Его взгляд нашел меня. Даже сквозь агонию распадающейся системы он не мог меня не видеть. Для него я был последней, самой назойливой, самой иррациональной ошибкой в коде. И он попытался ее исправить.
Не поднимаясь с колен, он лишь выставил вперед ладонь. Никаких ледяных клинков, никаких шипов из пола. Вместо них — волна абсолютного, концентрированного, дистиллированного Стазиса. Когда системы физического воздействия, захлебнувшись в устроенном нами хаосе, пошли вразнос, он в отчаянном, последнем жесте ударил тем единственным, что у него осталось, — чистым Порядком.
Бесшумная, невидимая, но физически ощутимая, как ударная волна от близкого взрыва, эта сила неслась на меня. От нее веяло не смертью, а забвением. Таким густым, уютным и, черт побери, соблазнительным. На мгновение захотелось просто остановиться, раскинуть руки и позволить этой оглушающей тишине поглотить себя. Больше никакой боли. Никакой ответственности. Никаких мертвых друзей, чьи лица стоят перед глазами. Прекратить эту бессмысленную, мучительную борьбу. Уснуть и больше не просыпаться. Просто. Перестать. Быть.
— Анализ: стазис-поле высокой плотности, — прозвенел в голове голос Искры, резкий, как пощечина. — Контакт равен обнулению. Михаил, это не нокдаун. Это удаление файла без возможности восстановления в корзине.
Ее сухие, безжалостные слова сработали лучше любого нашатыря. Какого черта⁈ Уснуть? Прямо сейчас⁈ Ратмир не для того лег костьми, чтобы я тут раскисал, как барышня на выданье!
Не выставляя блока, не пытаясь увернуться, я сделал то, чего он точно не ожидал. Я расслабился. И позволил Голоду, этой черной, вечно воющей дыре внутри, сделать свою работу.
Мое тело на мгновение потеряло плотность, контуры смазались. Я превратился в сгусток мерцающей, вибрирующей тьмы, в живой кусок Пустоты, ощутив приступ космического головокружения. Волна Стазиса, это всепоглощающее «ничто», прошла насквозь. Мир схлопнулся в точку и развернулся обратно, но уже неправильно. На секунду забыв, как дышать, я ощутил чудовищную дезориентацию. Тишина не просто прошла сквозь меня — она попыталась оставить внутри свой ледяной осколок, кусок забвения. Однако Голод внутри взвыл, как цепной пес, на которого замахнулись палкой, и вышвырнул чужеродное ощущение прочь.
Полагаю, в этот момент Кассиан окончательно уверовал, что мир слетел с катушек. Его безупречная логика, его система снова дала сбой. Он пытался стереть пустоту пустотой. Все равно что пытаться потушить черную дыру ведром вакуума. Этот гений, этот системный администратор вселенной, в решающий момент повел себя как самоуверенный эникейщик, который полез чинить адронный коллайдер с помощью скрепки и крепкого слова. Он забыл главное правило: нельзя делить на ноль.
А я уже был рядом.
В три прыжка я оказался у подножия треснувшего, умирающего Ядра. Вблизи оно выглядело еще более чудовищно: иссиня-черный кристалл, оплетенный сетью пульсирующих, гнилостно-зеленых вен, источал могильный холод. В воздухе стоял едкий запах озона и вечности. Из главной трещины, оставленной жертвой Арины, все еще били остаточные, слабые, но упрямые золотые всполохи — островок тепла и жизни посреди ледяного некрополя.
Кассиан, ошарашенный моим маневром, попытался подняться, но я был быстрее. Не обращая на него внимания, я занес меч Ратмира над головой. Тяжелый, чужой, он гудел в моих руках, наливаясь не силой, но моей яростью, моей болью, моей решимостью. Металл казался продолжением костей павшего друга, и рукоять словно вросла в мои ладони.
«Ты свою работу сделал, воевода, — пронеслось в голове. — Теперь моя очередь».
С размаху, как мужик всаживает топор в упрямый пень, я вогнал тяжеленный клинок по самую гарду в эту светящуюся рану на теле Ядра. В самую сердцевину трещины. В то место, где бились и смешивались три стихии. В точку сингулярности.
Раздался оглушительный треск, который был не звуком, а разрывом самой материи.
Мир не схлопнулся — он взорвался внутрь себя. Произошла белая, беззвучная детонация небытия, на одно бесконечное и одновременно ничтожное мгновение стеревшая всё: звук, свет, холод, боль. Стены зала, трескающееся Ядро, корчащийся на полу Кассиан, даже мое собственное тело, ставшее вдруг чужим и ненужным, — все обратилось в ничто. Лишь мое сознание, одинокая искра, уцелело в этой абсолютной, звенящей пустоте, лишенное чувств, но не самоосознания. Я был точкой обзора без глаз, мыслью без мозга. А затем реальность, будто опомнившись, хлынула назад, как сорванная с цепи река, но собралась уже вкривь и вкось, по совершенно новым, безумным чертежам.
Очнувшись, я стоял на коленях, упираясь руками в гладкую, теплую, как живая плоть, поверхность, пульсирующую едва заметным светом. Рукоять меча, ушедшего по самую гарду в эту новую реальность, все еще была в моих руках. Я находился в самом сердце Ядра, в машинном отделении вселенной.
Меня окружала бесконечность. Пространство, сотканное из переплетающихся потоков энергии, — обнаженная нервная система какого-то исполинского, мыслящего божества. Где-то вдалеке, словно галактики в телескопе, медленно кружились осколки черного льда, и каждый из них был сгустком чистого Порядка, высасывающим свет и тепло из всего, что приближалось. Рядом проплывали золотистые, теплые сгустки, похожие на живые звезды Жизни, и от их прикосновения по несуществующей коже бежали мурашки, словно от воспоминания о летнем дне. А я стоял на перекрестке, в точке, где все эти потоки сходились и бились друг о друга в беззвучной, вечной войне.
Мой меч, Ключ Пустоты, ставший теперь осью этого мира, гудел, как тетива натянутого лука. Не просто вонзившись в Ядро, он стал его частью — сингулярностью, всасывающей и упорядоченный холод, и хаотичное тепло. От клинка во все стороны расходились черные, как смола, вены моей Пустоты, оплетая потоки энергии, пытаясь подчинить их, пожрать, превратить в ничто. Передо мной был мой Голод в его чистом, незамутненном виде, и он упивался этим пиршеством. Он был прекрасен и чудовищен одновременно, и я с ужасом и восторгом осознавал, что эта всепожирающая мощь — это я.
— Анализ: мы внутри управляющей матрицы, Михаил, — голос Искры прозвучал прямо в голове, но теперь он был другим. Не просто звуком, а частью окружающего пространства, вибрацией в самой ткани этого места. — Физические законы здесь не действуют. Это мир чистых концепций. И, кажется, мы тут не одни.
И она, как всегда, была права. В нескольких метрах, в узле, где потоки черного льда сгущались в непроницаемый тромб, стоял он. Не человек в маске, но его суть: идеальный, многогранный, иссиня-черный кристалл, каждая грань которого отражала бесконечную, упорядоченную пустоту. Он не двигался, однако его воля и ненависть давили на меня, как глубоководное давление, создавая вокруг себя зону абсолютного стазиса. В самой его сердцевине, видимая лишь мне, пульсировала микроскопическая точка тьмы — незаживающая рана предательства, оставленная тысячу лет назад.
Я уже напрягся для последней, ментальной атаки, готовясь направить весь свой Голод на этот кристалл, перемолоть его, стереть в порошок. Но в тот самый момент, когда я собирался отдать команду, произошло то, чего не ожидал никто.
Золотистые потоки, эхо силы Арины, до этого лишь пассивно кружившие в пространстве, вдруг пришли в движение. Они не атаковали — они собрались вместе. Из разрозненных искр, из теплых, блуждающих огоньков они сплелись в единое целое.
Передо мной была не Арина, не ее тело или лицо, но сама ее душа, ее концепция. Чистая, первородная, необузданная Жизнь. Огромная, пульсирующая, золотая звезда, от которой исходили волны не просто тепла, а чистого потенциала: в ее свете вспыхивали и гасли образы цветущих полей, слышались крики новорожденных и рев строящихся городов. В этом сиянии не было умиротворения — в нем клокотала ярость созидания, неукротимое желание расти, меняться, двигаться. И эта звезда, это могучее эхо ее сущности, оставшееся в Ядре после жертвы, пришло в движение. Не на Кассиана. Не на меня. Прямиком к точке, где мой меч, моя Пустота, пронзил его Порядок.
Кассиан попытался ее остановить. От его кристалла метнулись ледяные цепи, пытаясь сковать золотую звезду, заключить ее в клетку Порядка. Но цепи просто проходили сквозь нее, как сквозь пламя, тая и испаряясь. Для его холодной логики она была неуязвима.
Я, в свою очередь, инстинктивно попытался отдернуть меч, разорвать контакт, испугавшись, что этот всепожирающий огонь сожжет и меня, и мою Пустоту. Но было уже поздно.
Три аспекта. Три расколотых осколка одной вселенной — Пустота, Порядок и Жизнь — оказались в одной точке, в одном мгновении. И их столкновение стало откровением.
В меня хлынуло чужое сознание, чужая боль. Я ощутил вековую, ледяную усталость Кассиана, как свою собственную. Я прочувствовал его бесконечную боль от предательства, его отчаянное, почти детское желание, чтобы мир просто замер, перестал меняться, перестал причинять ему страдания. Я понял его стремление к Порядку не как жажду власти, а как мольбу об анестезии, о вечном, нерушимом покое, где ничто больше не сможет его ранить.
А следом, обжигая этот холод, меня захлестнула яростная, неукротимая жажда жизни Арины. Я почувствовал ее животный страх перед застоем, ее восторг от вечного движения, даже если это движение — в пропасть. Для нее стабильность была синонимом смерти, а хаос — синонимом существования. Она не была доброй, она была живой, и ее воля к жизни была так же абсолютна и беспощадна, как воля Кассиана к покою.
А между ними, в точке моего меча, была моя Пустота. Мой Голод. Не злой и не добрый. Идеальный баланс, точка нуля, способная вместить в себя и бесконечный лед, и бесконечное пламя. Я был растворителем, в котором смешались кислота и щелочь.
Фундамент реальности под нами задрожал. Прежде раздельные потоки энергии рванулись друг к другу, сплетаясь в единый, слепящий клубок противоречий. Три силы, три фундаментальных закона этого мира, больше не могли существовать порознь. Они сливались в нечто новое.