И вот тут началось в колхозе утро. По-настоящему.
Проезжая через узкое ущелье, мы попали в засаду. С гребня скалы мелькнула тень, и в сантиметре от уха Ратмира, с противным свистом, пролетела кривая, кое-как оперенная стрела.
— К бою! — рявкнул воевода, выхватывая меч. Его люди тут же ощетинились клинками.
И в тот же миг мир моргнул.
Доля секунды абсолютной темноты, а потом — мы снова едем по тому же ущелью. Ратмир спокоен, его меч в ножнах, а с гребня скалы… снова мелькает тень, и та же самая, мать ее, стрела летит по той же траектории.
— Засада! К бою! — снова ревет воевода.
К третьему повтору я уже знал наизусть, как скрипнет его седло и с каким именно ругательством Игнат выхватит свой тесак. Мои спутники, в блаженном неведении, каждый раз реагировали как в первый. Я же, как идиот, смотрел один и тот же дурацкий ролик, который никак не мог промотать. Дежавю, переходящее в тошноту.
— Временная петля, — прошипел я сквозь зубы. — Сервер лаганул и откатил сейв.
— Что? — Арина, ехавшая рядом, напряглась. Ее чутье било тревогу, но разум отказывался верить.
На четвертом витке, за секунду до стрелы, я заорал:
— Арина, щит! Справа, сверху!
Девчонка, хоть и не понимала, среагировала инстинктивно. Золотистый всполох — и стрела с глухим стуком отскочила от невидимого барьера.
Мир снова моргнул. Мы снова въезжали в ущелье.
— Не сработало, — констатировал я, чувствуя, как по виску ползет капля холодного пота. — Триггер не сама стрела, а реакция на нее. Система ждет определенного действия — боевой тревоги. Пока мы играем по ее правилам, она будет нас откатывать.
На пятом повторе я попробовал другой подход.
— Всем стоять! Не двигаться, не реагировать!
Стрела пролетела мимо и воткнулась в землю. Я уже было выдохнул, но один из солдат Ратмира, молодой парень, инстинктивно дернулся, и его рука сама собой легла на эфес меча.
Моргнуло. Мы снова в начале ущелья.
— Проклятье! — я ударил кулаком по луке седла. — Она читает не действия, а намерение!
Внутри закипала холодная, злая ярость. С каждым новым витком один и тот же скрип седла, один и тот же свист стрелы превращались в изощренную пытку. На лицах моих спутников, еще не осознающих происходящего, проступала тень замешательства, их подсознание начинало бунтовать против этого бесконечного повтора. Еще пара таких кругов, и они начнут сходить с ума.
— И что ты предлагаешь? — голос Арины был напряженным. — Спеть им песню?
— Почти, — я криво усмехнулся. Мозг, доведенный до точки кипения, наконец выдал решение. Дикое, нелогичное, единственно возможное. — Если система ждет предсказуемой реакции, нужно дать ей то, чего она не ждет. То, чего в ее паршивом коде просто не прописано. Елисей!
Парень, который до этого трясся от страха, подскочил на месте.
— Да, Магистр?
— Мне нужна иллюзия. Что-нибудь… невозможное. Абсолютно нелогичное.
Елисей уставился на меня, как на полного психа.
— Например?
— Кристальный лотос. Огромный, распускающийся прямо в воздухе. Сможешь? Сложный, с преломлением света, чтобы каждая грань играла.
Он сглотнул, в его глазах на смену животному ужасу пришло лихорадочное любопытство мага, которому только что дали самую странную задачу в его жизни. Он кивнул.
На следующем витке, за мгновение до появления стрелы, я заорал:
— Елисей, давай!
Зажмурившись, Елисей что-то пробормотал, и над ущельем, прямо на пути полета стрелы, произошло чудо. Воздух замерцал, из ничего вырастая цветком — огромным, сотканным из чистого, переливающегося света и хрусталя. Его лепестки, каждый сложнее ограненного алмаза, медленно, величественно раскрывались, преломляя тусклый свет пустошей в тысячи радужных бликов. Не просто красиво — противоестественно. Акт чистого, структурированного созидания посреди царства распада.
Стрела, пролетев сквозь иллюзию, как ни в чем не бывало, воткнулась в землю. Но мир не моргнул.
Петля сломалась.
С гребня скалы донесся удивленный, почти обиженный писк, и тень, принадлежавшая какому-то мелкому, оборванному гоблину-разведчику, трусливо метнулась прочь.
Я выдохнул. У Ратмира отвисла челюсть. Он и его люди смотрели то на меня, на то место, где только что распускался призрачный цветок, и на их лицах читался весь спектр эмоций — от недоумения до суеверного ужаса.
— Что… это… было, барон? — наконец выдавил из себя воевода.
Я пожал плечами, стараясь придать лицу максимально невозмутимое выражение.
— Сбой в системе. Я ее перезагрузил.
После фокуса с цветком наш отряд накрыла паршивая тишина — та самая, какая бывает в окопе после особо лютого артобстрела, когда каждый боится пошевелиться, чтобы не выяснить, что у него чего-то не хватает. Прямой, как аршин проглотил, Ратмир ехал с лицом, будто только что съел лимон вместе с кожурой и косточками. Его ветераны, мужики, прошедшие огонь, воду и, видимо, медные трубы, теперь шарахались от каждой тени. Игнат, здоровенный верзила, который, я был уверен, мог бы голыми руками медведя заломать, то и дело сплевывал через плечо, бормоча про леших, которые умом тронулись.
Лес вокруг нас становился все более больным. Корявые, скрюченные деревья росли не вверх, а как-то вбок, параллельно земле, будто всю жизнь пытались от чего-то уползти. Кора на них была покрыта узорами, до омерзения похожими на печатные платы.
Продираясь через очередной завал из этих кривых, полуживых деревьев, мы выехали на поляну и замерли.
Перед нами, вырастая прямо из земли и уходя в туманную хмарь, стояла стена.
Не крепостная кладка, не груда камней. Просто стена. Идеально гладкая, черная, с маслянистым, тусклым блеском, будто выточенная из цельного куска обсидиана размером с гору. Ни швов, ни трещин, ни бойниц. Только в нескольких местах ее поверхность была оплавлена, пошла уродливыми, застывшими волнами, словно по ней когда-то ударило что-то с температурой в тысячи градусов.
Пока солдаты крестились, а Ратмир сжимал челюсти, мой взгляд видел иное. Не просто черную поверхность — в моем «зрении» она мерцала остаточными силовыми линиями, как остывающая печатная плата гигантского, сдохшего компьютера. Исполинские кабели, торчащие из земли, вели не в никуда, а в узлы, где до сих пор едва заметно «искрило», как при плохом контакте. Не руины представали передо мной, а обесточенная, мертвая схема.
— Это место… знакомое, — раздался в моей голове холодный, синтетический голос Искры. В нем не было ни любопытства, ни анализа. Только отголосок древней, почти забытой памяти. — Оно пахнет домом. И смертью.
Елисей, как завороженный, спешился и медленно пошел к стене.
— Елисей, стой! — рявкнул Ратмир, но парень его не слышал.
Подойдя вплотную, он замер, а потом с видимым усилием протянул руку и коснулся черной поверхности кончиками пальцев.
— Холодная… — прошептал он. — Как лед. Но не мертвая.
Зажмурившись, он направил на стену стандартное диагностическое заклинание — кристалл на его посохе вспыхнул тусклым светом. Свет коснулся стены и… погас. Просто исчез, будто его всосал пылесос.
— Нет отклика… — Елисей отшатнулся, его глаза широко распахнулись. — Нет магической структуры… нет… ничего! Она пустая!
— Ты не туда бьешь, — сказал я, и мой ровный, безэмоциональный голос заставил его вздрогнуть. Он обернулся, и в его глазах плескалась смесь ужаса и надежды. — Твое заклинание — это программный запрос. А у них тут, похоже, питание отключено. Ты ищешь скрипт, а надо искать рубильник.
Мы двинулись вдоль стены, и чем дальше, тем более жуткой становилась картина. Труп гигантского, непонятного механизма. Из земли, как ребра доисторического змея, торчали остатки чего-то, похожего на силовые кабели, толщиной с вековой дуб. В гигантских, похожих на соты, нишах в стене покоились огромные, мутные, как больное кошачье око, кристаллы. Все они были мертвы.
Елисей шел рядом, и его трясло. Не от страха — от чудовищного, невероятного открытия, которое только что перевернуло весь его мир с ног на голову.
— Это… это не магия, — наконец выдавил он из себя, и его голос дрогнул. Он повернулся к Ратмиру, который смотрел на него, как на полного психа. — Воевода, ты не понимаешь! Магия — это потоки, плетения, структуры! Однако это… это другое! Это механизм! Как водяная мельница, которая крутит жернова, только эта мельница крутила… саму реальность! А это, — он ткнул дрожащим пальцем в сторону потухшего кристалла, — не камень. Это источник питания! Батарейка!
Бедный парень. Вся его ученость, все «великое искусство» — он видел, как оно превращается в карго-культ, в попытки запустить компьютер с севшей батарейкой, оставшийся от цивилизации, которая строила целые виртуальные миры. Его мир рушился, и он смотрел на меня, как на единственного, кто может объяснить ему новые правила.
— Он прав, воевода, — сказал я, подходя к одному из кабелей и проводя рукой по его шершавой, окаменевшей поверхности. — Не замок. Машина. И она сломалась. Очень, очень давно.
Обведя взглядом этот город мертвых гигантов, я осознал со всей оглушительной ясностью: мы не просто нашли древние развалины. Мы нашли место преступления. Место, где произошла катастрофа такого масштаба, что она не просто разрушила город — она сломала саму операционную систему этого мира. И мы, как кучка дикарей с палками, сейчас стояли посреди обломков взорвавшегося ядерного реактора, пытаясь понять, почему здесь так странно светятся деревья.
Мы брели по этому кладбищу мертвых технологий, и гнетущая тишина давила на уши сильнее любого крика. Мои спутники, от Ратмира до последнего солдата, превратились в призраков, бредущих по руинам собственного мировоззрения. В их взглядах, скользящих по оплавленным стенам и разорванным кабелям, плескался пустой, выпотрошенный ужас — не перед монстром, а перед осознанием, что все их боги, все легенды, вся их история — лишь эхо давно сдохшей, непонятной цивилизации.
Единственным, кто сохранял подобие жизни, был Елисей. Он носился от одного артефакта к другому, как ребенок, попавший в магазин игрушек размером с город. Его страх утонул в лихорадочном, почти безумном любопытстве исследователя, отчаянно пытаясь нащупать хотя бы искорку знакомой магии, но каждый раз натыкаясь на глухую, мертвую стену.