еще заметил, как отец Федор, онемев от неожиданности, попытался схватить его, растопырил ручищи… Только мой кореш вьюном ускользнул из этих объятий, и настоятель вхолостую хлопнул ладонями, поймав пустое место. Этот-то хлопок, верно, я и услышал, когда оказался здесь, на опушке Сухого леса, нечувствительно пролетев по Тропе духов немалое расстояние…

— Не имеешь права! — закричал я, закрываясь от Макса ладонью. — Это мое решение! Я что — сам за себя решать не могу?!

Ветка висела на брахмане. А он все рвался ко мне, рвался яростно, все пытался поймать мой взгляд потемневшими и опасно сузившимися глазами. Дега метался между нами, явно не зная, что же ему предпринять.

— Сам за себя решаешь? — хрипел Макс. — А за него? За кореша своего? Он-то из-за тебя сюда приперся. На смерть!

На это мне было что ответить:

— А Ветка-то?! Ты бы не дергался — и она бы тоже никуда соваться не стала! Ты ее сюда притащил!

— А ты к нам не лезь, молокосос, понял?! Это наше с ней дело, ты его никак касаться не должен, факт!

— Да хватит вам! — не выдержал наконец Дега. Встал, раскинул руки, разведя нас, словно рефери на боксерском ринге. — Чего разорались?! Умник, угомонись! Макс… вы-то что? Как пацан, честное слово! А еще брахман, старшак… Вот бы ваш Всадник на вас сейчас посмотрел!

Неожиданно это подействовало. Макс перестал рваться ко мне, остановился, тяжело дыша. Он и вправду был похож сейчас на подростка — невысокий, щуплый, с растрепавшимися длинными волосами, с перепачканным копотью лицом. Ветка отпустила его. Но не отошла даже и на шаг. Все еще придерживала его за руку.

«А ведь могла бы не виснуть на нем по-бабьи, — с неудовольствием подумал я. — Скрутила бы его, швырнула через бедро, как умеет, он бы даже не пикнул…»

— Чего зря голосить? — продолжал тем временем Дега. — Прыгаете друг на друга… Только порченых переполошите, тут порченых вокруг полно. Да солдаперов, чего доброго, встревожите… Давайте спокойно разберемся. Никуда мы, конечно, с Умником теперь не денемся. Ну, отведете вы нам глаза, Макс, превратите в тупых болванчиков, заставите обратно отправиться… Нас первый же патруль в бронеавто погрузит. Или грохнет, не мудрствуя. Или порченые порешат. Не дойдем, одним словом, до Монастыря, как пить… Так что нам теперь одно остается — с вами.

— А вы валите отсюда по своей воле, — предложил Макс. — Проберетесь, навыков хватит. Не зря же вас два с лишним месяца обучали…

— По своей воле не пойдем, — твердо заявил я.

— Бараны…

— Если только Ветку с нами отпустишь, — вдруг выпалил я. — А?

Макс открыл было рот, чтобы возразить, но осекся… Перевел взгляд на Ветку.

— Пойдешь? — помягчевшим голосом спросил он.

Она молча помотала головой.

— Значит, и я не пойду, — сказал я.

— И я… — поддакнул Дега. Не удержавшись, впрочем, от вздоха.

— Я ж говорю: бараны… — беспомощно выговорил, сплюнув на снег, Макс. — Вет, а может, ты все-таки?..

— Нет, — сказала Ветка. — Я с тобой.

И тут, черт возьми, я углядел в блеснувших глазах брахмана потаенную искорку какого-то злого удовлетворения.

— Значит, все же не доставайся же ты никому, да? — вырвалось у меня.

Макс снова взвился:

— Ах ты… сволочь какая, сопляк! Думаете, я способа не найду, как с вами справиться? Красиво помереть захотелось? В героев поиграть? Выживете у меня как миленькие, факт… Сейчас загоню на деревья, будете там сидеть, как два глухаря, пока Однако вас не заберет!..

— Выходит, все-таки план организованного отступления предполагается? — обрадовался Дега. — А то, я думал, неказисто как-то получается, чтобы вас даже не попытались вытащить…

Макс прищурился на него. Кажется, он всерьез намеревался осуществить озвученные только что действия. Но Ветка тронула его за рукав:

— Не надо… Позволь, я с Умником поговорю?

Макс махнул рукой и отвернулся.

А Дега, пожав плечами, стащил с себя свой рюкзак, торопливо открыл его и принялся, стуча зубами от холода, выцарапывать оттуда куртку.

Я ждал, что Ветка начнет меня отговаривать, приготовился к этому. А она молчала, смотрела на меня… Как-то непонятно смотрела. Была любовь в этом ее взгляде, я чувствовал явственно, была. Но не такая, как раньше, все эти счастливые два месяца, не радостно сияющая. А притушенная, припорошенная светлой печалью, словно уже ушедшая, но еще не забытая. Воспоминание любви.

Как же так? Ведь Максу-то она сказала, что не будет с ним! Ничего я в женщинах не понимаю… И никогда, наверно, не пойму…

Макс стоял к нам спиной. Кажется, немалых сил ему стоило не оборачиваться. И, видимо, чтобы избежать этого искушения, он и заговорил с Дегой:

— Ты смотри, все продумали. По Монастырю без верхней одежды чапали…

— Ага, — отозвался мой кореш. — А как же? С вами, брахманами, ухо востро держи. Кто-нибудь увидел бы, ляпнул, дело бы и сорвалось.

— И стволы притащили в разобранном виде…

— Мы ж не совсем дураки, с калашами на груди по коридорам рассекать, правильно? — даже как будто обиженно проговорил Дега.

— И гранаты захватили!..

— Запас карман не тянет. А вы не захватили, что ли? Штуку же не спичками поджигать будете? В вашем-то рюкзаке что? Небось не банальная граната, а бомба какая-нибудь, особо мощная. Комбат, наверно, делал. И, кстати, давно хотел спросить… А имеет ли смысл вообще огород городить? Ну, взорвем, а ее через пару недель восстановят?..

Одевшись и до горла застегнув куртку, он начал сноровисто собирать автомат.

— Не понимаешь в тонких материях, лучше помолчи, умник… То есть Дега, конечно… — недовольно, но уже спокойнее проговорил Макс. — Взрыв меняет структуру ткани действительности. Они же не случайно именно здесь Штуку поставили — им необходимо было, чтобы возведенный объект вошел в резонанс с местом, где находится. А после взрыва Штуки это место надолго силу утратит. Новое искать придется. А таких поганых уголков, как Сухой лес, не очень уж много… Усек?

— Усек, ага…

Не в силах больше молчать, я заговорил с Веткой.

— Зачем? — спросил я у нее. И увидел, как напряглась спина Макса, когда он услышал мой голос. Брахман вмиг заткнулся, куда только подевалась его недавняя словоохотливость.

— Знаешь ведь уже, — ответила мне Ветка. — Он из-за меня на смерть идет. А я… Ну не могу я по-другому. Отпустила бы его и всю жизнь потом мучилась. Лучше с ним на смерть, чем так… Он же для меня… — Она опустила глаза, перешла на шепот — такой тихий, что я едва мог разобрать слова. — Мы столько лет вместе, думали, до конца жизни не расстанемся, клялись друг другу в этом. Виновата я перед ним, Маугли. Я… до того как тебя увидела, даже мысли допустить не смела, что эту клятву нарушу. И нарушила. И… И ведь не жалею об этом. Потому что счастлива с тобой была.

«Была!» — молотом ударило меня по затылку. Искра боли проткнула меня через голову до самого сердца.

— Мы… навсегда с ним… С самого начала и до конца. Это не просто любовь, Маугли. Это… немножечко больше.

— А я?

— А ты?.. — Ветка взяла меня за руку, подняла ко мне лицо. И чуть улыбнулась, и на мгновение стала такой, как раньше. — А ты — мой милый Маугли, — сказала она.

— Я, значит… — с трудом выговорил я, — для тебя не навсегда? И у нас с тобой просто любовь? Которая… не больше чем любовь?

Она промолчала.

— А ты для меня — навсегда, — сказал я. И почувствовал, что слова эти получились тяжелыми, неуклюжими и ненужными. Как сломанные гантели.

— Я одна во всем виновата, — произнесла она. — И перед Максом, и перед тобой. Дрянь я, Маугли. Не надо было мне… Я и с тобой уже не могу. И с ним теперь не смогу.

Ветка отняла у меня руку. Или это я выпустил ее ладонь из своей?

— Ну прости меня, Маугли, — совсем уж неслышно выговорила она. — Думаешь, мне легко? Я не могу допустить, чтобы он погиб. Не могу, и все. Если я с ним буду… может быть, у нас получится выбраться живыми…

«А я не могу допустить, чтобы ты погибла, — хотел сказать я, но почему-то не сказал. — А Дега не может допустить моей смерти, — подумал я еще. — И каждый предыдущий готов умереть за следующего. Какая-то цепочка получается… Абсолютно неразрывная цепочка. Потому что узы, скрепляющие нас, неподвластны страху смерти, а значит — неподвластны и самой смерти. Что тогда может быть в этом мире прочнее?»

И эта мысль вдруг перевернулась у меня в голове, обнажив на миг какую-то свою, незаметную ранее, сокровенную суть… Которую я не успел толком прочувствовать.

Потому что Ветка вдруг пружинисто скользнула из моего поля зрения. И почти одновременно с этим я услышал негромкое восклицание Деги:

— Доигрались! А я предупреждал!

Я рывком развернулся. С двух сторон, приближаясь, маячили между древесными стволами силуэты в армейском камуфляже. Мой кореш вскинул автомат, но Макс перехватил его руку:

— Не вздумай палить! Это порченые всего-навсего…

— Дега, Умник! — коротко распорядилась Ветка, уже другая Ветка, собранная, уверенная в себе. — Берите того, что слева. Правый — мой. Действуем, как обычно!

Она метнулась к намеченной жертве. Мы с Дегой, переглянувшись, без слов распределили роли. Я согласно кивнул просительному взгляду кореша и, петляя, побежал вперед. Мертвяк ускорился навстречу мне, вытянул руки, низко и грубо захрюкал.

Обогнав меня, Дега взлетел на нижнюю ветвь дерева, стоящего на пути «нашего» порченого, подтянулся…

Я замер, готовый ударить или отпрыгнуть. Ни того ни другого не потребовалось. Мой кореш, подгадав момент, спустил ноги, молниеносно обхватил ими шею порченого, резко крутнулся. Хрустнув сломанными позвонками, порченый повалился в снег.

Макс позади одобрительно произнес:

— Неплохо…

Отирая руки о куртку, подошла к нам Ветка. Как раз тогда, когда Дега, спрыгнув, добил прикладом обездвиженную тварь.

— Свеженький, — присмотревшись, сообщил он. — Совсем-совсем свеженький.

— И у меня, — сказала Ветка. — Видно, вчера еще живыми людьми были…

— Очередные дезертиры! — сказал мой кореш. — Редеет гарнизон-то… А как ты так точно возраст порченых определяешь, Вет?

— По цвету кожных покровов, как же еще…

— Минуту внимания, юные натуралисты! — громко проговорил Макс.

Мы — все трое — повернулись к нему. Брахман стоял перед нами уже спокойный и серьезный. Смирился, видимо, с неизбежным, сделал над собой усилие, решил действовать конструктивно. А, впрочем, теперь ему по-другому и нельзя было. Теперь мы четверо стали соратники, одно целое. Ватага, готовящаяся к тяжкому махалову. Решающему, черт побери, махалову.

— Раз уж все так вышло, препираться дальше смысла не имеет, — продолжил он.

— Наконец-то дошло… — тихонько прокомментировал Дега.

Макс не обратил на него внимания, не сбился.

— Поэтому объявляю бессрочное перемирие. Ни у кого нет возражений? Это славно, факт… Может, и вправду удастся живыми отсюда выбраться. Хоть кому-то. Хотя это, само собой, не главное. Главное — дело сделать. А посему давайте-ка в ускоренном темпе обсудим дальнейший план и внесем в него необходимые коррективы. Значит, так… Дорога здесь одна, и грузовики со стройматериалами больше нигде пройти не могут. Нам нужна одна из таких машин…

Мы залегли за деревьями на обочине лесной дороги, на крутом повороте. «Как партизаны в Великую Отечественную», — мелькнуло у меня сравнение. Я — вместе с Максом, Дега — с Веткой по другую сторону дороги.

Лежали мы уже около четверти часа, лежали молча, ни я не пытался заговорить с брахманом, ни он со мной… За эти четверть часа мимо нас в направлении ОСО-один, шатаясь, проковылял еще один порченый. Он был гол, даже больше, чем гол… Грязно-серая кожа сползала с него клочьями, под грудью зияла большая дыра, оскаленная желтыми полукружьями ребер, а лицо представляло собой бесформенное застывшее темное месиво. Трогать мы его не стали.

Издалека послышался шум мотора.

Макс чуть пошевелился рядом.

— Делаем, как условились, — прошептал он, глядя перед собой, не на меня. — Давай еще раз, чтоб ничего не перепутать. В машине должны быть двое — водила и стрелок. На КПП у водил проверяют документы и пропуска, а у стрелков ничего не проверяют. В крайнем случае, если особо въедливый часовой попадется, — только документы, потому что никакие пропуска стрелкам не полагаются. Как нам любезно поведал наш малость неадекватный гость, успешно, впрочем, приведенный в чувство Семенычем… Извечный русский бардак, из которого, к слову сказать, только сами русские выгоду извлечь и способны. Договор заключен с конторой дальнобоев, а у них стрелки на неофициальном положении, сам понимаешь: без охраны нынче нельзя, а дополнительных налогов никому платить не хочется.

— Знаю я…

— Ну да, подзабыл уже, чей ты сын… Итак, захватываем грузовик. Водилу я беру на себя, сажусь рядом, изображая стрелка, — опыт у меня, кстати, такой есть. Ветка со мной, настоящего стрелка, разоруженного и обездвиженного, контролирует в курятнике… Так, по-моему, спальное место в кабине называется? Курятник?

— Курятник. А не проще стрелка за борт выбросить? Лишние-то проблемы к чему?

— Не проще, — отрезал Макс. — Как раз если выкинуть, лишние проблемы и образуются. Машины идут одна за другой, кто-нибудь его подберет. Может успеть помешать… И в кузов его перебазировать тоже нецелесообразно — несколько лишних минут потеряем.

— Глушануть — и в снег, за обочину. Не помешает.

— Замерзнет, если в снег-то. Или порченые наткнутся, разорвут. А ты кровожадный, Умник. Одно слово — Маугли. Звереныш. А ведь не первый день в Монастыре…

— А ты добренький, — не удержался, чтоб не огрызнуться, я, решив не переходить обратно с «ты» на «вы». Это так соперничество за Ветку нас уравняло: меня, пацана с Гагаринки, и его, лобстера-старшака. — Этот-то стрелок, которого ты пожалел, изловчится — и Ветке нож под ребро всадит. Может ведь такое быть? Может. И тебе сзади башку проломит. А следом и мы на тот свет уйдем, как тревога подымется. Получается, из-за одного не нашего четверо наших погибнет…

— Ловко у тебя определять получается: «наши, не наши». Тот стрелок — он, по-твоему, «не наш»?

— Конечно. Он же против нас. Его дело: водилу и груз оберегать от нападений. Для того ему и ствол даден. И шмалять он в нас будет без колебаний. Какой же он «наш»? Он враг, так получается. Когда вы НИИ тот штурмовали, своих собратьев-ЛОПСов выручали, сколько охраны и солдаперов полегло? Вы же их и положили. Потому что они — враги. А если б не вы их положили, тогда бы они — вас. К чему мудрить-то? Все просто: там, где есть махалово, там есть «наши» и «не наши». Без исключений. А махалово есть там, где есть конфликт. А без конфликтов жизнь невозможна. То есть выходит…

— Из того, что люди во имя чего бы то ни было убивают себе подобных, не следует, что они друг другу враги, — сказал Макс.

— Как это?!

— Разве Комбат или отец Федор вам этого не объясняли? Чем вы слушаете-то?.. Бывает так, что враг становится твоим соратником? Или наоборот: может ли бывший соратник оказаться в стане твоих смертельных врагов?

— Ну, допустим. И что?

— А то, что граница между «нашими» и «не нашими» расплывчата и условна. И любой человек в зависимости от обстоятельств способен встать на ту или иную сторону. Повседневно враждующие ватаги Гагаринки разве не объединяются против объявивших войну… кто у вас там в соседстве?..

— Нефтяники, — кивнул я. — Или Приречье. Да понял я твою логику… И если Центр буреть начнет, тогда Гагаринка и с Нефтяниками, и с Приречьем в один строй встают, как не раз уже бывало. И так далее. Понятно, короче…

— Истинные враги — те, чье существование возможно только лишь за счет и в ущерб существования твоего и твоих близких, — перебил меня Макс. — Истинные враги всегда паразиты. С истинными врагами невозможно объединиться, с ними у тебя нет и не может быть общих интересов и целей. И очень часто истинный враг не тот, с кем ты непосредственно сражаешься, не тот, кто стремится тебя уничтожить, а тот, кто управляет твоим противником, сам оставаясь в безопасной недосягаемости. Люди, к сожалению, глупы и доверчивы… Поэтому, Умник, никогда нельзя забывать об исключительной ценности жизни тех, кто в силу своей глупости и доверчивости в данный момент является твоим противником. Они, эти противники, тоже «наши»…

В зону нашей видимости с ревом выкатился грузовик. Перед поворотом он резко снизил скорость. Я отложил в сторону свой автомат, приготовился… Чего медлит Ветка? Почему Макс не шевелится?

— Лежи! — шепнул брахман, словно почуяв мое недоумение. — Следом еще один идет. Не слышишь, что ли?

Грузовик скрылся из виду. Следующий показался через полминуты.

— А вот этот берем! — распорядился Макс.

«А вдруг там папахен будет?» — пронеслось в моей голове. Мысль эта, ясное дело, не была внезапной. О возможности случайной встречи с родителем я подумал сразу же, как только узнал, что Макс собирается прорываться на территорию военной базы на грузовике, везущем туда стройматериалы. Мой папахен, вообще-то, специализируется на дальних рейсах, но в наше время любой за подвернувшуюся халтуру с радостью ухватится. Тем более в округе контор-перевозчиков не так уж и много…

Когда тяжелогруженая машина затормозила на повороте, я ринулся на дорогу, вскочил на подножку кабины. За стеклом расплывчато мелькнула небритая мясистая физиономия, прямо как морская рыба-шар в аквариуме. Нет, никакой это не папахен… Я еще успел заметить, как плеснулось изумление в широко распахнувшихся глазах водилы, — и рванул на себя дверцу.

— Ты чего?.. — ахнул он. И в следующее мгновение, выдернутый со своего места, полетел мне за спину, на обочину, туда, где его встретит Макс.

Ветка, конечно, управилась быстрее. Я еще только ухватил водилу за толстый загривок, а она уже, перегнувшись через обмякшего на своем сиденье стрелка, ловко заглушила двигатель, крутанула руль, не дав потерявшему управление грузовику съехать с дороги, влепиться в подвернувшееся дерево.

— Помоги! — негромко попросила она.

Вместе мы затолкали стрелка — крепкого кучерявого парня, на виске которого наливалась внушительная шишка, — в самую глубину курятника. Ветка влезла следом. Я удержал ее руку, которой она собиралась задернуть за собой цветастую занавеску.

— Теперь-то Макс и сам справится… Какой тебе смысл оставаться с ним в кабине? Пойдем с нами, нам с Дегой твоя помощь больше понадобится!

— Я вместе с ним должна быть, — качнула головой Ветка. — До конца. Прости меня, Маугли…

И лицо ее скрылось за колыхнувшейся занавеской. Рядом со мной скрипнуло сиденье. Очень спокойно — хотя и немного скованно — уселся за руль обработанный брахманом водила. Не обращая на меня никакого внимания, повернул ключ в замке зажигания.

Я выпрыгнул из кабины — что мне еще оставалось делать? И Макс, передав мне мой автомат, тотчас влез на мое место.

Грузовик тронулся. Высунувшись из-под тента, Дега подал мне руку, помог забраться на ходу в кузов.

— Нормально… — шепнул он мне в пыльной темноте, загроможденной какими-то металлическими ящиками, — быстро управились. Семь секунд — и тачана наша. Водила даже пикнуть не успел…

Грузовик быстро набирал скорость. Ящики загрохотали, задвигались, угрожая притиснуть нас к бортам. Впрочем, через несколько минут машина затормозила. Мы знали, что это значит, — выпрыгнули наружу, на одну сторону, скатились с дороги в снег. Грузовик, рыча, укатил дальше.

Дега поднялся на ноги первым.

— Могли бы и подальше прокатить, — проворчал он. — Сколько нам еще пехом переть до этой базы?

— Наслаждайся прогулкой, дыши глубже, — посоветовал я корешу. — Я слышал, полезно…

— А я слышал, что перед смертью не надышишься, — ответил Дега.

Там, наверху, за пределами бункера, давно уже схлынула темнота, давно уже вопящая ночь сменилась молчанием утра.

А Комиссар все сидел за столом, машинально, словно еще по инерции, переводя потяжелевший взгляд с одного монитора на другой.

Ничего уже не происходило на экранах тех мониторов. Пуста была окольцованная металлической сетью площадка вокруг котлована. Усеянная обломками нечеловеческих костей, безобразными комками смерзшейся плоти с трепыхающимися на ветру лоскутами кожи, лужами и пятнами заледеневшией слизи, она была пуста. И самого виновника этого беспорядка не было на площадке. Ближе к рассвету, когда поток зверья стал иссякать, Консультант, закончив трапезу, спустился в котлован, влез туда, обламывая сходни, как обожравшийся медведь в берлогу.

Комиссар глянул на один из боковых мониторов. Вот он, Консультант, громадной черной глыбой громоздится на самом дне котлована, приникнув к Штуке, будто греясь об нее. Хламида уже не висит на пастухе свободно, она туго обтягивает его чудовищное тело, разбухшее почти вдвое против вчерашнего, она лопнула в нескольких местах, и в прорехах светит мутно-молочная мраморная белизна.

«И что теперь делать?» — мысленно спросил Комиссар сам у себя.

«А что ты можешь сделать?» — издевательски откликнулся вновь высунувший слепую головку беспокойный червячок.

Комиссар пошевелился, ощутив, как затекло тело, смахнул ненароком локтем со стола стопку, ту самую, которую осушил за все время, проведенное в бункере, только единожды.

Стопка глухо тукнулась в земляной пол, покатилась и тоненько звякнула, соприкоснувшись с ножкой стола.

За спиной Комиссара послышался тяжелый нутряной вздох и короткий шорох. Он развернулся.

Полковник Коробочка и Спиридон мертво лежали на диванчике, беспорядочно перепутавшись ногами и руками, словно груда одежды, скинутая спешащими к застолью гостями. Полковник никаких признаков жизни не подавал, а вот Спиридон чуть приподнялся, брезгливо отклеил от щеки приставший воротник полковничьего бушлата (на щеке отпечаталась круглая пуговица с государственным гербом). Несколько раз он моргнул и ожидающе уставился на Комиссара.

— Выспался? — осведомился Комиссар.

— Никак нет… Пора ехать, ага?

— Пора.

— А где этот… наш-то?..

— Почивать изволит.

Красноватая муть в глазах Спиридона быстро рассеивалась. Морщась и постанывая, он поднялся на ноги. Подошел к столу, оперся на него обеими руками, сгорбился, зашарил взглядом по мониторам.

— Ишь ты… — сыро прохрипел он, отыскав наконец Консультанта. — Притомился, родимый. Не одни мы с Коробочкой, видать, погуляли вчера…

— Кстати, насчет гуляний… — Комиссар, скривившись, прикрыл нос ладонью. — Я тебе выговор объявляю за такие художества. С занесением в личное дело. Понял?

Спиридона такой поворот нисколько не испугал.

— Понял, понял… — откликнулся он, не повернув головы.

Комиссар вдруг ощутил острое, почти болезненное отвращение к своему помощнику. К его взлохмаченным усам, в которых белели хлебные крошки, к его опухшей с перепоя роже, еще более красной, чем обычно. К его жлобской степенной обстоятельности, с которой он глотал ночью стопку за стопкой дармовой коньяк, загребал ложкой из мисок, рубил для себя — стараясь, чтоб покрупнее, — пайковую колбасу.

— Что ты понял-то? — резко переспросил Комиссар.

— Что наш Консультант, если так жрать будет, скоро даже в грузовой отсек бронеавто не влезет, — хихикнул Спиридон. — Придется фуру заказывать. Ничего себе аппетитик у него! Даже завидно… Да ладно, пусть жиреет, сколько хочет. Понадобится — не только фуру под него выбьем, а хоть и целый авианосец. Все что угодно для благодетеля нашего!

Комиссар уставился на Спиридона так, словно вот только сейчас увидел его впервые. Тот, истолковав этот взгляд как-то по-своему, с неохотой подобрался, выпрямился:

— Виноват. Перегнули вчера маленько… Больше не повторится. Только вот… между прочим, могли бы и остановить, раз непорядок-то. Чего ж теперь, задним числом наказывать?..

Комиссар несколько раз мотнул головой, звякнув при этом своими колечками в ушах, крепко мазнул кулаками по воспаленным глазам.

— Благодетель, говоришь? Ты знаешь, Спиридоша, а я ведь, кажется, понял предназначение Объекта… Штуки этой…

— Правда? — спросил Спиридон. Безо всякого, впрочем, интереса. — И каково же оно, предназначение?

— Ты видел, как функционирует Объект?

— Так точно, видел. Зверье к Штуке в котлован ныряет, и Штука… того… — Спиридон покрутил над головой пятернями с растопыренными пальцами, — еще пуще дымится… не по-настоящему дымится то есть, а… В общем, сами знаете. А зверье вроде как ей топливо доставляет, Штуке-то.

— И по поводу излучения от Объекта ты тоже в курсе?

— Так точно. Люди дуреют, разум теряют — это в непосредственной близости. Порченые бесятся. Ну и кое-какие еще сигналы поступали от местного населения. Дескать, в воздухе что-то такое витает… Это типа побочного эффекта, излучение-то, да?

— Нет, Спиридоша, это не побочный эффект. Раньше у меня еще были сомнения, но теперь я абсолютно уверен: это излучение и есть производимый Объектом продукт. Представь себе… кондиционер. Обычный бытовой кондиционер. Устройство для создания в помещении определенных климатических условий.

— Да знаю я, что такое кон…

— Не перебивай. Так вот, Объект — это кондиционер. А наш с тобой мир — помещение, где предполагается оптимизировать климатические условия. Только оптимизировать не для нас, аборигенов; мы-то и безо всяких кондиционеров себя прекрасно чувствовали и чувствуем. А для них. Им у нас пока еще не вполне комфортно. Соображаешь, Спиридоша?

— Соображаю, — охотно согласился Спиридон, по виду которого никак нельзя было сказать, что он хоть сколько-нибудь потрудился вникнуть в смысл услышанного.

— Да ни черта ты не соображаешь… — устало проговорил Комиссар. — А самое главное — это откуда Объект черпает субстанцию, необходимую для изменения энергетического климата нашего мира.

— Так. Ага… Откуда?

— Оттуда, Спиридоша. С другой стороны. Оттуда, откуда они и явились к нам, зверье и пастухи… Из преисподней. Филиалом которой они и стремятся сделать наш мир…

Договорив, Комиссар уставился на своего помощника, видимо, с целью выяснить, какое впечатление произвели на последнего его слова. И без усилий убедился, что никакого.

— Ну и что? — когда молчание затянулось, сказал Спиридон, пожав плечами. — Что с того-то? Ну, кондиционер. Ну, климат изменяет… энергетический. Не помрем же мы от этого нового климата. Приспособимся. Я вот как думаю: если б они нас уничтожить хотели, чужаки эти, давно бы уже уничтожили. Логично ведь? Логично. — Хриплый голос его стал успокаивающим, почти ласковым — таким обычно говорят с неразумным ребенком, лезущим куда не следует. — Мы с вами — кто? Мы — люди служивые. Наша забота — дело делать, а не думы думать. За нас командование думает. И прекрасно с этим справляется. И командование, и… самое высокое начальство. Зря, что ли, сам Армен Каренович… — Спиридон выразительно указал пальцем вверх, — участникам проекта едва ли не каждую неделю личную благодарность объявляет?

— Послушай меня… — начал было заново Комиссар. И вдруг замолчал.

«Бесполезно, — подумал он. — Что с него взять? Что взять с них со всех? Люди… Они все такие… спиридоны… Даже те, от кого зависит судьба человечества…»

— Вот и славно, — проговорил Спиридон. — А сейчас… Разрешите опохмелиться? Бахнем все вместе по двести — и в путь-дорогу…

Взвизгнул пружинами диван, на котором заворочался, очухавшись от тяжелого хмельного сна, полковник Коробочка. Очевидно, полковника вернуло к действительности слово «опохмелиться».

— Я сию минуту распоряжусь! — рвано прогавкал Коробочка, вскакивая с закрытыми глазами.

Он выхватил откуда-то пустую бутылку, приложил ее к уху и принялся заклинать:

— Дежурный! Дежурный! Куда вы все подевались? На гауптвахту захотели?! Дежурный!

— О! — произнес Спиридон. — А вот и наш Консультант просыпается…

Комиссар посмотрел в монитор, на который указывал его помощник. Действительно, громадная туша Консультанта пошевелилась. И снова замерла.

Комиссар вдруг почувствовал неясную тревогу. «Что-то приближается, — понял он, — что-то нехорошее, несущее опасность».

Консультант — там, на дне котлована — резко выпрямился, качнув Штуку. Развернулся и, явно торопясь, полез на поверхность, круша остатки сходней, с размаху вонзая белые пальцы в земляные стены котлована, рывок за рывком подтягивая вверх свое гигантское тело…

— Дежурный! — вопил полковник Коробочка, тиская бутылку. — Дежурный! Старшего по званию не опохмелить — это трибуналом пахнет!..

— Да заткнись ты! — прикрикнул на него Спиридон. И вцепился в рукав Комиссара. — Что это с ним, а? Что случилось?

И в следующее мгновение из динамика под потолком пронзительно и тревожно заверещала сирена.

— Наконец-то! — обрадованно выдохнул я, когда взметнулся над базой, закружился, словно большая хищная птица, визг сирены. — Ну, держитесь, гады!

Еще бы мне не радоваться! Добежав до границы освобожденного от леса пространства, мы улеглись за крайними деревьями и ждали, казалось, целую вечность. И ничего не происходило. Тихо было за сетчатыми заборами, над которыми торчали ощетиненные пулеметами вышки. Угрюмо молчали похожие на сомкнутые челюсти стальные ворота перед КПП первой линии ограждений. Лишь одно можно было сказать определенно: Макс с Веткой проехали за те ворота. А иначе куда бы им деться?

Проехать-то проехали, а что было дальше? Неужто им не удалось запудрить мозги солдаперам на контрольно-пропускном пункте, неужто их повязали прямо там, не дав осуществить финальную часть плана: разогнав грузовик, вышвырнуть на ходу водилу и стрелка, в коих отпала нужда, прорвать хлипкие сетки второй и третьей линий ограждений и, достигнув котлована, метнуть туда бомбу… или что там у Макса в рюкзаке?

Но ведь ни шума не слышно, ни стрельбы. Сомнительно, чтобы Ветку — ратника Ветку! — солдаперы изловчились схватить без единого выстрела. Не может такого быть, никак не может…

Но почему тогда так мучительно долго давит нас тишина?..

И самое поганое, что ничего толком нельзя рассмотреть с того места, где мы залегли! Глухие широкие ворота скрывают от наших глаз будку КПП почти целиком. Вплотную к этой будке раскорячился грузовик, наверное, тот самый, который шел впереди захваченного нами, а вокруг грузовика снуют солдаперы, вероятно, намеревающиеся его разгружать… Да еще проклятая металлическая сетка мешает смотреть, размывает картинку…

Нет, в самом деле, почему так долго? Уже целый час тут лежим, не иначе…

— Четыре минуты, — ответил Дега на мой вопрос, глянув на часы.

Четыре минуты?!

— У тебя часы-то не остановились, случайно? — поинтересовался я.

И тогда взвыла сирена…

Гранаты у нас были наготове — две тяжелые зеленые ребристые лимонки. Мишени для себя мы тоже давно успели определить.

— Поехали! — скрипнул Дега.

Мы вскочили одновременно. Я выдернул чеку, размахнулся… и удержал руку, заметив, что кореш со страдальческим выражением на лице терзает свой снаряд обеими руками, зажав его между коленями.

— А у меня не выдирается! — сообщил он.

— Усики разогни, дур-рак! И рычаг не разжимай!

— Я не виноват, что мы гранаты еще не проходили! — пожаловался Дега. Нашел, тоже мне, время жаловаться! — Это с тобой Ветка дополнительные занятия устраивала, а я… не умею!

— Не мог раньше об этом сказать?

— Не мог сам догадаться?!

— Смотри и учись!

Я метнул лимонку, метя в ближайшую вышку. Граната ударила в один из ее опорных столбов, отскочила… и взорвалась, не успев упасть на землю. Впрочем, взорвалась — это громко сказано. Всего лишь отрывисто хлопнула, оставив после себя небольшое облачко серого дыма. Я-то предполагал: громыхнет настоящий взрыв, разнеся в клочья вышку, оставив на ее месте глубокую воронку, откуда с ревом будет бить пламя…

Ударил еще хлопок, расшвыряв у закрытых ворот в разные стороны снег и комья земли, — это сумел-таки метнуть свою гранату Дега.

Мы похватали автоматы, укрылись за стволами деревьев.

— Слабовато как-то, не находишь? — крикнул мне кореш, лязгая затвором. — Неправильные, что ли, лимонки попались? Просроченные?

— Даем короткую очередь и меняем позицию! — откликнулся я, повторяя озвученные нам Веткой инструкции. — Прицельно бить не стараемся, для нас главное — отвлечь на себя внимание, пока…

И тут со стороны вышек часто и гулко застучало — словно несколько человек изо всех сил принялись колотить молотками по бревнам. Деревья вокруг нас затрещали, осыпая ветви, переламываясь пополам, и еще раз пополам, и еще… раскалываясь на щепки прямо на наших глазах. Тугой и жуткий пересвист захлестнул нас. Я сам не заметил, как оказался лежащим ничком в снегу. Закрыв голову руками, потеряв автомат, я всем телом вжимался все глубже и глубже, пока выкашивала надо мной лес самая настоящая неумолимая смерть.

Самым ужасным в те грохочущие секунды было для меня ощущение совершеннейшей беззащитности. Я просто оглушен оказался этим чувством. Вот еще минуту назад мы с корешем бодро прикидывали, как залихватски ловко выполним возложенную на нас боевую задачу. Распугаем выстрелами неуклюжих солдаперов, ворвемся, если понадобится, на территорию базы, раскидывая в рукопашной противника направо и налево… Выручим Ветку и Макса и с триумфом вернемся в Монастырь — возможно, даже на удачно отбитом в бою бронеавтомобиле…

Но боевая операция, как выяснилось, нисколько не похожа на привычное махалово. И солдаты, защищенные укрытиями, обладающие мощным оружием и навыками его использования, — какими бы ни были на вид хлюпиками — несопоставимо опаснее порченых.

Ох как правы были отговаривавшие нас от безрассудного шага! Как прав был Однако, как прав был Макс, как права была Ветка! Мы просто понятия не имели, с чем намеревались связаться, чему стремились противостоять.

Теперь, распластавшийся в снегу, до боли зажмурившийся и стиснувший зубы, я с убийственной ясностью понимал: все, это конец. Еще немного — и разнесет нас на кровавые ошметки этот бездушный металлический ураган, не дав сделать ни единого выстрела, не дав даже поднять головы…

Только вот почему-то не сомневался я и еще в одной вещи. Даже зная все это заранее, я бы все равно решился пойти сюда. С Веткой. Страшно было бы, да. Очень было бы страшно… Но, черт побери, есть на этом свете и кое-что посильнее страха.

— И сюда добрались… — натужно выговорил Спиридон, цепляясь побелевшими пальцами за край мощной металлической двери бункера. — Диверсанты… Предатели рода человеческого!

Тяжелый грузовик пролетел вторую линию ограждений, разодрав металлическую сетку точно марлевую завесь. Вслед ему дробно трещали автоматные очереди и отрывисто кашляли одиночные пистолетные выстрелы. Грузовик вильнул, уходя в узкую прощелину между двумя длинными приземистыми зданиями казарм, и на какое-то время пропал из виду…

— По-почему тревога? — косноязычно гневался непроспавшийся полковник Коробочка, карабкаясь к Спиридону по деревянным ступенькам. — От… отставить!

Спиридон повернулся и со словами:

— У тебя, гнида пьяная, здесь режимный объект или проходной двор?! — взмахнул кулаком.

Коробочка, охнув, кубарем полетел вниз. Комиссару пришлось посторониться, прижавшись к стенке. Полковник прогрохотал мимо него, с коротким мяукающим стоном шмякнулся на земляной пол.

Комиссар взбежал на последнюю ступеньку.

Как раз в этот момент грузовик вырвался на открытое пространство. Он мчался прямо на сетку третьей линии ограждений. Часовые у ворот, успев дать по короткой очереди, брызнули в разные стороны.

— Нас же расстреляют к чертовой матери… — простонал Спиридон.

Комиссар не ответил ему. Он во все глаза смотрел на то, как выбравшийся из котлована Консультант, широко загребая по воздуху громадными ручищами, бежал, все разгоняясь, навстречу ревущему автомобилю.

Грузовик пересек третью линию, продрав дыру в металлической сетке, не гася скорости, отвернул чуть в сторону, чтобы уйти с пути несущегося на него чудовища… Но избежать столкновения не смог. Консультант, молниеносно изменив направление, гигантским скачком метнулся наперерез автомобилю.

Удар был страшен — в момент его, казалось, дрогнула земля. Грузовик влепился в исполинскую тушу и, задрав зад, проволок Консультанта, облапившего смятый в гармошку капот, по инерции еще несколько метров.

— Точно расстреляют… — прошептал Спиридон.

Несколько мгновений было очень тихо. Потом из-за казарм показались бегущие вразнобой к месту столкновения солдаты. Некоторые из них палили на бегу.

— Не стрелять! — встряхнувшись, заорал им Спиридон. — Никому не стрелять! Прекратить огонь!

Консультант, переломленный надвое Консультант, большая часть тела которого находилась под грузовиком, поднял с размозженного капота белую башку… Его ручищи беспорядочно задвигались, сдирая крышку капота словно смятый картонный лист, вырывая и разбрасывая из обнажившейся дымящейся полости металлические внутренности, кроша длинными, по-змеиному извивающимися пальцами остатки разбитого лобового стекла… Он явно стремился добраться до тех, кто до сих пор был в кабине, но тело уже плохо подчинялось ему.

И тогда он запрокинул башку, раскрыл рот, неестественно низко отвалив нижнюю челюсть, и лязгающе завопил к небу, как смертельно раненный зверь.

От этого вопля у Комиссара что-то со звоном лопнуло в голове. Мир зашатался вокруг него, зрение помутнело. Сквозь зернистую серую пелену видел он, как, роняя оружие, повалились кеглями солдаты. Как сполз по двери бункера обморочно помертвевший Спиридон…

Я лежал в снегу, заваленный древесной щепой. Было холодно и как-то… невесомо пусто. Я поднялся и огляделся. Искромсанные стволы деревьев позади и по сторонам. Впереди — какой-то забор с вышками, за забором — грузовой автомобиль, а еще дальше — очертания приземистых строений. Странное место. И абсолютно незнакомое. Хотя… почему-то при виде вышек я почувствовал неясную тревогу. Ну, оно, впрочем, неудивительно: из бойниц этих вышек выглядывали пулеметные стволы.

Я несколько раз переступил с ноги на ногу, пытаясь сообразить, где я и как сюда попал. Голова гудела горячей болью, и эта боль очень мешала думать. К тому же во мне постепенно стала подниматься паника — шутка ли, очутиться черт знает где в совершенном одиночестве. На последней мысли я по какой-то причине запнулся…

В одиночестве?

Нет, кажется, со мной кто-то был.

Кто?

Задав себе этот вопрос, я внезапно с ужасом понял, что не имею никакого понятия о том, сам-то я кто такой.

Я снова заозирался в поисках хоть малейшей зацепки.

Ничего.

Паника разгоралась во мне все сильнее. Окружающая действительность теперь воспринималась враждебной и опасной. Пора было убираться отсюда. Все равно куда, лишь бы подальше и поскорей. Звенела во мне какая-то до предела натянутая струна. Казалось: раздайся рядом какой-нибудь громкий звук, сверкни поблизости резкое чье-нибудь движение — и струна эта лопнет. И вот тогда произойдет нечто непоправимое, нечто на самом деле ужасное…

Я развернулся, шагнул… и тут же запнулся обо что-то под снегом, тяжелое, металлически брякнувшее. Автомат Калашникова. «Мой автомат…» — всплыла со дна сознания подсказка. Эта находка натолкнула меня на мысль: а нет ли рядом еще каких-то предметов, способных прояснить ситуацию, в которой я нахожусь?

Превозмогая страстное желание удариться в бегство, я закинул автомат на плечо и принялся обшаривать карманы. И первое, что мне удалось обнаружить, был маленький целлофановый пакетик, внутри которого помещался засушенный цветочный бутон…

И моментально с моего мозга точно сорвали драпировку. Освобожденный поток памяти хлынул в сознание, словно застоявшаяся кровь — в конечность, с которой срезали чрезмерно тугую перевязку. Я вспомнил все. Кроме одного, пожалуй… Что же такое произошло, что я вдруг обеспамятствовал?

Я заметался, крича полушепотом:

— Дега! Дега!

Он-то куда подевался?!

Пробежав с десяток шагов вглубь леса, я остановился, услышав невнятное восклицание откуда-то сверху. Задрал голову…

Мой кореш висел метрах в трех от земли, обняв руками и ногами толстую ветвь. Вывернув голову, он с испугом смотрел на меня.

— Спрыгивай! — приказал я. — И бегом за мной! Может, она жива еще! Может, мы успеем!

— У… Умник? — с сомнением выговорил Дега.

— Нет, е-мое, Рабиндранат Тагор!

— Здравствуйте, Рабиндранат…

— Да Умник я, Умник! Включай скорее свою черепушку! Это я! Узнал?

Дега выпустил ветвь из объятий и рухнул в снег. Я помог ему подняться. Отвесил пощечину, еще одну… И с облегчением увидел, что взгляд моего кореша вновь стал осмысленным.

— Это что такое с нами было, а? — хрипнул он, потирая запунцовевшие от ударов щеки. — Я как будто на некоторое время с ума сошел. Как провалился куда-то…

— Спроси чего полегче… За мной, говорю! Быстрее!

— Это что такое было? — промычал Спиридон, пуча глаза на Комиссара, растиравшего ему уши снегом.

— Ментальная контузия, Спиридоша. Мощно он вдарил, Консультант-то наш. Даже меня на несколько секунд вырубило.

— За… зачем он?..

— Я думаю, не специально. Спонтанный выброс энергии, этакий крик боли… Смотри на меня! В глаза мне смотри. Сейчас тебе легче станет…

— Да какой там «легче»! — взвыл Спиридон.

Оттолкнув Комиссара, он вскочил. Рывком повернулся вокруг своей оси и схватился за голову:

— Нас расстреляют! Нас даже под трибунал отдавать не будут, шлепнут в каком-нибудь подвале, как собак!

— А не сменить ли тебе, Спиридоша, пластинку? Не надоело одно и то же талдычить?

— А что делать? Что теперь делать? Чего вы-то такой спокойненький?

«А ведь и правда, — подумал Комиссар. — Нет уже былой тревоги, ушла она куда-то… А вот что-то вроде удовлетворения — есть…»

Поодаль темнели фигуры солдат. Почти все люди пришли в себя. Кое-кто испуганно озирался, не решаясь подняться в полный рост, но большинство уже растекалось кто куда настороженно-нервной пробежкой, как тараканы при вспыхнувшем свете.

— Свершившегося не исправить, — проговорил Комиссар. — Да и повода для отчаянья я не вижу. Диверсантам не удалось достичь своей цели. Объект не поврежден.

— А Консультант?! Они ж убили его!

— Не думаю, что он… уничтожен. — Комиссар хотел было повторить за Спиридоном «убит», но почему-то не стал этого делать, заменил слово в последний момент. — Мне кажется, он еще… подлежит восстановлению.

Один из солдат — часовой от ворот третьей линии — подошел к ним. Выглядел боец как человек, очнувшийся от кошмара, но внезапно осознавший, что, и проснувшись, он все еще находится в пространстве сна и потому очень сомневается в реальности окружающей действительности. Шел он, ступая осторожно и неуверенно, втянув голову в плечи, то и дело зыркая по сторонам. Руки его тряслись, плясал в руках автомат, и зрачки бойца подпрыгивали беспокойными черными горошинами. Казалось, достаточно резкого движения или громкого звука — и он сорвется: или в паническое бегство, или в бешенство бессмысленной агрессии.

— Стой, кто идет?.. — нерешительно выдавил боец, повернув выписывающий восьмерки ствол калаша на Спиридона.

Спиридон, страшно засопев, вырвал из рук солдата автомат, размахнулся и со всей силы врезал бойцу прикладом по лбу. Солдат отлетел на несколько шагов, грянулся наземь, безвольно раскидав конечности.

— Ты ж ему голову пробил… — сказал Комиссар.

— О своих головах думать надо! Ну, гады, я вас… диверсанты чертовы, пятая колонна!.. — Спиридон, мельком осмотрев автомат, снял его с предохранителя и направился туда, где за прорванной третьей линией обнимал изуродованный грузовик Консультант, так и застывший с запрокинутой башкой и раззявленной к небу пастью. — Ну, если живы остались, пожалеете, что сразу не издохли!

— Плохая идея, — проговорил Комиссар. — Если диверсанты и вправду живы, они необходимы для проведения следствия. К тому же они вряд ли представляют опасность. От ментальной контузии нескоро оправляются…

— А если среди них ЛОПС? — не обернувшись и не замедлив шаг, отозвался Спиридон. — Как вы?! Что тогда?

— Ты не слышишь меня, что ли? — Комиссар повысил голос. — Отставить, кому говорят! Стой!

Спиридон неохотно остановился. Повернулся к шефу злобным оскалом:

— Они — для следствия, а нас с вами — без суда и следствия, да?

— Отставить! — твердо повторил Комиссар.

И неожиданно Консультант с хрустом опустил голову. Белые чаинки в черноте его глаз зашевелились, зароились, все ускоряясь… Косо двигая челюстью, он заговорил:

— По-мо-ги… — Комиссар не сомневался, что покалеченный гигант обращается именно к нему. — Ты дол-жен… Они хотят у-ни-что-жить… Не дай им сде-лать это…

— Живой! — расплылся в хищной улыбке Спиридон.

И, не дожидаясь разрешения, побежал к грузовику. Комиссар устремился за ним, чувствуя, как невольная досада кольнула сердце.

Они не успели пересечь линию ограждений. Из кабины грузовика послышалось лязганье, скрежет битого стекла, какая-то возня. Грузовик дрогнул — это Консультант неуклюже заворочался под ним, пытаясь столкнуть его с себя. Ожившие его ручищи снова заскребли по искореженному металлу, потянулись в кабину… Откуда вдруг ужом скользнула на крышу тоненькая фигурка.

Подросток… нет, девушка — и девушка изумительной красоты, это сразу бросалось в глаза, несмотря на то что половина лица ее была залита кровью, — изогнувшись, приникла к крыше кабины и, выпростав из-под себя автомат, плеснула навстречу Спиридону веер огня.

Комиссар инстинктивно присел. Действия же его помощника оказались куда более профессиональны. Спиридон тут же кинулся на землю, выстрелил несколько раз в направлении грузовика, перекатился к закрытым воротам, дал еще короткую очередь, снова оттолкнулся ногами — и, очутившись под прикрытием ворот, обернулся к своему шефу:

— На землю! На землю! Лежать! И головы не поднимайте!..

— По-мо-ги!.. — промычал снова Консультант. — Ты дол-жен!..

Девушка развернулась к нему и нажала на спусковой крючок. Застучал в ее руках автомат, почти в упор извергая в плоскую физиономию Консультанта свинцовую очередь. Громадная башка задергалась, разбрызгивая крупные белые осколки отвердевшей плоти, стремительно превращаясь в бесформенный темный булыжник, лишь по форме приблизительно напоминающий человеческую голову.

«Вот и все… — мелькнуло в голове Комиссара. — Впрочем, пока еще не совсем…»

— Давай! — выкрикнула вдруг девушка, словно подавая кому-то сигнал.

Распахнувшись, слетела, повиснув на одной петле, дверца кабины со стороны водительского сиденья. Оттуда выпрыгнула еще одна девушка… нет, на этот раз мужчина, худощавый, длинноволосый, с объемистым рюкзаком за спиной. Только приземлившись, он кинулся бежать к котловану.

Спиридон высунулся было из-за своего укрытия, чтобы срезать длинноволосого выстрелом, но девушка не дала ему сделать этого. Яростно выматерившись, он снова нырнул за ворота, звонко завибрировавшие от влепившихся в них пуль.

Консультант, ослепший и онемевший, но все еще способный двигаться, отчаянно рванулся, выворачивая назад переломанное тело. Грузовик с грохотом подпрыгнул, едва не стряхнув с себя девушку. Она удержалась. А вот ее длинноволосому товарищу повезло меньше. Мощная белая лапища Консультанта настигла его, мазнула по ногам. Мимолетного этого касания оказалось достаточно, чтобы длинноволосого подбросило в воздух, дважды перевернув. Он грохнулся на землю почти у самого котлована уже недвижимой изломанной куклой.

А Консультант еще секунду оставался в запрокинутом неудобном положении. Потом он с тяжелым стуком обрушил торс наземь. Торс треснул поперек груди пополам. Изуродованная голова, отколовшись от верхней части туловища, покатилась, подрагивая, по земле…

— Макс! — со слезами в голосе закричала девушка. Приподнявшись, она вытянулась к недвижимому длинноволосому. — Ма-а-акс!

Спиридон не преминул воспользоваться удобным моментом. Выступив из-за ворот, он упал на одно колено и трижды выстрелил в девушку.

Та скатилась с кабины, упала куда-то под колеса грузовика.

— В яблочко… — осклабясь, пробормотал Спиридон. И поднялся на ноги.

Закинув калаш на плечо, он повернулся к Комиссару, так и не сдвинувшемуся с места за все время перестрелки.

— Готово дело!

Ударил выстрел. Пуля, прилетевшая со стороны грузовика, толкнула Спиридона вперед, сшибла на четвереньки. Не вставая, он, будто собака с перебитой передней лапой, резво метнулся обратно за ворота. И там, облокотившись спиной на стальную створку, с мукой прошипел сквозь зубы, сжимая простреленное предплечье:

— Не сдохла еще, тварь… Вы-то чего отсвечиваете, шеф? Я ж говорю: на землю ложитесь! И не вставайте, пока все не кончится!.. Я ведь слежу за вами, чтоб ничего такого не случилось…

Комиссар не ответил ему. А Спиридон, разглядев что-то за его спиной, вдруг приоткрыл рот:

— Эт-то еще что такое опять начинается?..

На территории базы стремительно закипала паническая сумятица. Прогремевшие выстрелы точно сорвали какие-то предохранители в оглушенном ментальным ударом разуме солдат, выплеснув из подсознания волны бессмысленного и беспричинного первобытного страха.

Бойцы заметались между ограждениями, вопя, размахивая руками, падая и тут же вскакивая, чтобы опять бежать. Вот какой-то сержант, на пути которого оказалось здание казармы, врезался в стену, отпрыгнул — и снова бросился вперед, пытаясь, ломая ногти, взобраться по этой абсолютно гладкой стене. Вот двое рядовых, случайно столкнувшись, не разбежались в разные стороны, а сцепились в единый орущий ком, покатились по земле, колотя, пиная и грызя друг друга… Вот долговязый тонконогий капитан, не обращая никакого внимания на творящееся вокруг безумие, медленно извлек из кобуры пистолет и, глядя в никуда остановившимися побелевшими глазами, сунул дуло в рот и нажал на спусковой крючок. Не успел он, фонтанируя кровью из снесенного затылка, упасть, как его прошил очередью пробегавший мимо рядовой с исцарапанным лицом. Этот исцарапанный, надсадно голося, поливал на бегу смертоносным огнем всех, кто попадался ему на глаза, оставляя за собой жуткую дорожку из окровавленных тел, до того момента, пока на него с крыши казармы не свалился невесть как забравшийся туда тучный майор…

— На землю! — надрывался Спиридон, время от времени высовываясь и стреляя то в сторону кабины, то в сторону беснующихся солдат. — На землю, шеф! Ведь зацепит же!..

Но Комиссар, казалось, не слышал и не видел его. Как не слышал и не видел воцарившуюся рядом кровавую вакханалию. Он неотрывно смотрел на лежащего у котлована длинноволосого с рюкзаком на спине. И вдруг, словно приняв какое-то окончательное решение, тронулся с места, двинулся к дыре в ограждении. Шальная пуля с тугим свистом чиркнула у его виска, качнув струей воздуха колечки в ухе. Тогда Комиссар опустился на четвереньки… а через несколько шагов припал к земле и продолжил путь уже ползком.

Короткими перебежками добрались мы до внешней линии ограждений. Опасались все-таки, что замолчавшие почему-то пулеметы на вышках снова заговорят. Впрочем, еще за десяток шагов до сетчатого забора мы поняли, что солдаперам гарнизона базы явно не до исполнения своих служебных обязанностей. На ограждениях тут и там копошились, неуклюже карабкаясь вверх, никем не отгоняемые порченые — трое или четверо. Еще два мертвяка торопливо ковыляли к базе со стороны леса.

— А что произошло-то здесь? — недоуменно разинул рот Дега. — У них у всех разом крыша съехала, что ли? Как ты думаешь, Умник?

— Ну, давай еще дебаты тут устроим: что, да как, да почему? Консилиум созовем, вот этих интеллектуальных товарищей, например, что через забор лезут, подключим… Чего зря языком трепать?! Перебираемся быстрее! А то интеллектуальные товарищи уже внимание на нас обращать начали. Не хватало еще схлестнуться с ними…

Пожертвовав моей курткой (ее мы накинули на колючую проволоку), мы без особого труда перелезли через сетчатый забор.

Что произошло здесь? Если б я знал! Удалось ли Максу взорвать Штуку? Судя по творящемуся сумасшествию, вполне может быть. Вот только ни огня, ни дыма что-то не видно… Да и не важно это для меня, если уж совсем откровенно, взорвали или нет. Единственное, что для меня важно, важнее всего на свете, — отыскать Ветку!

Только спрыгнув на землю, я рванул вперед — мимо грузовика, вокруг которого разбросаны были какие-то ящики и связки арматуры.

— Не беги так, а? — попросил не поспевающий за мной Дега. — Я, по-моему, ногу подвернул, когда с дерева грохнулся…

— Издеваешься, что ли, — «не беги»! — огрызнулся я, обернувшись к нему на ходу.

Не надо было мне оборачиваться…

— Берегись! — крикнул Дега, вскидывая автомат.

Не понимая еще, в чем дело, я крутнулся в сторону, споткнулся… Сухо стукнул выстрел. И я, сидящий уже на земле, увидел, как оседает, закатывая глаза, солдат в разорванной на груди камуфляжной куртке. В его занесенной для удара руке была окровавленная саперная лопатка…

— Не за что… — выдохнул мой кореш. — Из-за тачки вывернул, гад. Смотри, куда прешь-то, Умник! Цел?

Он помог мне подняться.

— Целее некуда, — пробормотал я.

— Ну вот, а ты еще меня с собой брать не хотел… Где бы ты сейчас был, если бы не я?

— Я и говорю: спасибо.

— Я и говорю: не за что.

Мы поспешили дальше.

Комиссар осторожно приподнимался на локтях, отрывая тело от земли, ожидая каждую секунду пулю в лоб. Но рыжеволосая не показывалась из-за кабины. Комиссару были видны только ее раскинутые ноги, обтянутые джинсами, продранными на коленях.

Он прополз еще пару метров.

Девушка неловко и криво сидела, привалившись к спущенному колесу. Автомат, выскользнувший из бессильных рук, лежал на бедрах. А на пропитанной кровью куртке ее — под левой ключицей — чернели две крохотные дырочки.

Но глаза рыжеволосой были открыты. Влажно и чисто поблескивали они невысохшими слезами. Заметив Комиссара, девушка разлепила спекшиеся губы. Прошептала какое-то короткое слово, в котором Комиссар разобрал лишь первый слог:

— Ма… — и уронила голову на грудь.

— Шеф, вы куда?! — долетел до Комиссара сдавленный крик Спиридона. — Она же вас грохнет сейчас!

Комиссар поднялся на ноги.

— Сдохла-таки, ага! — радостно догадался Спиридон. — Я же говорил!.. — начал он было еще одну фразу, которую сразу же и оборвал, мгновенно изменившись в лице.

Он всадил несколько пуль в несущегося на него с диким криком солдата, отсоединил рожок, заглянул в него, точно надеясь углядеть там последний завалявшийся патрон… И отшвырнул от себя и рожок, и калаш.

И вскочил, пригнувшись, бросился к грузовику, прижимая к груди простреленную руку, которую — как неожиданно заметил Комиссар — успел уже, улучив минутку, заботливо перетянуть ремнем повыше раны. А добежав, навалился на Комиссара, увлекая того на землю:

— Гляньте вон туда, шеф! Видите?

Из-за казармы вылетели двое парней — в гражданской одежде, но вооруженные автоматами. Эти двое очень уверенно продвигались вперед, к третьей линии ограждений, лавируя между беснующимися солдатами, откидывая от себя прикладами и выстрелами тех, кто бросался на них.

— Я их вот только засек, — свистяще прошипел Спиридон. — Да не высовывайтесь вы! Двое… Видно, авангард штурмового отряда, вперед вырвались. Остальные сейчас покажутся. Эх, свезло им, сволочам; Консультант, гад, такой подарочек им преподнес — весь гарнизон разума лишил своим воплем! Голыми руками Объект возьмут!

Возбужденную его скороговорку прервал лязг металлической сетки — это с западной стороны карабкался через ограждение третьей линии порченый. Еще два мертвяка лезли с южной стороны.

— Этих упырей еще тут не хватало! — с размаху хватил по земле здоровой рукой Спиридон. — Надо уходить, шеф! В бункер! Оттуда подкрепление вызывать! Оно, конечно, нескоро подтянется, но… выбора все равно нет. Эта парочка… — он кивнул на споро приближающихся парней, — прямо сюда прет. Нас они пока не видят, так что я их без труда положу. И сразу рванем в бункер! Как вам план, шеф? Шеф! Шеф!..

Комиссар открыл глаза, задышал часто и неглубоко. Бледность, вдруг вцепившаяся в его лицо, понемногу таяла. С упругой болью застучала в висках, разгоняясь, кровь. Проверить окружающее пространство, подчинившись внезапно родившемуся в голове тревожному импульсу, далось ему ценой чудовищного напряжения, но результат того стоил.

— Подходящий план, Спиридоша, — похвалил он. — Только в бункер пойдешь ты один. У меня здесь… есть еще дело.

— Что за дело? — округлил глаза Спиридон. — Вы что-то… почувствовали, да? Что-то нехорошее? Их там — ублюдков этих — слишком много на подходе, да?

— Не болтай. Пойдешь в бункер один. Это приказ.

— Понял, понял!.. — пробормотал Спиридон, поспешно отводя взгляд. — Слушаюсь! Не надо меня… того… заставлять. Я сам! Приказ есть приказ.

«А я бы и не смог заставить… — мысленно ответил ему Комиссар. — Не осталось у меня на это энергии. Авангард штурмового отряда! Знал бы ты, Спиридоша…»

— Уходи сейчас, — вслух проговорил он. — На меня не оглядывайся. Я знаю, что делаю. Ну! Уходи!

— А как же?..

— В бункер! Ты жить хочешь?

— Кто ж не хочет… Слушаюсь!

Комиссар катнулся в сторону котлована. Прополз несколько метров… А потом поднялся и, не таясь уже, побежал к котловану, изо всех оставшихся сил стараясь быстрее передвигать не вполне еще послушные ноги.

Он добежал. Он упал на колени перед скорчившимся у самого котлована телом. Дернул с тела рюкзак, оторвав сразу одну лямку. Дернул еще раз. И опрокинулся навзничь, стискивая в руках рюкзак, оказавшийся очень тяжелым. Тело ворохнулось, испустило мычащий стон…

Осталось совсем немного. Осталось каких-то два-три шага. Чувство торжествующего, очищающего облегчения вскипело в Комиссаре. Он даже улыбнулся — измученно, но счастливо. Как, должно быть, улыбается человек, долго и безнадежно блуждавший в ночном лесу и вдруг увидевший плеснувшую сквозь долгожданную опушку розовость рассвета.

Комиссар встал на колено, прижимая к себе рюкзак. Впереди затягивающе чернел провал котлована.

И тогда в спину ему словно сильно ударили кулаком. Комиссар рухнул лицом вниз. Рот его сразу наполнился кислой кровью.

У него достало сил перевалиться на бок, обернуться.

— Я же говорил, шеф, что присматривать за вами приставлен! — В голосе Спиридона не было уже служебной покорности. А было недоумение и даже, кажется, обида. — Чтобы не случилось ничего непредвиденного. Вам ведь, лобстерам, никогда настоящей веры не было…

Комиссар закрыл глаза. Вернее, они сами собой закрылись. И не видел он, как Спиридон, только что застреливший его из верного своего пистолета, скользнул за неподвижную, расколотую, мертвую глыбу, еще совсем недавно называемую Консультантом, укрываясь от прорвавшихся уже через третью линию ограждения парней.

Грузовик мы с Дегой заметили сразу же, как только добрались до казарм. Он косо громоздился, упершись покореженной кабиной в… Во что? В какого-то поверженного каменного гиганта, в невесть откуда взявшуюся здесь снесенную статую… кажется, мраморную, зачем-то обернутую в черную рваную ткань.

Подобравшись ближе, мы сумели рассмотреть еще кое-что. Всего в дюжине метров от грузовика темнела широченная горловина котлована, и у той горловины валялись два мужских тела, у одного из которых разметались по земле длинные волосы.

Макс!

А где Ветка? Где моя Ветка?

И тотчас — словно в ответ на безмолвный мой вопрос — внезапный порыв ветра взметнул над скомканным капотом рыжую прядь.

Неужели они и ее тоже… как Макса?..

Я кинулся к грузовику, уронив свой калаш, я рванулся туда со всех ног. Дега едва поспевал за мной. Трижды бросались на меня озверевшие солдаты, трижды кореш скашивал их с моего пути автоматными очередями.

…Я склонился над ней, боясь дышать.

И сразу погасли вокруг нас дикие вопли, вой и визг, стихли рвущие морозный воздух выстрелы.

Я взял в ладони ее лицо, покрытое ломкой кровяной коркой, приподнял его, осторожно, как большую бабочку.

Только б она была жива! Только б жива! Больше ничего не надо!

И веки моей Ветки дрогнули. Она открыла глаза.

— Ма… — прошептали ее губы.

— Маугли, — подсказал я.

— Макс… — договорила она. — Где?..

Дега обернулся, скакнул назад, прикладом сшиб очередного солдата, преследовавшего нас по-волчьи, на четвереньках. Тот откатился в сторону и затих.

— Рвем когти, Умник! — выкрикнул мой кореш. — Давай бери ее, и сматываемся! Там, у КПП грузовик стоит. Еще я по дороге несколько бронеавто видел, но я ими управлять не умею, так что…

— Макс, — повторила Ветка и закрыла глаза.

— Брахмана нашего захватим и уходим, — сказал я.

— Так он ведь уже вроде как…

— Брахмана нашего захватим и уходим! — заорал я, срываясь на истерический визжащий всхлип.

Дега оскалился для ответного крика. Но тут же стиснул зубы, ожегши меня уничтожающим взглядом. Пригибаясь, побежал к тому месту, где лежал Макс. Взглянув ему вслед, я машинально отметил, что второго тела, которое лежало рядом с нашим лобстером, уже не было. Куда подевалось, в котлован свалилось, что ли? Да какая разница…

Я поднял с колен Ветки автомат. Потому что, пошатываясь и хрюкающе взрыкивая, спешил к нам перебравшийся через ограждение порченый. Изодранное цветастое платье развевалось на нем. Черные грязные космы шевелились вокруг его головы, неряшливо обрамляя темное, ничего не выражающее мертвое лицо.

Спиридон аккуратно и медленно, постаравшись не лязгнуть, оттянул затвор пистолета.

«Брахмана нашего захватим и уходим!»

Это что значит? Да только то, что никакого штурмового отряда нет. Есть лишь пара сопляков, проникшая на территорию военной базы исключительно потому, что свихнувшийся гарнизон не смог оказать им нормального сопротивления.

Вот оно, то «нехорошее», что почувствовал его шеф… Бывший шеф.

Эх, Комиссар, Комиссар!.. Как же так? Ведь он, Спиридон, успел привязаться к нему, успел даже проникнуться доверием. Несмотря на четкие инструкции, полученные в самом начале их совместной работы: с ЛОПСа глаз не сводить, контролировать каждый шаг, об изменениях в поведении немедленно сообщать. На то он и ЛОПС…

Спиридона стиснула злость, аж слезы выступили в уголках глаз.

Ну, откуда, откуда в людях берется этот неистовый неубиваемый зуд врезаться со своим никому не нужным собственным мнением в монолит решений умудренных опытом профессионалов? Откуда эта надрывная жажда одиночек яростно тявкать из-за угла, кусать за ноги размеренно шагающую — в единственно правильном направлении шагающую — колонну большинства? Сколько бед происходит из-за таких вот самонадеянных выскочек, как Всадник и его шайка!.. Как Комиссар, который вроде держался, держался, да так и не сумел (ЛОПС же!) совладать с собой… Ох, сколь же умно рассудило в нужный момент начальство, когда распорядилось попросту отстреливать, как заразных крыс, шептунов, бегущих государственных интересов! Жаль, чересчур милостиво обошлись с этими выродками… Всех надо было их к стенке, всех, подчистую! Им ведь, крысам, только оставь лазейку — вмиг обрушат, подточив снизу, то, что кропотливо сооружалось на благо всего человечества тяжким трудом многих и многих. Как вот этот Объект, например. Штуку.

В коей они, чертовы умники, близоруко видят некую угрозу, суть которой сами толком и сформулировать не в силах. Кондиционер! Ничего более идиотского и придумать нельзя!

Ну никак они, вездесущие шавки, не могут уяснить простейшую истину: мир изменяется по собственным, не поддающимся пониманию законам, а не по хотению людей. Как бы они, люди, для этого ни старались. И поэтому все, чего эти выродки сумеют добиться, — только лишь навредить здравому и мудро управляемому большинству. И в конце концов погибнуть, ни на йоту не приблизившись к осуществлению задуманного. Сражающиеся во имя изменения мира обречены. Следующие правилам мирового порядка, ведущие за собой остальных, выживут и приумножатся. Так было и будет всегда.

Совсем рядом сухо треснул автоматный выстрел. Спиридон поднял голову и увидел в паре шагов запрокидывающегося порченого в драном цветастом платье, в темном лбу порченого чернела пулевая пробоина.

Это зрелище вернуло Спиридона к действительности.

«Сваливать собрались? Нагадили — и бежать? Нет, не выйдет… Сперва кончаю ублюдка, который возле дохлой бабы сидит, — быстро прикинул он. — А потом — второго, который к котловану побежал…»

Спиридон напрягся, чтобы вскочить, но тут что-то тяжелое, густо воняющее землей и гнилым мясом, навалилось на него сзади. Он взбрыкнул ногами, с размаху закинул за голову руку с пистолетом, пытаясь ударить нападавшего. Но было уже поздно. Мертвой хваткой сомкнулись на его загривке безжалостные челюсти, разорвав плоть, размозжив шейные позвонки, мгновенно потушив взвывший от непереносимой боли мозг.

Здесь, у КПП, было уже много спокойнее. Здесь, кроме нас четверых, вообще не было живых. Валялись тут и там трупы, и порченые, подобно стервятникам, нависали над ними, вороша неостывшие еще тела, с хрустом отрывая от них куски жадными ртами. На нас порченые не обращали внимания, им и без нас было чем заняться…

Безумная кровавая круговерть осталась позади. Я был настолько вымотан, что толком уже и не помнил, как мы продирались сквозь нее. В памяти, как в бурлящем котле, вращались, то появляясь на неспокойной поверхности, то вновь ускользая, лишь лоскуты и обрывки только что пережитого. Отчаянный бег… прыжки… бешеный бой крови в ушах, теснящее горло дыхание… и рожи, рожи! Оскаленные то животным страхом, то кровожадной свирепостью. И свистящие удары смертоносными полосками стали… горячие алые брызги…

Вот когда снова пригодились нам наши джаги, давно уж не пускаемые в ход. Это ведь только в кино бесстрашные герои демонстрируют бравые акробатические номера: сальто вперед, сальто назад. В одной руке — спасаемый товарищ, в другой — противотанковый пулемет с нескончаемыми обоймами, с помощью которого с меткостью профессионального снайпера героем выкашиваются сонмы врагов… А попробуйте в реальной жизни — даже и безо всякой ноши — стрелять из того же калаша лишь одной рукой!

Задыхаясь, мы опустились на землю. Я поспешно, но осторожно переместил мою Ветку с плеча на колени, Дега свалился набок прямо с Максом на плече.

Ветка так и не открыла глаза. Беспамятство не отпускало ее: она изредка кривила губы, постанывая, а по ее телу непрерывно, одна за другой, пробегали мелкие волны судорог. И от каждой такой волны я ощущал мучительную боль в сердце.

Макс же, лишь очутившись на земле, оттолкнулся от хватающего по-рыбьи ртом воздух Деги. Рывком поднялся, сел, опершись на руки.

— Ветка! — громко позвал он, блуждая взглядом.

— Да тише ты! — отозвался я. — Здесь она.

— Жива? — Он повернулся ко мне, перетащив свое тело в необходимое для того положение.

— Жива.

Брахман пополз ко мне, волоча за собою безвольно скребущие по земле ноги. Я невольно отодвинулся, закрывая от него Ветку.

— Грабли убери! — скрипнул зубами Макс. — Ну!

Опомнившись, я подчинился. Он положил ей на лоб ладонь, закрыв глаза, зашептал что-то. И почти сразу же Ветка обмякла в моих руках, и лицо ее умиротворенно разгладилось.

— Пусть поспит… — проговорил Макс.

И вдруг — явно вспомнив о чем-то — передернул плечами, свел лопатки, хлопнул обеими руками себе по груди:

— Рюкзак где мой? Я что-то… плохо помню.

— У того жмура… — вяло ответил ему Дега. — Который рядом с тобой валялся…

Лицо Макса вмиг осунулось.

— Выходит, нам не удалось… — выговорил он.

— Как это не удалось? — возмутился Дега. — Конечно, удалось! Вытащили вас из самого пекла!

— Штука уничтожена?

— Как бы… нет.

— Тебе — не удалось, — внес я необходимые коррективы. — Мы-то свои задачи выполнили. Дега прикрывал меня. Я прикрывал Ветку. А она — тебя. А уж твоей задачей было — Штуку взрывать.

И вдруг у меня в голове остро вспыхнуло понимание: мы выжили! Выжили мы! У нас получилось! Мы нырнули в омут смерти и вернулись обратно. Видно, и правда смерть не властна над теми, кто накрепко соединен между собой нитями отвергающей страх любви. Видно, действительно работает эта цепочка незримой метафизической связи…

— Ты чего? — покосился на меня Дега.

— Да так… — ответил я. Не мог же я вывалить ему всю эту конструкцию: на смех меня подымет. Не сейчас, конечно, подымет. Потом…

Макс пополз обратно к моему корешу.

— Возвращаемся! — распорядился он.

— Туда? — изумился Дега. — Вот уж нет! Что я тебе — скакун вороной? Мы сваливаем отсюда.

Макс, не говоря больше ни слова, пополз, отталкиваясь от земли руками, по направлению ко второй линии ограждения. Надо полагать, снова к котловану.

Всего несколько секунд понадобилось мне для принятия решения.

— Стой! — крикнул я брахману. — Я с тобой!

Макс остановился. Посмотрел на меня — и во взгляде его не было удивления. Он кивнул мне. Зато Дега затопал ногами, закричал:

— Ты сдурел, что ли? Никто никуда не пойдет!

Я лихорадочно соображал, как же объяснить корешу, что я чувствую.

— Цепочка не должна рваться, — сказал я. — Я жертвую собой ради Ветки, которая готова пожертвовать собой ради Макса. Это мой выбор. Я ведь не могу отпустить Макса на верную смерть, верно?

— А я тебя могу отпустить?!

— А ты вытащишь отсюда Ветку. Не сделаешь этого, она погибнет. Как ты не поймешь-то? Так цепочка не порвется. Станет короче, но не порвется. Цепочка не должна рваться…

— Да какая еще, к дьяволу, цепочка?! — вылупился Дега.

Полукруглая кромка обрыва маячила впереди, то сжимаясь до размеров точки, то расползаясь чудовищной черной ухмылкой; то приближаясь на расстояние вытянутой руки, а то вдруг уносясь к недосягаемому и невидимому горизонту.

Это все потому, что никак не удается полностью открыть глаза. Сковывающая слабость разливается по телу, которое на каждое движение отзывается болью. Так хочется подчиниться этой слабости, застыть в безболезненном покое… Но останавливаться нельзя. Никак нельзя. Совершил ошибку — будь добр, исправь ее. Пока есть такая возможность.

Еще несколько невыносимо трудных рывков, взрывающих в голове и груди огненные шары боли, — и Комиссар свесил руку в провал котлована… в черноте которого угрожающе поблескивали металлические грани Объекта.

Добрался. Самое тяжелое позади. Осталось всего-то ничего…

Он подтянул к себе рюкзак, немеющими пальцами расстегнул молнию. Ему открылась угловая часть металлической коробки, сплошь опутанной проводами, оклеенной скотчем. Он потянул коробку сильнее, и та вдруг выскочила целиком.

Где же здесь?..

Ага, вот он — примотанный к коробке скотчем обыкновенный выключатель, неновый уже, потертый; до того как оказаться на этой коробке, не один год, вероятно, верно и мирно служивший жильцам какой-нибудь квартиры.

Комиссар погладил рычажок выключателя, зафиксированный от случайного нажатия нахлестом скотча. Подцепил ногтем, содрал клейкую полоску.

Вряд ли это устройство рассчитано на немедленное срабатывание… Так и есть: надавив рычажок выключателя, он услышал, как в коробке что-то щелкнуло и зашипело.

И тогда, предвкушая скорое освобождение от боли, усталости и грызущей вины, Комиссар, оттолкнувшись ногами, свесился в подземную черноту, качнулся… и, потеряв под собой опору, ухнул вниз.

Дега встал, проделал два шатающихся шага к грузовику. Поднявшись на подножку, взялся за ручку дверцы.

— Цепочку какую-то выдумали… — проворчал он. — Сваливаем скорее! А то сейчас порченые с основным блюдом покончат, десерта возжелают, свежатинки… Или кого-нибудь из бесноватых солдаперов сюда занесет. Умник! Тащи в кабину Ветку, а я сейчас нашего шептуна-ползуна поймаю.

Речь кореша скользнула мимо меня, чуть только затронув сознание. В моей голове зазвучали слова Комбата, проросшие теперь уже вполне осязаемым смыслом откуда-то из глубины меня:

«Человечество разобщено и раздроблено. Наша миссия состоит в том, чтобы связать его. Узами, которые покрепче любых материальных. И тогда уйдет страх. А не станет страха, человечество будет непобедимым. И сметет всю эту погань. И ни одна тварь больше не сунется к нам, потому что задохнутся они здесь, как рыбы без воды».

Все так, так… Простая мысль, но как же трудно ее принять. Прочитав подобное на бумаге или услышав в досужем разговоре, ты ни за что не воспримешь это должным образом. Это можно только пережить.

Все, кого я люблю, кто мне дорог, за кого я без сомнений и колебаний могу отдать жизнь, связаны со мной нечувствительными, но крепчайшими нитями. А если, в свою очередь, от них, кого я люблю, протянутся нити к другим людям, кого я, может быть, и знать не знаю, а от этих незнакомцев — к другим, и еще дальше, и еще… Тогда человечество изменится. Тогда человечество станет одним целым. Изменится и мир. Главное, не забыть никого, кто ценен тебе, кто важен для тебя. Не забыть, не оставить, не потерять…

Дега рванул дверцу. Она открылась, и на землю тяжело сползло тело крупного мужчины с разрубленным (кажется, саперной лопаткой) лицом.

И я узнал это лицо.

И Дега узнал, с испугом оглянулся на меня.

Папахен.

На оглушившее меня потрясение реальность отозвалась гулким взрывом.

Эпилог