ешаешь ты сам.
Сделав шаг назад, она все еще не сводила с меня глаз. В ее взгляде было столько нежности, столько невысказанной боли и столько решимости, что у меня внутри все перевернулось.
— Она боялась вечной тишины. А я… я боюсь тишины, в которой не будет твоего дурацкого сарказма, — произнесла она, и каждое слово ложилось в мое сознание, как раскаленное клеймо. — Если цена за твой последний шанс — мой огонь, я заплачу ее. Пусть это будет моим первым, по-настояшему правильным выбором.
— Арина, нет, — прохрипел я, пытаясь встать, но ноги не слушались. Я пополз к ней, цепляясь пальцами за ледяной пол. — Не смей! Это глупо! Мы придумаем что-то еще!
— Нет, Миш, — она покачала головой, и в ее улыбке больше не было печали. Только свет. Чистый, теплый, всепрощающий. — Мы уже не успеем. Глупо — это бояться. Я больше не боюсь.
Развернувшись, она сделала шаг к Ядру. Ледяной голем, до этого замерший, снова двинулся, пытаясь преградить ей путь. Но Арина даже не посмотрела на него. Она просто шла, и от нее исходило такое мощное, спокойное сияние, что истукан, эта бездушная машина убийства, снова остановился. Его система, запрограммированная на нейтрализацию агрессивного, хаотичного Тепла, столкнулась с аномалией, которую не могла классифицировать. Энергия Арины перестала быть оружием. Она стала даром. И машина «зависла», не зная, как реагировать на то, что ей добровольно предлагают.
Она подошла к самому барьеру, к той радужной, пожирающей силу стене, в которую мы так безнадежно бились. И сделала то, чего я ожидал меньше всего.
Сделав еще один, последний шаг вперед, она прижалась к невидимой, радужной стене всем телом. И положила на нее ладони. Нежно, осторожно, будто касалась не смертоносного барьера, а лица спящего ребенка.
— Что ты… делаешь? — прохрипел я, подползая ближе.
Она не ответила. Лишь закрыла глаза, и с ее губ сорвался тихий, протяжный вздох — вздох не боли, не отчаяния, а облегчения.
И началось.
Из-под ее ладоней потекло золотое сияние, но не агрессивными, яростными вспышками, как раньше, а ровным, спокойным, непрерывным потоком. Она не пыталась пробить защиту или сломать ее. Она… кормила ее. Добровольно. Без остатка.
Поле, до этого лишь впитывавшее энергию, отреагировало не так, как я ожидал. Оно не стало сильнее — оно начало давиться. Его механизм был настроен на поглощение и переработку агрессивного, враждебного хаоса, тогда как Арина, отбросив всякую враждебность, излучала чистую, созидательную энергию Жизни. Система, не имея протокола для такой аномалии, столкнулась с логическим парадоксом: она должна была поглотить силу, но природа этой силы противоречила самой сути Порядка. Все равно что пытаться залить в бензиновый двигатель святую воду. Короткое замыкание.
Гул в зале изменился, из ровного, монотонного превратившись в прерывистый, скрежещущий, как у механизма, идущего вразнос. Силуэт Кассиана внутри Ядра замер, а затем дернулся. Его плавные, дирижерские движения сбились — он тоже не был готов к такому. Его безупречный механизм столкнулся с иррациональной, нелогичной переменной, с жертвой.
За моей спиной ледяные големы пришли в движение. Видя, что происходит нечто непредвиденное, они двинулись к Арине. Однако я был уже на ногах. Шатаясь, я вскочил и встал на их пути, выставив вперед бесполезную Искру.
— Не пущу, твари, — прорычал я, хотя понимал, что меня хватит на один удар.
Тут произошло еще одно странное событие. Радужный барьер, до этого несокрушимая стена, вдруг замерцал и выплеснул наружу тонкие, похожие на щупальца, разряды. Они ударили по ближайшим големам. Истуканы замерли, их черная поверхность пошла трещинами, и они с тихим стеклянным звоном рассыпались в пыль. Поле, перегруженное чужеродной энергией, начало атаковать свои же защитные системы. Ну что, сисадмин, кажется, у тебя система падает. Надеюсь, бэкапы не сделал.
Тем временем сама Арина начала меняться. Ее тело теряло четкость, контуры расплывались, кожа источала все более яркий, нестерпимый золотой свет. Она таяла, словно кусок сахара в горячем чае, растворяясь в собственной силе. Волосы ее превратились в языки жидкого пламени, одежда истлела, оставив лишь сияющий, пульсирующий силуэт. Хотя я едва мог различить ее лицо в этом ослепительном мареве, на нем не было страдания — только покой. Глубокий, абсолютный, всепрощающий. Она не умирала. Она становилась тем, чем была всегда, — чистой, первородной Жизнью.
«Дура, — пронеслось в моей голове, пока я бессильно смотрел на это священное и чудовищное зрелище. — Какая же ты дура, Аринка…».
По стене из черного льда за Ядром пробежала первая трещина. Тонкая, как волос, но отчетливая. За ней вторая. Третья. Машина не выдерживала. Ядро, этот символ незыблемого Порядка, начало трескаться под напором безусловной, всеотдающей Любви. Оно не могло ее переварить. Не могло ее понять. Она была для него ядом.
Ее сияющий силуэт вспыхнул в последний раз, ослепив меня. Когда я снова смог видеть, от нее не осталось ничего. Лишь россыпь золотых искр, которые медленно, как снежинки, оседали на пол и гасли. И звенящая, оглушающая тишина.
Она оставила мне свой прощальный подарок. Радужный барьер вокруг Ядра не исчез — он замерцал, затрещал и… рассыпался, как разбитое стекло. Путь был свободен.
Я лежал на ледяном полу, оглушенный, ослепленный, опустошенный. За моей спиной безмолвно стояли оставшиеся ледяные големы, их программы, очевидно, зависли от каскада системных ошибок. Впереди, в самом сердце трескающегося кристалла, все еще виднелся силуэт Кассиана, отчаянно пытавшегося восстановить контроль над взбесившейся системой. У меня был шанс. Короткий, отчаянный, купленный самой дорогой ценой, какую только можно было заплатить.
И в этот момент из глубин моего сознания, из той самой папки с пометкой «архив», хлынуло все. Боль от потери Ратмира. Нежность от последнего прикосновения Арины. Ярость. Ненависть. И чувство долга, тяжелое, как наковальня.
Поднявшись сначала на одно колено, а потом на ноги, я уставился на Ядро. Мое лицо стало непроницаемой маской. Ни ярости, ни боли. Только холодное, мертвое спокойствие человека, которому больше нечего терять. Шатаясь, я подобрал с пола Искру. Меч в моей руке был холодным, тяжелым, но он больше не был просто инструментом. Он стал продолжением моей воли.
— Ты получила то, что хотела, подруга, — прохрипел я, глядя на почерневшее лезвие. — Веселье только начинается.
Теперь это было не просто сражение. Это было личное. Он забрал у меня все. Я заберу у него остальное.
Глава 16
Оглушенный, ослепленный, абсолютно пустой, я валялся на ледяном полу. В голове — гулкий, выпотрошенный сквозняк; в ушах звенела тишина, оглушительнее любого крика. Последним воспоминанием осталась ее улыбка, полная света, и слова, от которых внутри все оборвалось: «Я больше не боюсь». А потом — взрыв. Не грохот, не огонь. Взрыв абсолютной тишины.
Мой личный таймер до полного аннигилирования тикал, отсчитывая последние секунды, однако эта девчонка, эта упертая зараза, взяла и выдернула из бомбы провода. Голыми руками. Просто потому, что так решила. Кажется, в этом мире логика работала по каким-то своим, абсолютно идиотским законам.
И вот, когда я уже почти уверовал, что все закончилось, гора взвыла.
Прежний утробный гул сорвался на пронзительный, визгливый скрежет, будто кто-то скреб гигантским гвоздем по стеклу вселенной. Ядро Стазиса, этот исполинский кристалл в центре зала, до этого пульсировавший ровным, безразличным светом, замерцало, как старая лампочка перед смертью. А потом по его идеально гладкой, иссиня-черной поверхности, с тихим, мелодичным звоном, побежала первая трещина. Звук, с которым ломается сама реальность.
Из трещины ударил не свет, а его негатив — черная дыра, изрыгающая во все стороны плети золотистого, живого, яростного огня. Ее сила. Ее «Великое Тепло», которым эта дьявольская машина подавилась. Она не просто сломала ловушку. Она, чтоб ее, заразила систему своим хаосом.
— Анализ: зафиксирован каскадный сбой в управляющей матрице Ядра, — прозвенел в моей голове голос Искры. Ее новая, холодная личность была идеальным комментатором для апокалипсиса. — Причина: внедрение энергетического вируса типа «Жизнь» в замкнутую систему типа «Порядок». Зафиксирован системный конфликт, несовместимый с дальнейшим функционированием. Простыми словами, Миш, она ему в идеальный механизм насыпала песка. Система давится.
И впрямь давится. Зал, до этого бывший стерильным моргом, превратился в филиал ада для эпилептиков. Силовые поля, сдерживавшие големов, замерцали и погасли. Радужный барьер, который чуть не стал нашей общей могилой, лопнул, как мыльный пузырь, осыпавшись дождем разноцветных искр. Машина сходила с ума.
И в этот самый момент Ядро, издав последний, жалобный стон, выплюнуло своего хозяина.
Из трещины его не вышло — его вытолкнуло, как пробку из перегретого котла. Кассиан, этот ходячий кусок вечной мерзлоты, вывалился из кристалла и мешком рухнул на колени в паре метров от него. Хотя он не был ранен, его фигура, до этого казавшаяся монолитной, пошла рябью, как отражение в дрожащей воде. Кожа, бывшая идеальным пергаментом, то становилась почти прозрачной, то снова обретала плотность. Он впервые за тысячи лет оказался… развоплощен. Отделен от своего источника питания, от своего трона.
Его идеальный, стерильный мир рушился, и он, его создатель, впервые за тысячи лет оказался… уязвимым.
Один из ледяных истуканов, чья программа, очевидно, дала сбой, вдруг замер, а потом с размаху врезал своему соседу. Тот, не ожидавший такой подлянки, качнулся и с грохотом завалился на бок. Стоя на коленях, Кассиан медленно поднял голову. Он смотрел не на меня, а на Ядро, на трещину, из которой все еще били золотые всполохи, и на его пергаментном лице отражалось нечто, похожее на… боль. Он метался между ними, как сумасшедший дирижер, чей оркестр вдруг решил сыграть похоронный марш на волынках, пытаясь то «заморозить» големов, то «залатать» трещину в Ядре. Его безупречная система, его идеальный Порядок, превратилась в хаос. В тот самый хаос, который он так ненавидел.