— Елисей, уходи оттуда! — заорал я, но голос утонул в скрежете умирающей машины.
Они не бежали. Они потекли. Четыре черные, бесшумные тени устремились к нему со всех сторон, скользя по полу. Их черные клинки, до этого опущенные, теперь нацелились на одну-единственную точку — на сгорбленную, беззащитную фигуру парня, который только что спас нас всех.
Рванув к нему, я понял, что ноги, ставшие чугунным балластом, отказываются слушаться. Ближайший ко мне адепт на долю секунды изменил траекторию, и из его руки вырвался короткий, черный шип, нацеленный не на убийство, а на то, чтобы остановить. С визгом прошив край моего плаща, он пригвоздил его к ледяному полу. Пока я, матерясь, вырывал ткань, драгоценное мгновение было упущено.
Расстояние сокращалось на глазах. Блеск черного льда, нацеленного Елисею в спину, был безмолвным приговором: я не успею. Ярость и бессилие скрутили внутренности в тугой, горячий узел.
— Анализ: четыре враждебных юнита инициировали протокол «ликвидация источника помех», — голос Искры прозвучал в голове с холодной неотвратимостью таймера на бомбе. — Расчетное время до контакта: три секунды. Твое расчетное время прибытия… нерелевантно. Не сходится математика, Миш.
Елисей их видел. Но даже не пытался обернуться или защититься, словно не замечая несущуюся к нему смерть. Его растерянный взгляд вдруг прояснился. Посмотрев не на адептов, а на меня, отчаянно рвущегося к нему, он улыбнулся — впервые за все это время. Не фанатично, не испуганно. Спокойной, чуть виноватой и до странного умиротворенной усмешкой человека, принявшего свое последнее, самое важное решение. В его глазах не было ни страха, ни сожаления. Лишь молчаливая, отчаянная просьба и… благодарность.
Он не искупал вину. Он заканчивал свою работу.
За мгновение до удара его уже безвольные пальцы не нажали — они соскользнули с поверхности консоли, завершая последний, самый главный рунический контур. Он не просто сломал систему. Он запустил протокол полного, необратимого форматирования.
С тихим, влажным, почти будничным звуком черный клинок вошел ему под ребра. Елисей дернулся, тело обмякло, и он медленно, как подкошенный, начал заваливаться на бок. Но улыбка не исчезла, застыв на его лице, как последнее, тихое «прости». У него всегда была дурацкая, немного нелепая улыбка. Даже сейчас.
И в этот самый момент Ядро взвыло.
Протяжный, разрывающий душу вой умирающего бога прокатился по залу, донесясь до меня будто из-под толщи воды. Активированная Елисеем консоль вспыхнула ослепительным, но тусклым, серым светом и с оглушительным треском взорвалась, разметав оплавленные куски кристалла. Его убийцы замерли на месте, а затем их тела начали рассыпаться, как песчаные замки под дождем, превращаясь в черную, безжизненную пыль.
— Зафиксирован полный системный коллапс управляющей матрицы Ядра, — в голосе Искры не было ни капли эмоций. — Цель достигнута. Анализ эффективности… неудовлетворительный. Потери превысили прогнозируемые.
Глядя на безжизненное тело парня у разбитой консоли, я не чувствовал ничего. Ни злости, ни горя. Только оглушающую, выпотрошенную пустоту. Этот гений, этот идиот, этот предатель и спаситель только что заплатил своей жизнью за мою ошибку, за свою ошибку, за ошибку этого проклятого мира. Он не просто умер. Он забрал с собой всю эту адскую машину.
Пустота. Не та, что голодно выла в кишках, требуя жратвы. Другая. Тихая, гулкая, как в заброшенном цеху, где сквозь выбитые окна ветер гоняет по бетонному полу пыль и старые газеты. Елисей лежал у разбитой консоли, и его дурацкая, умиротворенная улыбка въелась мне в мозг, как ржавчина в металл. При взгляде на него в голове становилось стерильно: ни мыслей, ни планов, ни сарказма. Лишь гулкий сквозняк.
Вся эта проклятая гора, этот ледяной «Титаник», тонула в тишине. Гул умирающего Ядра стих, адепты обратились в прах, а я стоял посреди кладбища надежд, опираясь на чужой меч и пытаясь понять, что дальше. А дальше, как оказалось, был он.
Кассиан.
Все еще стоя на коленях, он прекратил агонизировать. Связь с Ядром оборвалась, и он, подобно компьютеру, отключенному от сети, замер. Его тело перестало мерцать, обретя наконец плотность. Медленно, с усилием, будто суставы не двигались тысячи лет, он поднялся на ноги. Его безупречную до этого маску покрыла сеть мелких трещин, из которых сочился едва заметный сизый дымок. Он был сломлен. Не только его система — его воля, его главный ресурс, дала трещину. Впервые за тысячи лет он оказался один.
Его взгляд скользнул по телу Елисея, по праху адептов, по треснувшему, умирающему Ядру. В его неподвижной фигуре читалось недоумение — недоумение бога, который только что обнаружил, что его вселенная может существовать и без него. И, кажется, ей так даже лучше.
А потом он поднял голову, и в мертвой тишине зала наши взгляды столкнулись.
Пустота не ушла. Она просто начала менять температуру. Из ледяной, безразличной, она становилась горячей, как доменный цех. И в тот миг, когда он посмотрел на меня, она взорвалась раскаленной лавой ярости.
Вся боль, усталость и горечь от потерь, которые я так старательно заталкивал в самый дальний угол сознания, хлынули наружу. Перед глазами пронеслись все: Ратмир с его последним, торжествующим ревом; Арина, растворяющаяся в столбе золотого света; Елисей с его виноватой, прощальной улыбкой. Они все были здесь, в этом зале, в отголосках их последних слов, в тяжести меча в моей руке.
А он стоял и смотрел. Убийца. Причина. Корень всего этого дерьма. Ходячий памятник собственной боли, который решил, что имеет право лечить мир, ампутируя у него душу.
— Анализ: уровень адреналина превышает норму на 412%. Риск разрыва сердечной мышцы. Физические показатели оппонента падают… — сухой, бесстрастный голос Искры в голове превратился в фоновый шум.
Я выпрямился с хрустом костей в спине. Меч Ратмира, до этого неподъемный, вдруг стал легким, как перышко. Перехватив его обеими руками, я почувствовал, как сталь в моих ладонях загудела, отзываясь на ярость.
— Ну что, философ, — прорычал я чужим, низким, полным скрежещущего гравия голосом. — Помнишь, ты говорил про боль? Кажется, сейчас у тебя будет практическое занятие.
Кассиан молчал, но его фигура напряглась. Он собирал остатки сил. Его система, броня, божественное безразличие — все рассыпалось в прах. Остался только он. И я. Лицом к лицу.
— Они верили в меня, ублюдок, — продолжал я, делая шаг вперед, и каждый шаг отдавался гулким эхом в мертвой тишине. — Этот твердолобый солдат верил, что я не сверну. Эта девчонка верила, что я найду выход. Даже этот парень, — я кивнул в сторону тела Елисея, — в последний момент поверил, что я смогу закончить то, что он начал. Они все поставили на меня. А ты… ты забрал их у меня.
Я не угрожал. Я выносил приговор.
Он медленно поднял руку, и в его ладони начал формироваться клинок из черного, как сама ночь, льда. Меньше, тусклее, чем раньше. Аварийный режим. Последний патрон в обойме.
— Хаос… должен быть… искоренен, — прохрипел он уже без божественной уверенности, с одним лишь упрямством фанатика.
— Хаос, говоришь? — кривая усмешка была похожа на звериный оскал.
И я бросился на него.
Не как тактик, не как стратег. Как берсерк. Как раненый зверь, который бросается на охотника, забыв про боль и страх. Мой разум отключился. Остались только инстинкты, ярость и тяжелый, чужой меч в руках, ставший продолжением моей ненависти.
Он выставил свой ледяной клинок, пытаясь встретить меня отточенным, идеальным блоком. Но я не стал фехтовать. Вместо этого я вложил в удар всю свою массу, всю свою злость, весь вес потерь.
Сталь встретилась со льдом.
Оглушительный, визгливый звон, от которого, казалось, треснули стены. Его идеальный клинок, его квинтэссенция Порядка, не выдержал этого тупого, иррационального, полного живой ярости напора и разлетелся на тысячу осколков. Один из них, самый крупный, полоснул Кассиана по руке. С немым, недоуменным изумлением тот уставился на свою первую за тысячи лет рану.
Отшатнувшись, он выставил вперед руки в защитном жесте, но я не дал ему опомниться. Второй удар — наотмашь, эфесом меча прямо в маску. Глухой треск. Безупречная, гладкая поверхность пошла паутиной трещин, обнажая клочок неестественно бледной, пергаментной кожи.
Я бил за Ратмира, за его тупую, солдатскую верность. За Арину, за ее отчаянную, нелогичную жертву. За Елисея, за его дурацкую, запоздалую улыбку.
Он отступал, спотыкаясь, впервые за тысячи лет чувствуя то, от чего так старательно бежал. Боль. Страх. Бессилие.
А у меня было всего несколько мгновений. За его спиной Ядро, этот умирающий зверь, снова начинало набирать силу в попытке перезагрузиться. Окно закрывалось.
И я знал, что должен сделать. Это будет мой последний ход в этой партии.
Глава 19
Время, до этого сжавшееся в одну тугую, звенящую пружину, вдруг потеряло всякий смысл. То растягиваясь в тягучую, как смола, вечность, то схлопываясь в одно бешеное биение сердца, оно отдавалось гулким набатом в висках.
Сквозь этот ледяной, умирающий ад я не бежал — летел. За спиной разворачивался беззвучный, но оттого лишь более чудовищный апокалипсис: кристальные стены пещеры шли рябью, как отражение в воде, свет преломлялся под немыслимыми углами, а в воздухе, гудящем от перегрузки, застывали мириады ледяных искр. Агонизирующее Ядро трещало, словно полено в жаркой печи, выбрасывая волны искажений. Решив, что законы физики в этом дурдоме — вещь сугубо опциональная, я несся к своей единственной цели, вдыхая стылый, режущий легкие воздух. В голове — стерильный вакуум, где не выживали ни мысли, ни планы, ни даже мой спасительный сарказм. Лишь одна, выжженная каленым железом, картинка: его маска в паутине трещин и застывшее в прорезях для глаз холодное, бесстрастное недоумение.
Окно возможностей, купленное ценой трех жизней, закрывалось с неотвратимостью гидравлического пресса. Умирающее Ядро, этот взбесившийся механизм, начало судорожно пытаться перезагрузиться. Ритмичный гул сменился прерывистыми, паническими импульсами, а по стенам пещеры пробежала дрожь — система отчаянно нащупывала остатки контроля над расползающейся реальностью. Гнилостно-зеленые вены, оплетавшие кристалл, пульсировали все быстрее, грозя слиться в ровное, стабильное, смертоносное сияние. Еще пара мгновений, и оно либо окончательно разнесет эту гору к чертям, либо Кассиан снова возьмет его под контроль. Оба варианта меня, мягко говоря, не устраивали и в моем личном хит-параде занимали почетные первое и второе места в категории «полный пиздец».