Перестав смотреть на экран, он обвел зал безумным взглядом. Взгляд зацепился за тела воинов, застыл на луже крови, подернутой ледяной пленкой. Потом он посмотрел на свои руки — руки ученого, мага, создателя. И с тихим, полным отвращения стоном, ударил кулаком по ледяной колонне. Раз, другой, третий. Бесполезно, бессмысленно. Он не пытался ее сломать. Он пытался почувствовать боль. Настоящую, физическую, которая могла бы заглушить ту чудовищную, внутреннюю пустоту.
— Я… я думал, он… спасет, — прошептал он, и его голос был голосом человека, который только что заглянул в глаза дьяволу и узнал в нем свое отражение. — Покой… без страданий… Это же… правильно. Логично.
Его губы скривились в жалкой, уродливой усмешке.
— Вот он, покой, — он ткнул дрожащим пальцем в сторону поля боя. — Безболезненный. Для них. А для тех, кто остался… кто оплакивает их… для них что?
Он замолчал, сглотнув. Дошло. Наконец-то дошло до этого гения, что мир без страданий — это мир без сострадания. Мир без выбора — это мир без чести. Мир без хаоса — это мир без Ратмира. И без Арины. Его идеальный, стерильный рай оказался просто моргом, где нет боли, потому что нет жизни.
Его бог оказался чудовищем. А он, Елисей, его верный, преданный жрец, только что помог этому чудовищу принести в жертву его друзей. Это осознание не просто ломало — оно выжигало душу дотла, оставляя лишь пепел и чувство вины, тяжелое, как эта проклятая гора. Он посмотрел на свои руки, на сбитые в кровь костяшки. И увидел на них кровь. Невидимую, но от этого не менее реальную. Кровь Игната, Степана, Ратмира. И золотое сияние Арины, погасшее из-за него.
— Я… я убийца.
Это слово он произнес почти беззвучно, но в мертвой тишине зала оно прозвучало как выстрел.
И в этот момент его плач прекратился. Плечи перестали дрожать. Он замер, глядя в одну точку, и на его лице, на смену ужасу и раскаянию, пришло что-то новое. Холодная, отстраненная пустота человека, который потерял все, включая веру в самого себя. Он стал похож на выгоревшую оболочку, на пустой дом, в котором больше никто не живет.
Пустота, поселившаяся в Елисее, была страшнее любого горя. Она походила на вакуум, который вот-вот схлопнется, утащив за собой все остатки его разума. Я смотрел на него и ждал. Ждал, что он либо бросится на ледяных истуканов в самоубийственной атаке, либо просто свернется калачиком и будет ждать конца. Честно говоря, второй вариант казался куда более вероятным. Но я снова ошибся в своих расчетах.
Видимо, в этом парне, помимо гениальных мозгов и наивности вселенского масштаба, сидел еще и упрямый, въедливый стержень. Тот самый, что заставлял его сутками сидеть над древними рунами, пытаясь понять, как они работают, а не просто зазубрить. И сейчас этот стержень, эта упертость исследователя, не дал ему окончательно рассыпаться.
Его взгляд, до этого пустой и блуждающий, вдруг сфокусировался с резкой, почти физически ощутимой четкостью. Не на мне, не на телах павших. Он уставился на центральную консоль, на то самое Ядро, которое сам же и запустил. На свое творение. На свое проклятие. На дне бездны отчаяния в его глазах зажегся крошечный, почти безумный огонек. Это был не свет надежды. Это была злая, холодная ярость инженера, который увидел, что его детище, его безупречный механизм, используется не по назначению. Что его изобретение, призванное спасать, превратилось в машину для убийства.
Он не просто раскаялся. Он разозлился. Разозлился на Кассиана, который обманул его, использовав его гений в своих чудовищных целях. Но еще сильнее он разозлился на себя — за слепоту, за гордыню, за то, что поверил в красивую сказку о стерильном рае.
— Он… он извратил все, — прошептал Елисей, и в его голосе больше не было слез. В нем звенела сталь. — Все основополагающие принципы. Это не Порядок. Это тирания, построенная на вычислительной ошибке. Он использует мою архитектуру для… для этого!
Молча я наблюдал за этой поразительной метаморфозой. Внутренний маятник качнулся в обратную сторону, и теперь вместо сломленного ребенка передо мной стоял ученый, который обнаружил, что его великое открытие используется для создания оружия массового поражения. И он был готов сделать все, чтобы это остановить. Уже не из-за вины. Из-за профессиональной гордости.
Пока Елисей проходил свои внутренние круги ада, я уже занес меч Ратмира над головой, готовясь к своему последнему, отчаянному и, скорее всего, абсолютно бесполезному рывку на Ядро. В этот удар я собирался вложить все: всю свою иррациональную ненависть, всю звенящую Пустоту внутри, всю тупую боль по погибшим. И, разумеется, сдохнуть в процессе, разнеся эту гору к чертям собачьим. План был так себе, прямо скажем, из разряда «слабоумие и отвага», но других вариантов в моем личном меню сегодня не наблюдалось. Это был единственный доступный способ громко хлопнуть дверью.
И в тот самый момент, когда я уже набирал в легкие воздух для боевого клича, Елисей сорвался с места.
Не ко мне или к выходу. Как одержимый, он бросился прямо к той самой консоли, которую недавно активировал. Рухнув перед ней на колени, он на мгновение замер, глядя на мерцающие руны, на дело своих рук, с выражением глубочайшего отвращения. А потом его пальцы замелькали над поверхностью кристалла.
Это была та же магия, та же виртуозная работа с потоками энергии, но теперь в ней не было благоговейного трепета ученика. В ней была ярость взломщика, который пытается вскрыть собственный сейф, забыв код.
— Что ты делаешь? — прохрипел я, опуская тяжелый меч.
— Ломаю, — не оборачиваясь, бросил он, и в его голосе звенел холодный металл. — Он использовал мой уникальный энергетический рисунок как мастер-ключ. Я не могу его отозвать. Но я могу создать каскадный конфликт протоколов. В его системе есть сотни уровней защиты от внешнего взлома, но нет ни одной — от самого себя. Я заставлю Ядро думать, что его создатель… сошел с ума.
— Анализ: рискованная, но теоретически возможная стратегия, — вклинилась Искра, и ее бесстрастный тон на фоне нашего отчаяния звучал почти комично. — Вероятность того, что система в ответ на попытку взлома просто аннигилирует оператора, составляет семьдесят три целых и четыре десятых процента. Мне нравятся эти шансы. Это будет весело!
«Еще бы тебе не нравились», — мрачно подумал я.
Елисей работал как одержимый. Пот градом катился по его лицу, смешиваясь с грязью и слезами. Консоль под его руками начала трещать и искрить, сопротивляясь, словно живое существо. Он не просто взламывал ее — он боролся с ней, как укротитель с диким зверем.
— Не хватает… мощности, — выдохнул он, его пальцы начали сбиваться с ритма, путаясь в рунических последовательностях. — Он блокирует меня… Его воля… сильнее…
В этот момент я понял, что должен делать. Больше никаких сольных партий.
Шагнув вперед, я положил свою руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не оторвался от работы.
— Его воля сильнее, говоришь? — я криво усмехнулся. — А давай-ка мы на нее поднажмем с другой, менее очевидной стороны.
Сосредоточившись, я вновь потянулся к разуму Кассиана, но на этот раз не с намерением пробить его защиту, а чтобы устроить ему «день открытых дверей» в своей голове. Я забивал его «канал связи» с Ядром ментальным мусором: обрывками своих самых паршивых воспоминаний, гротескным образом Ратмира, вспышками золотого света Арины. Я не пытался его сломать — я создавал «белый шум», ментальную мигрень, которая мешала ему сосредоточиться.
Кассиан, чья воля была занята сдерживанием хаоса внутри Ядра, теперь был вынужден отвлекаться и на мою назойливую атаку. Его контроль, его абсолютное ментальное доминирование, дрогнуло.
— Есть! — выкрикнул Елисей, почувствовав эту слабину. — Защита… она падает!
Его пальцы замелькали с удвоенной, безумной скоростью. Консоль взвыла, из щелей в кристалле повалил густой черный дым с запахом горелой проводки.
В этот миг мы стали одним целым. Моя воля, отвлекающая врага, и его гений, бьющий в самые уязвимые точки системы. Он не искупал вину — он исправлял свою ошибку, как любой хороший инженер. А я… я просто давал ему для этого время.
Это был наш последний, неожиданный, почти абсурдный союз. И наш единственный шанс.
Глава 18
Моя работа была простой, как валенок, и столь же тупой. Для нашего ледяного сисадмина я стал его личной, персональной мигренью — той самой, что мешает сосредоточиться, заставляет постоянно отвлекаться и тихо материться в кулак. В его ментальный канал, до этого чистый, как слеза комсомолки, я вливал тонны мусора: крики с падающего самолета, злой оскал Ратмира, теплый смех Арины, дурацкие анекдоты из моего армейского прошлого, обрывки песен Цоя. Не пытаясь его сломать, я просто забивал ему эфир, лишая возможности сосредоточиться и заставляя процессор постоянно переключаться между основной задачей — сдерживанием взбесившегося Ядра — и моей назойливой, как муха, атакой. Несмотря на гул в голове, словно в колокол лупят кувалдой, и горячую струйку крови из носа, я держался.
А рядом, на коленях перед черной, дымящейся консолью, творил свое черное дело Елисей. Его дрожавшие до этого пальцы теперь устроили на поверхности кристалла бешеную, отчаянную пляску. Он больше не плакал и не причитал; на его перепачканном сажей и слезами лице застыло выражение холодной, отстраненной ярости. Взглянув на дело своих рук, он беззвучно, с отвращением выругался.
— Не ломать! — его резкий, как щелчок кнута, голос заставил меня вздрогнуть. — Глупо! Он отразит любую прямую атаку, его система самодостаточна. Нужно… обмануть.
Оторвав на мгновение руки от консоли, он соткал в воздухе сложнейшую, переливающуюся схему из рунических символов, похожую на чертеж материнской платы, нарисованный безумным гением.
— Троянский конь, значит, западня, — прохрипел я, утирая кровь тыльной стороной ладони. — Старо, как портки моего деда, зато, как показывает практика, работает безотказно.