Катастрофа была следствием не ошибки в коде, а человеческого, слишком человеческого страха. И предательства.
Симуляция погасла.
Выйдя из белой пустоты, я нашел Кассиана на его обсидиановом троне. Его звездные глаза, казалось, стали еще тусклее.
— Теперь ты знаешь, — его голос был ровным, но под этим спокойствием я теперь слышал отголоски той древней, незаживающей раны.
— Я знаю, что ты мне лгал, — отрезал я, подходя ближе. — Ты сказал, что Жизнь — это ошибка. Но умолчал, что эту «ошибку» совершила та, кого ты, возможно, когда-то звал сестрой.
На его пергаментном лице не дрогнул ни один мускул.
— Эмоции — слабость, Наследник. Иррациональный фактор, ведущий к катастрофам. Я извлек из этого урок и предлагаю тебе сделать то же самое.
«Да… убей ее… она заслужила… — зашептал в моей голове древний, полный боли голос Лии. — Отомсти за меня… за нас…»
— Ее потомок сейчас ходит по коридорам моей цитадели, — продолжил Кассиан, будто не слыша мой внутренний диалог. — Носительница той же силы, того же хаоса. Живое напоминание о предательстве. Она — первое, что должно быть… исправлено.
Он не приказывал. Он предлагал. Стать его палачом. Завершить его месть.
«Нет, Носитель! — вдруг раздался в голове другой, уже знакомый, синтетический голос. — Анализ! Месть — путь Хаоса! Тот же путь, что выбрала Элиара! Не повторяй ее ошибку! Нелогично!»
Два голоса в моей голове спорили, разрывая меня на части. Однако ответ пришел не от них, а из той части меня, что все еще оставалась Михаилом Котовым, аналитиком.
Я криво усмехнулся.
— Предлагаешь исправить ее «ошибку», совершив точно такую же? Предать союзника, который спасал мне жизнь? — шагнув вплотную, я почувствовал, как холод, исходящий от нас обоих, заставил воздух в зале затрещать. — Ты не извлек урок, Кассиан. Ты на нем зациклился. Ты не врач. Ты — пациент, пытающийся лечить других тем же ядом, которым отравлен сам.
Резко развернувшись, я пошел к выходу.
— Твое предложение отклонено.
Я ждал удара в спину, но его не последовало.
— Ты еще вернешься, Наследник, — прошелестел его голос мне вслед. — Когда твой голод станет невыносимым, а твои «союзники» посмотрят на тебя с ужасом, ты вернешься. Потому что только я могу дать тебе то, чего ты хочешь. Тишину.
Не оборачиваясь, я просто шел, и с каждым шагом холод в моей груди становился все сильнее. Он был прав. Черт побери, он был прав.
Глава 8
Бродя по гулким, стерильным коридорам этой горы-тюрьмы, с каждым шагом я слышал в голове его тихий, уставший голос. Он был прав, черт побери. И от этого осознания хотелось не то выть, не то напиться до состояния одноклеточной амебы.
Собрал я их в зале с синим, не греющим камином. У стены, скрестив руки на груди, застыл Ратмир — гранитная скала, готовая к удару. В кресле сжалась в комок Арина, будто ожидая приговора. А Елисей… он притулился у книжного шкафа с таким видом, будто его сейчас будут бить. Возможно, даже ногами.
Не стал я ходить вокруг да около. Просто вывалил все как есть, без прикрас и смягчающих формулировок: про Элиару, прародительницу Арины, что из страха перед застоем устроила локальный армагеддон; про Кассиана, из мудрого хранителя превратившегося в сломленного фанатика; про то, что вся их хваленая философия — никакой не результат тысячелетних размышлений, а посттравматический синдром вселенского масштаба.
— Ересь! — первым не выдержал Ратмир. Его хриплый, как скрежет гравия, голос не кричал — он выносил вердикт. — Яд для ушей, Магистр.
Солдатская ярость, простая и понятная, ему была ближе, чем вся эта космологическая Санта-Барбара.
Арина вжала голову в плечи, будто мой рассказ был не словами, а физическими ударами. На ее руках, из которых сочился едва заметный золотистый свет, застыл взгляд, полный отвращения, будто это были не ее ладони, а две ядовитые змеи. Бремя вины предка рухнуло на ее плечи с тяжестью целой горы.
Взорвался, однако, именно Елисей.
— Но… если Жизнь, «Великое Тепло», изначально нестабильна, если именно ее хаос стал причиной катастрофы… — сделав шаг вперед, он вскинул голову, и в его глазах, до этого полных ужаса, вспыхнул огонь. — Тогда… тогда Кассиан прав! Его Порядок — это не зло! Это… логика!
— Ты в своем уме⁈ — прорычал Ратмир, его рука сама собой легла на эфес меча.
— Вы не понимаете! — отшатнувшись, но не от страха, Елисей заговорил, и в его голосе звенел восторг неофита. — Его технологии… его философия… это не магия, это наука! Высшая форма! Я должен… я должен это понять!
Он вылетел из комнаты, оставив нас в оглушительной тишине. Кажется, я только что потерял солдата. Хуже — я только что подарил врагу нового, самого преданного адепта.
Прошло два дня. Два дня гнетущей тишины, в которой каждый из нас варился в собственном котле. Арина заперлась в своих покоях; я раз принес ей еду — просто оставил поднос у двери, но та так и не открылась. Ратмир же нашел выход своей ярости единственным доступным ему способом. Проходя мимо тренировочного зала, я услышал не лязг стали, а яростный, отчаянный рев. Заглянув в проем, увидел, как он, с голым торсом, рубит деревянное чучело. Удары были не тренировочные — он пытался его убить, и с каждым взмахом двуручного меча с его губ срывался скрежет зубов. Наши взгляды встретились на мгновение. В его глазах не было ненависти, лишь холодное, солдатское презрение к тому, что он считал слабостью. Моей слабостью.
Елисей нашелся в библиотеке. Вернее, в том, что они называли архивом — зале, где вместо полок мерцали кристаллические стеллы, а в воздухе висели голографические схемы. Он оказался не один: рядом, молча, тенью застыл Первый Адепт в своей дизайнерской маске. Тот не учил. Просто… присутствовал.
— … и если применить принцип структурной инверсии к энергетической матрице, то можно не просто подавить хаос, а обратить его в чистый, упорядоченный потенциал! — Елисей оживленно жестикулировал, тыча пальцем в сложнейшую, переливающуюся схему. — Гениально! Это не разрушение, это… оптимизация бытия!
Обернувшись, он увидел меня. Страх в его глазах сменился чем-то иным: отстраненным любопытством. И жалостью. Он больше не видел во мне Магистра. Он видел во мне такой же неупорядоченный, хаотичный элемент, как и Арина. Болезнь, подлежащую исправлению.
— Магистр, — он слегка склонил голову, хотя в его голосе не было прежнего трепета. — Я изучаю труды Архитекторов. Здесь ответы на все вопросы. Они предлагают не смерть. Они предлагают… совершенство.
— Совершенство мертвой, стерильной пустоты, — прошипел я.
— Вы мыслите категориями живого, — с легкой, почти снисходительной улыбкой ответил он. — Устаревшая парадигма. Ваша сила, ваш «Голод», — такой же хаотичный сбой, как и «Тепло» леди Арины. Вас обоих нужно просто… откалибровать.
Я смотрел на этого парня, на моего бывшего ученика, с восторгом обсуждающего с ходячим трупом преимущества тотальной аннигиляции, и ощущал не злость. Лишь глухую, выпотрошенную пустоту.
— Анализ. Юнит «Елисей» успешно интегрируется во вражескую идеологическую модель, — бесстрастно сообщила Искра. — Его когнитивная парадигма совпадает с их парадигмой на восемьдесят один процент. Вероятность его возвращения… низкая. Поздравляю. Ты только что создал первого в истории человеческого адепта Ордена. Мне нравится его стиль. Он задает правильные вопросы.
Развернувшись, я пошел прочь. Я пришел сюда, чтобы найти ошейник для своего зверя. А в итоге просто помог другому, более страшному зверю обрести нового, самого верного пса. Делов на копейку, а шуму на рубль. Только в этот раз рублем была душа этого наивного, рыжего паренька. И я, кажется, только что проиграл ее вчистую.
От Елисея, с восторгом обсуждавшего с ходячими трупами преимущества тотальной аннигиляции, меня буквально тошнило. Не физически — мой желудок, кажется, давно забыл, что это такое. Тошнило метафизически. Развернувшись, я пошел прочь, а за спиной все еще звенел его сбивчивый, но увлеченный голос, объясняющий Первому Адепту что-то про «стабилизацию энтропии». Началось в колхозе утро. Мой бывший ученик только что нашел свое истинное призвание, и оно пахло могилой.
Бредя по стерильным коридорам, я искал не выход, а хоть какой-то островок реальности в этом царстве безупречной логики. И я его нашел. Из-за поворота донесся звук, который здесь, в этой идеальной тюрьме, казался диким и неуместным: резкий, ритмичный скрежет металла по точильному камню. Ш-ш-шрк… ш-ш-шрк…
В оружейной пахло сталью, смазкой и мужским потом. Ратмир, сбросив верхний камзол, стоял у точильного круга; его широкая, как у медведя, спина ходила ходуном. Он не просто точил свой двуручный меч — он вкладывал в это всю свою злость, всю свою растерянность, всю свою солдатскую прямоту. Сноп искр вылетал из-под камня, освещая его сосредоточенное, мрачное лицо. Его люди были здесь же: Игнат молча перетягивал ремни на своем щите, Степан методично, звено за звеном, проверял свою кольчугу. Они не разговаривали. Они готовились.
Стоило мне войти, как звук оборвался. Ратмир медленно выпрямился, провел большим пальцем по идеально заточенной кромке меча и повернулся ко мне, его лицо было высечено из камня.
— Магистр, — он не спросил, а констатировал, и в его голосе не было ни капли прежнего уважения. — Объясни мне. Как солдат солдату. Что ты там увидел? Я видел, как ты спасал нас, и не верю, что ты можешь встать на его сторону. Но то, что я вижу сейчас… оно меня пугает.
— Я не встаю на его сторону, воевода, — ответил я, подходя ближе. — Я пытаюсь понять, как думает вражеский генерал. Это разведка, а не предательство.
— Тот, кто предлагает уничтожить мир, чтобы «спасти» его — враг. Точка, — отрезал он. — Тут нет ничего сложного. Есть черное и белое. Жизнь и смерть. Честь и предательство. Все остальное — яд для ушей, которым этот ваш Кассиан пытается отравить тебе мозги.
Шагнув ко мне, он заставил своих людей за спиной напрячься, готовых в любой момент броситься вперед.