Шагнув внутрь, мы оказались под гигантским кристаллическим куполом вместо потолка. Сквозь него лился холодный, мертвенный свет далеких, незнакомых созвездий, что висели в бархатной черноте острыми, чужими осколками битого стекла. И там, в самом центре зала, на простом, лишенном украшений троне из цельного обсидиана, сидела одинокая фигура.
«Носитель… я помню его, — прошелестел в голове голос Искры, лишенный привычного анализа и холода. В нем звучали лишь узнавание и древняя, почти забытая тоска. — Он был… светом. Что с ним стало?»
Фигура на троне медленно подняла руку и сняла шлем. Я ожидал чего угодно: рогов, щупалец, второй головы. Однако реальность оказалась хуже любых моих ожиданий.
Под шлемом скрывалось лицо. Почти человеческое. Древнее, как сама земля, и донельзя изможденное. Бледная, тонкая, словно старый пергамент, кожа обтягивала череп, а глаза… Глаза — без зрачков, без радужки. Одна лишь холодная, бездонная синева, в которой отражались те самые далекие, мертвые звезды.
— Я ждал вас. — Тихий, почти шепот, его голос в абсолютной тишине прозвучал как удар колокола. Просто… уставший.
Высокий, неестественно худой, он медленно поднялся с трона, двигаясь с какой-то изломанной, болезненной грацией.
— Меня зовут Кассиан, — произнес он, и его взгляд, полный звездной пыли, остановился на мне. — Я — тот, кого вы ищете. Последний из трех.
— Предатель! — вдруг выкрикнула Арина. Голос ее дрожал от сдерживаемой ярости, а вокруг ладоней уже плясали золотистые искорки. — Ты тот, кто бросил свой пост!
Один бездонный взгляд Кассиана заставил ее невольно отшатнуться. Ее жизненная сила не просто съежилась — ее захлестнула невыносимая тоска вечного, неизменного покоя.
— Я не бросал пост, дитя Тепла. Я осознал его бессмысленность, — спокойно ответил он. — Жизнь в ее нынешнем, искаженном виде — лишь боль. Бесконечный, бессмысленный цикл рождения и страдания.
— Хватит философии, — рыкнул Ратмир. Он не боялся, нет. В его взгляде сквозило презрение солдата к дезертиру. — Ты бросил свой пост, пока твой брат сражался. Ты — трус.
Кассиан посмотрел на него, и Ратмир вдруг пошатнулся, схватившись за виски. В его глазах на мгновение отразились тысячи битв, тысячи смертей, свидетелем которых он был. Кассиан не атаковал — он лишь явил ему всю тщету его вечной войны.
— Я — тот, кто хочет прекратить боль, воин. А ты — тот, кто всю жизнь ее приумножает. Кто из нас трус? — он шагнул в нашу сторону, и мы все невольно попятились. От него веяло холодом. Не хищным, как от меня, а абсолютным, могильным холодом вечного покоя.
— Еретик… — прошептал Елисей. В его голосе, помимо страха, пробивалось неуместное научное любопытство. Для него Кассиан был не врагом, а живым, невозможным артефактом.
— Я не еретик. Я — врач. — Кассиан снова посмотрел на меня, и в его звездных глазах отразился не противник, а… коллега. Врач, который смотрит на безнадежно больного пациента и собирается предложить ему единственное, последнее лекарство. — Твой путь привел тебя на развилку, Наследник Голода. Одна дорога ведет к вечной боли. Другая — к вечному покою. Я не предлагаю тебе выбор. Я просто освещаю обе тропы.
Отлично сказано. Прямо туристический гид по преисподней. Одна тропа ведет на костер, другая — в морозильную камеру. Выбор, как говорится, за мной. Глядя на этого древнего, выгоревшего дотла философа, я осознал: мой внутренний зверь впервые за долгое время молчал. Не потому что испугался — потому что слушал. С хищным, внимательным интересом.
— Красиво говоришь, — хрипло отозвался я, делая шаг вперед. — Только слова — это просто слова. Мне нужны факты.
Кассиан на мгновение замер, и в его звездных, бездонных глазах промелькнуло что-то похожее на… одобрение. Он ждал этого.
— Вы, дети Хаоса, привыкли доверять лишь тому, что можно потрогать или проткнуть мечом. Хорошо. Будут вам факты.
Он не взмахнул рукой. Он просто… подумал. И мир вокруг нас снова изменился.
Кристаллический купол над головой подернулся рябью, и мы повисли в пустоте. Перед нами, сменяя друг друга, разворачивались рождение и смерть целого мира: на молодой планете зарождались первые организмы, эволюционировали, пожирая друг друга, разрастались городами-ульями и, наконец, сгорали в огне бессмысленных войн.
— Но… но ведь была и радость! Любовь! Творчество! — выкрикнула Арина, голос ее дрогнул.
В ответ голограмма сфокусировалась на конкретной сцене. Возник город невероятной красоты, полный смеющихся существ и парящих садов. А затем на него обрушилась чума, порожденная их же магией жизни, вышедшей из-под контроля. Смех сменился криками, сады — горами гниющих трупов.
— Мимолетные сбои в программе, — голос Кассиана звучал в наших головах, ровный и бесстрастный. — Аномалии, которые лишь усугубляют страдания, когда они заканчиваются. Статистическая погрешность на фоне океана боли.
— Ложь! — зарычал Ратмир. — Доблесть воина, защищающего свой дом, — это не погрешность!
Изображение на куполе сменилось, явив предков самого Ратмира. Веками они вели бессмысленные войны за один и тот же клочок выжженной земли, умирая в грязи и крови.
— Вот твой прадед, воин, — прокомментировал Кассиан. — Он пал, защищая этот холм. Спустя сто лет его правнук погиб, пытаясь отбить этот же холм обратно. В чем был смысл их боли?
Ратмир пошатнулся. Глядя на карусель бессмысленной резни, он больше не мог скрывать страдание за каменным лицом. Вся его жизнь, вся его вера в честь и жертву только что были названы «статистической погрешностью».
— Это… это не вся правда, — прошептал Елисей. Он не спорил, а скорее пытался найти логическое объяснение, цепляясь за остатки своего мира. — Должен быть… баланс.
— Баланс? — Кассиан впервые позволил себе нечто похожее на усмешку, и от нее по залу пробежал могильный холод. — Баланс — это лишь затишье между двумя приступами агонии.
Вместо войн голограмма явила… порядок. Идеальные, кристаллические структуры медленно расползались по планете, замораживая все на своем пути. Замораживая войны, чуму, саму жизнь.
— Я видел это тысячелетиями. И я понял то, чего не смогли понять Архитекторы. Ошибкой был не Раскол. Ошибкой была сама Жизнь. Этот хаотичный, болезненный процесс, обреченный на вечные страдания.
Он повернулся ко мне, и его звездные глаза, казалось, заглядывали прямо в душу, в ту ледяную пустоту, что поселилась в ней.
«Вечный стазис? — пронеслась в голове холодная, как сквозняк, мысль. — Конечная, просьба освободить вагоны». Это не лечение, а кома. Не решение, а капитуляция. Идеальный порядок — смерть любой системы, ведь равновесие требует динамики, а не статики. В его безупречной, чудовищной логике зиял изъян. Он не был прав. Он просто… устал.
— Моя цель — не уничтожение, — продолжал Кассиан, не ведая о моих мыслях. — Я не варвар, который сжигает библиотеку, чтобы согреться. Моя цель — исправление этой ошибки. Я хочу не убить вселенную. Я хочу ее… вылечить. Погрузить в идеальный, безболезненный, вечный стазис. Состояние абсолютного Порядка и покоя. Где не будет ни боли, ни страха, ни надежды, ни отчаяния. Только… тишина.
Голограмма погасла. Купол вновь явил холодные, безразличные звезды.
Мы стояли в оглушительной тишине, каждый переваривая услышанное. Его логика была чудовищной. Бесчеловечной. Но, черт побери, в ней нашлась своя, уродливая, пугающая убедительность. Он предлагал не ад, а… рай. Рай для тех, кто устал. Для тех, кто больше не хочет чувствовать. И в этот момент я, как никто другой, понял, насколько соблазнительным может быть такое предложение.
Этот древний, выгоревший дотла философ не просто верил в свои слова. Он и был этой верой.
— И какую же роль в этом… театре… ты отводишь мне? — мой голос прозвучал ровно, безэмоционально. — Если Жизнь — болезнь, а твой Порядок — лекарство, то кто тогда я? Инструмент для эвтаназии?
Кассиан медленно развернулся, и в его звездных глазах не было ни угрозы, ни злорадства. Лишь холодный, отстраненный интерес ученого.
— Ты не инструмент, Наследник Голода. Ты — сам процесс. Неизбежный. Необходимый.
Один его шаг — и мир снова изменился. Купол над головой погас, зал утонул в абсолютной, бархатной тьме. И эта пустота отозвалась во мне. Мой внутренний холод, проклятие всей моей жизни, узнал в ней родную стихию.
А потом в этой тьме вспыхнули два огня: яростный, золотой, хаотичный и холодный, синий, идеально ровный.
— Два искажения, — прокомментировал Кассиан из темноты. — Вечно воюющие, вечно порождающие страдания.
— Магистр, не слушайте его! Это яд для ушей! — прорычал Ратмир, делая шаг вперед и выставляя щит, будто пытаясь заслонить меня от этих слов.
Кассиан проигнорировал его. Между двумя огнями возник третий элемент — сгусток абсолютной, всепоглощающей черноты. Мой голод. На голограмме черный клинок начал всасывать и золотое пламя, и синий луч.
— Пустота, — голос Кассиана стал почти благоговейным. — «Изначальный Голод». Это не зло. Это… очищение. Единственная сила, способная вернуть все к исходному состоянию.
— К абсолютному нулю! — выпалил Елисей. В его голосе вместо страха звенел азарт ученого, столкнувшегося с невозможной теоремой. — Но что, если ваш план «перезагрузки» не сработает? Что, если после абсолютного нуля не последует ничего? Вы просчитывали эту вероятность?
— Вероятность неудачи ничтожна по сравнению с гарантированным страданием, которое несет бытие, — безразлично ответил Кассиан, и тьма вокруг нас начала рассеиваться. Он стоял, вытянув перед собой руку, на бледной коже которой мерцали кристаллические узоры. — Но сама по себе Пустота — слепой огонь. Ей нужен… хирург. Тот, кто направит скальпель.
Он посмотрел прямо на меня. Это было предложение. Партнерство.
— Михаил, он лжет! — голос Арины был полон отчаяния, взывая не к логике, а лично ко мне. — Тишина — это не покой, это смерть! Ты сам боролся за жизнь, за свой род! Неужели ты готов предать все это ради… тишины?