Я медленно поднялся на ноги. Боль никуда не делась, однако на смену ей пришел холодный, злой, пьянящий азарт игрока, которому на ривере доехал флеш-рояль. Мой мозг, привыкший в любой заднице искать системную ошибку, заработал на пределе. Передо мной был не хаос. Передо мной был сбой в программе. Окно возможностей.
— Ну что, сисадмин, — криво усмехнулся я, поднимая с пола Искру. Меч в руке был холодным, тяжелым и до одури реальным. — Кажется, у тебя в системе завелся вирус. И у этого вируса очень, очень плохое настроение.
Кассиан, этот ходячий монумент вечному покою, кажется, впервые за последние пару тысяч лет разозлился. По крайней мере, его реакция на мой сарказм была далека от философской отстраненности. Он не кричал, не рычал — слишком по-человечески. Вместо этого он просто поднял руку.
И мир вокруг начал замерзать.
Не просто холод — само пространство стало кристаллизоваться. Загустев, воздух превратился в дрожащее, как желе, марево, в котором рождались идеальные, математически выверенные ледяные структуры. Из пола, с тихим, стеклянным звоном, выросли острые, как иглы, шипы, нацеленные прямо на меня. Они не двигались быстро, нет. Они росли с неотвратимостью ледника, давая мне время в полной мере насладиться перспективой превращения в подушечку для иголок.
— Анализ: противник инициировал протокол «Структурная изоляция», — бесстрастно констатировала Искра, пока я, матерясь вполголоса, отпрыгивал в сторону. — Его цель — не убить тебя, а обездвижить. Превратить в часть интерьера. Рекомендую не стоять на месте. А то придется потом тебя от стенки отскребать.
«Спасибо, подруга, я и сам как-то догадался», — мысленно огрызнулся я, уворачиваясь от очередной ледяной иглы, которая с визгом пронеслась мимо, оставив на каменном полу глубокую борозду.
Эта атака была не только физической. Вместе с ледяными шипами в мой мозг ударила волна… порядка. Абсолютного, незыблемого, холодного, как сама вечность. Я ощутил это как ментальное давление, как попытку втиснуть мой хаотичный, полный противоречий разум в жесткие, идеально ровные рамки. В голове, вместо привычного вороха мыслей, вдруг всплыла кристально чистая, до омерзения правильная идея: «Сопротивление бессмысленно. Покой — это благо. Стань частью идеальной структуры. Перестань чувствовать. Перестань быть».
Я аж поперхнулся. Этот ублюдок не просто пытался меня заморозить. Он пытался меня… убедить. Промыть мне мозги своей ледяной философией.
«Ложь! — взревела у меня в голове Лия, и ее яростный, голодный вой на мгновение прогнал этот ледяной гипноз. — Он хочет не упорядочить, а убить! Сожри его, Носитель! Сожри!»
«Не время для обеда, — прошипел я, отбивая плоскостью меча ледяной осколок. — Время для мозгового штурма».
Я не стал отвечать ему Пустотой — слишком просто, слишком предсказуемо. Он ждал, что я ударю в ответ своим Голодом, и у него, я был уверен, уже был готов контрприем. Нет, старик. Мы будем играть по моим правилам.
Перестав уворачиваться, я закрыл глаза. Вместо этого я сделал то, чего он точно не ожидал: ударил по нему не силой, а его же логикой, вывернутой наизнанку.
Я использовал то, что он мне сам показал. Его идеальный Порядок, его безупречная система, как любая система, имела свои правила, свои аксиомы. И я решил атаковать не саму систему, а ее фундамент.
— Лия, мне нужен доступ к архивам, — мысленно скомандовал я. — Не к твоим воспоминаниям. К данным, которые мы скачали с обелиска. Его собственная философия. Его «манифест».
«Доступ предоставлен, — в ее голосе прозвучало недоумение. — Зачем тебе его бредни?»
«Чтобы забить ему гвоздь в его же собственную программу».
Сосредоточившись, я выхватил из потока данных ключевую фразу, которую он произнес: «Хаос должен быть искоренен». И ударил. Не силой, а вопросом, транслируя его прямо ему в мозг.
«Ошибка в базовой аксиоме, — мой ментальный голос был холоден и бесстрастен, как у самой Искры. — Ты не можешь искоренить хаос. Ты сам — его порождение. Твой Порядок — лишь одна из трех форм расколотого хаоса. Ты борешься не с врагом. Ты борешься с самим собой».
Его атака на мгновение сбилась. В его кристально чистом, логичном мире эта мысль была ересью. Вирусом. Ледяные шипы, росшие из пола, дрогнули и пошли трещинами.
— Ложь… — прозвучал в моей голове его растерянный, почти недоуменный голос. — Я — противовес. Я — исправление.
— Ты — симптом, — я нанес второй удар, выдернув из памяти образ Элиары, ее предательский удар. — Твоя ненависть к хаосу Жизни — не результат анализа. Это посттравматический синдром. Твоя философия — не логика, а боль. Ты не лечишь мир. Ты мстишь ему за свою собственную рану.
Его идеальная кристаллическая тюрьма, которая уже начала было смыкаться вокруг меня, замерцала и пошла рябью. Он пытался отгородиться от этих мыслей, но они были построены на его же собственных воспоминаниях. Я не лгал. Я просто показывал ему его отражение в кривом зеркале.
И тут я понял, что этого мало. Слова — это просто слова. Чтобы сломать его, нужно было заставить его не просто думать, а чувствовать. Чувствовать то, от чего он бежал тысячи лет.
— А теперь, — я криво усмехнулся. — Давай поговорим о Ратмире.
Я швырнул в него не просто образ, а концентрированный сгусток эмоций, вырванный из собственной памяти. Я заставил его почувствовать то, что чувствовал я, когда старый вояка заслонил собой Арину. Не логику, не расчет. А тупую, иррациональную, абсолютно неэффективную с точки зрения выживания, но такую, черт побери, настоящую… верность.
Он закричал.
Не голосом — ментально. Беззвучный, разрывающий душу крик существа, которое всю жизнь питалось стерильной, дистиллированной водой и вдруг хлебнуло из грязной, полной жизни лужи. Его идеальный, упорядоченный мир трещал по швам, не в силах обработать этот поток бессмысленной, иррациональной, но такой, черт побери, настоящей информации.
Но он не сломался. Он был древнее и сильнее. Ответный удар был чудовищным.
Он швырнул в меня не лед, а мою собственную боль. Образ падающего самолета. Крики людей. Ощущение беспомощности. А потом — холод одиночества в этом чужом, враждебном мире. Мой собственный страх. Моя собственная слабость.
Я рухнул на колени, хватаясь за голову. Боль была невыносимой.
— Ты такой же, как я, — прозвучал в голове его триумфальный, холодный голос. — Ты тоже бежишь от своего хаоса. Ты тоже ищешь порядка. Прими его. Прекрати эту бессмысленную борьбу.
Его атака прекратилась. Ледяные конструкты рассыпались в пыль. Он стоял, схватившись за голову, и его фигура мерцала и дрожала, как изображение на сломанном экране. Но и я был на грани.
Я не просто отбился. Я взломал его. Но этот взлом стоил мне почти всего. Я открыл в себе те двери, которые так старательно держал запертыми. И теперь оттуда сквозило.
Боль — та еще сука. Она не просто бьет, а лезет в голову, нашептывая всякие гадости. Например, что ты — ничтожество, которое сейчас сдохнет в забытом богами ледяном склепе, и никто даже не вспомнит, как тебя звали. Мой собственный страх, моя собственная слабость, которую этот ледяной ублюдок вытащил на свет, теперь пытались доделать его работу. Каждый нейрон в башке орал дурным голосом, а внутренности скрутило в тугой, ледяной узел. Захлебываясь собственным прошлым, я лежал на полу и впервые за долгое время по-настоящему захотел сдаться.
«Он такой же, как ты», — прозвучал в моей голове голос. Не Искры, не Лии. Мой собственный. Холодный, аналитический, безжалостный. — «Он тоже боится. И ты только что показал ему, чего именно».
Слова ударили, как разряд дефибриллятора. Я вздрогнул. Точно. Его реакция. Он не просто отразил мою атаку — он запаниковал, и его безупречная система дала сбой. Как старый связист, я нутром почуял помехи в его эфире.
«Он сломлен, Михаил, — на этот раз это была Лия. Ее голос, тихий и печальный, стал моим якорем в этом шторме. — Его сломала не сила, а непредсказуемость. Элиара не просто предала его. Она поступила нелогично. И эта нелогичность, этот хаос выбора, стал для него ядом. Он боится не тебя. Он боится… свободы».
Свободы выбора. Того самого, что отличает живое от мертвого. Того, что заставляет Ратмира закрывать собой принцессу, а не выполнять приказ. Того, что заставляет меня, идиота, бороться до конца, хотя проще было бы согласиться.
Я медленно поднялся на ноги. Боль никуда не делась, но теперь она была просто фоновым шумом, как гул старого холодильника. Я смотрел на Кассиана, который уже почти восстановил свою идеальную, ледяную оболочку, однако под ней, я это теперь видел, скрывался не бог, а перепуганный ребенок, который тысячу лет назад построил вокруг себя стену из льда, чтобы его больше никто не смог ранить.
Мой мозг, этот старый, циничный бухгалтер, вдруг заработал на пределе, складывая дебет с кредитом. И картинка, до этого бывшая мутной, сложилась в идеально четкий, до омерзения ясный план, основанный не на силе, а на чистой, незамутненной психологии.
— Ну что, системный администратор, — криво усмехнулся я, и мой голос прозвучал на удивление твердо. — Кажется, у тебя вирус в системе. И сейчас я собираюсь запустить его в режиме отладки.
Кассиан замер. Он не понимал, о чем я. И в этом было мое главное преимущество.
Я не стал атаковать его. Зачем? Вместо этого я разделил свою силу. С острия Искры сорвались две тонкие, почти невидимые нити тьмы, два сгустка моей Пустоты. Слабые, почти безвредные, но абсолютно разные.
Один, левый, я наполнил чистым, концентрированным хаосом разрушения. Яростью Лии, ее голодом, ее первобытным желанием пожирать. Он двигался рвано, непредсказуемо, как раненое животное, и за ним по ледяному полу поползли черные, уродливые трещины, из которых сочился холод.
Второй же, правый, был его полной противоположностью. Я вложил в него то, что только что пытался создать в симуляторе. Попытку. Неуклюжую, уродливую, но попытку созидания из Пустоты порядка. Не цветок — скорее, колючий, неправильный кристалл, сотканный из застывшей тьмы, грани которого мерцали и постоянно менялись. Нестабильный, гроз