Из коридора, из которого мы только что вырвались, донесся тихий, стеклянный скрежет. Пять оставшихся големов, не спеша, с неотвратимостью надвигающейся стены, двигались сюда, отрезая нам последний путь к отступлению. Времени не было от слова «совсем».
Остановившись в нескольких шагах от барьера, я ощутил, как проснулся внутренний голод. Он больше не скулил, а требовал. Требовал пищи, и вот она, прямо перед ним — щедрая кормушка из концентрированного, упорядоченного холода.
— Арина, отойди, — мой голос прозвучал глухо и чуждо, будто говорил кто-то другой, сидящий у меня в голове.
Она не ответила, лишь упрямо мотнула головой, продолжая свое безнадежное дело. Краска схлынула с ее лица, а по вискам струился пот, тут же замерзая крошечными льдинками. Она выдыхалась, но не сдавалась.
Ну и черт с тобой. Сама напросилась.
Подняв Искру, я почувствовал, как меч в руке ожил, завибрировал, предвкушая пир. Черные вены, оплетавшие мои руки, засветились ярче, впитывая остатки тепла из воздуха. Я начал спрессовывать саму пустоту в одну точку на острие клинка, а не просто собирать силу. Процесс походил на создание шаровой молнии голыми руками — опасно, непредсказуемо и с большой вероятностью может закончиться тем, что тебя самого разнесет на атомы. Но выбора у меня, как обычно, не оставалось.
Воздух вокруг острия меча потемнел, исказился, сворачиваясь в крошечную, абсолютно черную точку, всасывающую в себя свет, звук, само время.
— Михаил, энергетическая отдача при столкновении с полем будет… несовместима с дальнейшим функционированием твоего биологического носителя, — с безразличием счетовода сообщила Искра.
— Плевать, — прошипел я, ощущая, как по подбородку течет горячая струйка крови из носа. — Просто скажи, хватит этого или нет?
Последовала пауза. Искра, кажется, впервые за все время действительно производила расчеты, а не язвила.
— Вероятность пробоя защитного поля — семнадцать целых, три десятых процента. Вероятность того, что твой носитель после этого распадется на составляющие… сто. Крайне невыгодное вложение.
Что ж, семнадцать процентов — это больше, чем ноль. А значит, надо пробовать. Я занес меч для удара, вкладывая в него все, что у меня осталось: свою ярость, свою боль, упакованную в архив, и холодную, мертвую пустоту, которая стала мной. Пора было платить по счетам. С процентами.
— Нет! — выкрикнула Арина, отрывая руки от барьера. Голос ее сорвался от отчаяния. — Не смей! Эта тварь жрет силу! Твою она сожрет точно так же!
Я бы и рад был ее послушать, однако внутренний механизм уже был запущен. Все звуки внешнего мира слились в единый, монотонный гул. Остались только я, мой меч и эта стена из преломленного света. И цель за ней.
Сделав шаг вперед, я всем телом вложился в удар — не выверенный взмах фехтовальщика, а отчаянный, первобытный замах дровосека, пытающегося одним махом срубить столетнее дерево. Со свистом, от которого, казалось, треснул сам воздух, Искра рассекла пространство. С острия сорвался сгусток концентрированной тьмы, похожий на каплю черных чернил в стакане воды, и ударил в радужную поверхность барьера.
И — ничего.
Вместо оглушительного взрыва, вместо звона разбитого стекла, вместо хоть какой-то отдачи, которая сломала бы мне руки, воцарилась тишина. Абсолютная, звенящая, издевательская. Мой сгусток пустоты, моя квинтэссенция голода и разрушения, просто коснулся поля и… всосался в него. Как капля воды в сухую землю. Без следа. Без единого всплеска.
Поле, однако, ответило. Оно не стало сильнее, не отразило атаку — оно изменилось. Радужные разводы на его поверхности на мгновение потускнели, а затем вспыхнули с новой силой. Своим новым, чужеродным зрением я увидел, что произошло: моя Пустота была не просто поглощена. Ее… переварили. Разобрали на составляющие и встроили в общую структуру защиты. Этот ублюдок создал идеальную ловушку, которая питалась самой сутью своих врагов. Ну вот и приехали. Мой ультимативный «удар возмездия» эта хреновина сожрала на завтрак и даже не поперхнулась. Похоже, в отделе жалоб и предложений сегодня выходной.
— Я же… говорила… — прошептала Арина, опускаясь на колени. Силы ее были на исходе.
За спиной раздался тяжелый, скрежещущий шаг. Один из ледяных истуканов, не спеша, подошел почти вплотную. Ратмира больше не было, и теперь ничто не мешало им закончить свою работу. Голем занес свой похожий на лезвие топора кулак.
— Арина! — заорал я, инстинктивно бросаясь к ней.
Но атака предназначалась не ей. Ледяной кулак с глухим, чавкающим звуком врезался в пол рядом с ней, выбивая из черного кристалла сноп острых, как бритва, осколков. Один из них полоснул меня по щеке, оставив глубокую, кровоточащую царапину. Они не убивали. Они играли.
Схватив Арину за руку, я рывком оттащил ее за ближайшую ледяную колонну. Голем не преследовал, просто остановился, повернув свою безликую башку в нашу сторону. Ждал.
Внутри меня что-то оборвалось. Не страх — его не было. А холодное, трезвое, математическое осознание проигрыша. Я посмотрел на этого безликого истукана, на несокрушимое поле, на силуэт Кассиана внутри него. Он все просчитал. Каждое наше действие, каждый отчаянный рывок был лишь частью его уравнения, неумолимо ведущего к одному-единственному результату.
— Еще раз! — прорычал я, снова поднимая меч. Упрямство, тупое, бычье упрямство, было единственным, что у меня осталось.
Упрямо, как муха, бьющаяся в стекло, я атаковал снова и снова, не желая верить в очевидное. Каждый раз сгусток тьмы беззвучно впитывался в проклятый барьер. После пятого удара ноги подогнулись, и я рухнул на одно колено, тяжело дыша. Изо рта и носа хлестала кровь. Искра в руке стала тяжелой, как наковальня, а черные вены на руках потускнели, втягиваясь обратно под кожу. Внутренний голод заткнулся, поняв, что обеда не будет, зато боль, до этого надежно запертая в архиве, начала просачиваться наружу, затапливая сознание тупой, ноющей волной.
Опустив руки, я прошептал в пустоту:
— И это все? Вот так просто?
Впервые за все это время силуэт внутри кристалла шевельнулся. Кассиан медленно, с каким-то даже ленивым достоинством, повернул голову в мою сторону. Взгляд инженера, который смотрит на остановившийся механизм, — бесстрастный, полный не торжества, а лишь констатации неизбежного. И тут он сделал то, чего я не ожидал. Часть поглощенной от моих атак энергии отделилась от поля и тонким, иссиня-черным лучом ударила в голема, что стоял ближе всего к нам. Истукан задрожал, его гладкая поверхность пошла рябью. На наших глазах из его спины начали расти новые, еще более острые шипы, а руки превратились в длинные, зазубренные лезвия. Он не просто подлечил своего солдатика. Он его улучшил. За мой счет.
Вот это было уже не просто поражение. Это было унижение. Он показал мне, что я для него не враг. Я для него — ресурс. Батарейка.
«Вот и все, Ратмир, — пронеслось в голове. — Прости, мужик. Я не смог. Этот урод сделал из меня зарядку для своих игрушек».
Мы оказались в ловушке его безупречной, чудовищной логики, из которой не было выхода. И в этой мертвой, звенящей тишине, под безразличным взглядом нашего палача, оставалось только одно — ждать. Ждать, пока улучшенный за мой счет ледяной истукан сделает свой последний шаг.
Улучшенный за мой счет голем, теперь больше похожий на кошмарную помесь дикобраза и мясорубки, сделал шаг. Тяжелый, неотвратимый, скрежещущий. Я рухнул на задницу, прислонившись спиной к ледяной колонне, и бессильно смотрел на него. Искра лежала рядом, бесполезный кусок металла. Все. Финальный свисток, матч окончен, хозяева поля проиграли с разгромным счетом. В голове было пусто, как в казне разоренного баронства.
Я уже приготовился к тому, что эта ледяная тварь сейчас превратит меня в фарш, который потом аккуратно заморозят в брикеты, как вдруг что-то изменилось. Голем замер. Не потому, что получил новый приказ — он просто остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Я поднял голову.
Арина.
Выпрямив спину, она стояла между мной и големом. Не в боевой стойке, не пытаясь сотворить очередной бесполезный щит. Она просто смотрела. Не на голема, не на Ядро. На меня.
Глядя на мое бессилие, на остывающие тела воинов Ратмира, она сначала тоже сломалась. Плечи ее опустились, в глазах на мгновение погас последний огонек. А потом, будто от пощечины, она вздрогнула. Взгляд метнулся к коридору, где остался лежать старый вояка, и что-то в ней переключилось. Словно в самой ее глубине с щелчком провернулся какой-то древний, заржавевший механизм. Теперь она стояла, и лицо ее было спокойным. Пугающе спокойным. С него исчезли страх, боль, отчаяние. Осталась лишь какая-то глубинная, тихая печаль и твердость, которой я в ней никогда раньше не видел. Губы, до этого сжатые в тонкую, бескровную линию, слегка дрогнули в подобии улыбки.
— Ты был прав, Миш, — ее голос прозвучал тихо, но в гулкой тишине зала разнесся, как колокол. Она впервые назвала меня так, по-простому, без титулов. — Жизнь — это не только право ошибаться. Это еще и право исправлять ошибки.
Медленно, с каким-то почти благоговейным трепетом, она провела пальцами по шраму на моей щеке, оставленному ледяным осколком. Ее прикосновение было теплым, живым, и это тепло на мгновение пробило ледяную корку моего отчаяния.
— Мой предок, Элиара… Она совершила ошибку, — продолжала Арина, не отрывая от меня взгляда. В ее глазах больше не было вины. Было принятие. — Она испугалась. Испугалась тишины, застоя, вечного, безупречного порядка, который предлагал ей Кассиан. Испугалась, что ее огонь погаснет. И из-за этого страха она предала. Сломала все.
Слова застряли в горле. Хотелось заорать, чтобы она заткнулась, чтобы не смела этого делать, но я мог лишь смотреть в ее глаза и видеть, как в их глубине рождается что-то огромное, страшное и прекрасное.
— Я всегда думала, что ее сила — мое проклятие, — она грустно усмехнулась. — Пыталась ее сдержать, контролировать, боялась ее. А теперь я понимаю: сила — не проклятие и не дар. Это просто инструмент. А вот для чего его использовать — р