Спасибо, подруга. Хоть какая-то хорошая новость в этом дурдоме. Мой план, такой дерзкий и изящный — прокрасться за «Ключом Льда», — только что был стерт в пыль вместе с тем бедолагой-послом. Нас больше не ждали патрули Ордена. Нас ждал многотысячный каток из стали и фанатизма, который собирался проутюжить эти горы так, что от них останется только оплавленное стекло.
Адепт, собрав последние силы, закончил свой доклад, который звучал как эпитафия для всех нас:
— Их «священный поход» уже на подходе. Передовые отряды «Волчьей Сотни» прощупывают предгорья, убивая все живое. Их маги, больше похожие на сектантов-самоубийц, поют литургии, от которых сама земля начинает гнить и трескаться. Основные силы будут здесь через… через два, может, три дня. Они не собираются вести переговоры. Только выжигать. До самого сердца этой горы. До последнего камня.
Доклад адепта повис в воздухе, как приговор. В зале воцарилась тишина, но это была уже не прежняя, стерильная тишина Цитадели. Теперь она стала тяжелой и душной, как воздух перед грозой, наполненной запахом озона и близкой смерти. Мой разношерстный отряд замер. Ратмир, казалось, превратился в гранитное изваяние, его лицо стало непроницаемой каменной маской. Арина стояла прямая как струна, ее лицо было бледным, но в глазах горел холодный, злой огонь. Даже Елисей оторвался от своих мыслей, с неподдельным научным интересом глядя на Кассиана, оценивая не моральную сторону, а чисто тактическую выгоду его следующего хода.
Едва заметным жестом Кассиан отдал приказ, и его Первые Адепты бесшумно подошли к раненым вестникам, уводя их в глубину коридоров, как санитары уносят с поля боя тех, кто уже не сможет сражаться. Оставшись в центре зала, он медленно, с какой-то театральной неотвратимостью повернулся ко мне. В этот момент все взгляды — Ратмира, Арины, Елисея — скрестились на мне. Из простого наблюдателя я снова превратился в эпицентр этого маленького урагана.
— Видишь? — Голос Кассиана был тихим, лишенным всякого торжества. Он не злорадствовал. Он констатировал факт, как ученый, чей сложный эксперимент дал предсказуемо печальный, но единственно верный результат. — Мир Жизни не ищет диалога. Он не пытается понять. Он не предлагает компромисс. Он ищет лишь одного — уничтожения всего, что выходит за рамки его примитивного, хаотичного восприятия. Ты отверг мой Порядок. Ты выбрал их. Их несовершенство, их эмоции, их… человечность. И вот их ответ.
Каждое его слово было как удар молота по наковальне. Точное, выверенное, бьющее в самую больную точку. Он не врал. Он не манипулировал. Он просто озвучивал ту правду, которую я и сам только что осознал. Мир, за право быть частью которого я только что боролся с самим собой, приговорил меня к смерти без суда и следствия.
— Я не прошу тебя сражаться за меня, Наследник, — он подошел ближе, и в его голосе появились новые, незнакомые нотки — не искушение, а деловое предложение. — Я прошу тебя сражаться за себя. За свое право на существование, которое они у тебя отняли.
Он остановился прямо передо мной. За моей спиной Ратмир сделал полшага вперед, его рука непроизвольно легла на эфес — инстинкт воина, готового к бою на любой стороне, которую выберет командир. Арина встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я прочел одно-единственное, безмолвное, отчаянное слово: «Не смей».
— Я даю тебе командование над восточным флангом обороны, — продолжил Кассиан, игнорируя эту немую сцену. — Даю тебе моих адептов, мои ресурсы, доступ к моим технологиям. Покажи мне, на что способен твой хваленый хаос, когда он загнан в угол. Победишь — докажешь свою правоту. Выживешь — получишь свободу. Проиграешь… что ж, ты просто умрешь, как и собирался. Но умрешь в бою, как воин, а не как жертва, стертая в пыль безликим правосудием.
Шах и мат. Классическая вилка. И этот ледяной ублюдок знал, что я ненавижу играть по чужим правилам. Вариант А — сдохнуть за тех, кто меня ненавидит. Вариант Б — принять командование от того, кого ненавижу я, и доказать, что мой путь чего-то стоит. Он предлагал мне не просто выживание. Он предлагал мне шанс. Шанс на реванш, на удовлетворение гордыни. Шанс использовать всю свою злость, весь свой тактический гений, всю свою чужеродную силу не сдерживаясь.
Он протянул мне руку в черной перчатке, предлагая не союз, а контракт. Техническое задание на выживание.
Должен быть, черт побери, вариант В. Всегда есть вариант В. Даже если для этого придется перевернуть всю доску к чертовой матери. Мозг лихорадочно заработал, перебирая варианты, как суперкомпьютер, ищущий уязвимость в системе.
Я поднял взгляд и встретился с невидимыми глазами Кассиана. Посмотрел на Ратмира, готового исполнить любой, даже самый безумный приказ, и увидел в его взгляде не только верность, но и тяжелую решимость остановить меня, если я перейду черту. Посмотрел на Арину, чьи глаза умоляли меня не становиться тем, против кого она боролась всю свою жизнь, тем, кто разрушил ее мир тысячу лет назад.
А затем снова посмотрел на Кассиана.
И криво усмехнулся. Усмешка получилась злой, усталой и донельзя безумной. И в этой усмешке был мой ответ. Не ему. Себе.
Глава 11
Кривая, вымученная, донельзя безумная усмешка, кажется, намертво впаялась в мою физиономию. Всё. Точка невозврата пройдена. Внутренний спор окончен, прения сторон завершены, и вердикт, вынесенный самому себе, обжалованию не подлежит. Хватит жевать сопли и строить из себя Гамлета уездного разлива. Пора действовать.
Сделав всего один шаг вперед, я нарушил тишину. В оглушающей пустоте зала скрип кожи моего сапога по зеркальному камню прозвучал, как треск ломающейся кости, заставив всех вздрогнуть. За моей спиной Ратмир с шумом, будто включился поршневой насос, втянул воздух, готовясь к прыжку. Арина, до этого похожая на ледяную статую, дернулась; в ее глазах, полных отчаяния, мелькнул страх вперемешку с надеждой — она поняла, что сейчас начнется представление. Даже Елисей, этот новообращенный адепт «оптимизации бытия», оторвавшись от созерцания своего кумира, вылупился на меня, как на внезапно заговорившую табуретку. Его лицо выражало крайнюю степень научного недоумения: аномалия вела себя не по протоколу.
— Знаешь, Кассиан, — мой голос, сорвавшийся с губ, прозвучал на удивление спокойно, даже лениво, будто мы обсуждали погоду, а не судьбу мира, — предложение твое, конечно, царское. Прямо как вечная жизнь, которую цыганка на вокзале за сто рублей предлагает. Звучит красиво, хотя на деле — либо сглаз, либо кошелек сопрут.
Под его маской напрягся воздух. Он не показал этого, однако я, как старый связист, нутром почуял изменение в эфире. Его безупречная система столкнулась с иррациональным, незапланированным сбоем. Со мной.
— Твоя логика несовершенна, — отозвался он, и голос его был холоден и ровен, как лезвие гильотины. — Ты выбираешь гарантированное уничтожение вместо выживания. Эмоции застилают твой разум.
— Анализ, — вклинилась в мои мысли Искра с непосредственностью пятиклассницы, комментирующей фильм. — Он прав. Твой коэффициент иррациональности превышает допустимые нормы на триста сорок процентов. Это как прыгать с крыши, чтобы доказать гравитации, что она не права. Предлагаю хитрый план: согласись, а когда он подойдет поближе, чтобы пожать руку, ткни его в глаз. Это будет очень смешно!
«Гениально, подруга, — мысленно прошипел я. — Прямо тактика уровня „бог“. И главное, свежо и оригинально».
Не обращая внимания на своего внутреннего советчика, я медленно пошел вдоль зала, заложив руки за спину. Гудение собственных шагов отдавалось от стен, и я ощущал себя то ли следователем на допросе, то ли волком, который кружит вокруг капкана, проверяя его на прочность.
— Эмоции, говоришь? — хмыкнул я. — Возможно. Зато я тут, знаешь, имел возможность ознакомиться с твоим… проектом. Побродил по твоему хранилищу, посмотрел на спящих красавиц в хрустальных гробах. Впечатляет. Тихо, чистенько, пыли нет. Идеальный порядок. Вот только есть один нюанс, который ты в своей безупречной логике упустил.
Резко остановившись, я повернулся к нему.
— Все это — обман. Красивая обертка для очень тухлой конфеты. Вместо выживания ты предлагаешь вечную каторгу, где души, как руда в шахте, просто лежат и ждут, пока из них будут тянуть энергию. Покоем тут и не пахнет. Скорее, скотный двор, где скотину не режут, а просто держат в коме, чтобы не мычала и не портила аппетит хозяину.
Его молчание было красноречивее любого ответа. За его спиной адепты зашевелились, как потревоженные змеи. Они не привыкли, чтобы с их владыкой говорили в таком тоне. В самой их статике, до этого безэмоциональной, появилось напряжение.
— Безопасностью ты называешь тюремную камеру, — подходя ближе, я почти перешел на шипение. — Вместо непредсказуемого, живого, порой болезненного хаоса ты предлагаешь предсказуемую, стерильную, безболезненную смерть. Хочешь лечить головную боль гильотиной. Однако это не выход. Это, чтоб тебя, такая же крайность, как и та, с которой ты борешься, а любая крайность — уже ошибка. Тот самый сбой в системе, который ты так ненавидишь.
В шаге от него я замер, глядя в пустые прорези его маски. Мой внутренний Голод, до этого притихший, снова недовольно заворочался, учуяв конфликт и уже предвкушая пиршество.
— И раз уж так вышло, что старые рецепты не работают, — мой взгляд скользнул по всем присутствующим, — то придется изобретать свой. Третий. Не твой ледяной склеп и не ее всепожирающий огонь.
Выдержав театральную паузу, я дал словам впитаться в звенящую пустоту зала. Ратмир выпрямился, его челюсти сжались так, что заходили желваки. Он наконец-то понял, к чему я веду. Арина замерла, ее губы приоткрылись в немом изумлении. Она ждала чего угодно — моего согласия, моей гибели, — но не этого. Я предлагал не просто выжить. Я предлагал переписать правила игры.
— Так что, при всем уважении к твоим сединам, которых я не вижу, но уверен, что они есть… можешь засунуть свой контракт себе… в архив. Я в твоих играх не участвую. Ищи другого дурака на должность надсмотрщика в этой вселенской богадельне. У меня от вашей стерильности, знаете ли, изжога.