«Назовем его „Протокол Разгребания Авгиевых Конюшен“, — мысленно огрызнулся я. — Работы тут, похоже, на ближайшую вечность».
Подняв голову, я посмотрел на умирающее Ядро. Угроза все еще была реальной: один неверный шаг — и оно рванет, утащив за собой всю гору. Пора было заканчивать.
Не замахиваясь, не вкладывая лишней силы, я просто поднял свой новый, триединый меч и направил его на треснувший кристалл. Приказ был отдан не голосом, а волей, и каждая команда требовала колоссального, изнуряющего напряжения.
«Порядок».
Из меча вырвалась не луч, а волна абсолютной, математически выверенной структуры. Остатки воли Кассиана, цеплявшиеся за Ядро, инстинктивно воспротивились, и мне пришлось буквально продавить свой приказ сквозь его ментальный саботаж. Волна ударила по Ядру, и хаотичные, гнилостные всполохи внутри него замерли, выстраиваясь в идеально ровную, неподвижную решетку. Скрежет и вой умирающей машины прекратились. Кассиан, стоявший на коленях, вздрогнул и поднял на меня взгляд, в котором читалось немое, недоуменное узнавание — он видел, как его собственная, искаженная им же логика, работает правильно.
«Пустота».
Замершая было решетка начала тускнеть. Мой Голод, почуяв свободу, инстинктивно рванулся сожрать все без остатка, заставив меня с силой сжать рукоять и натянуть невидимые поводья. «Не жрать, а разбирать!» — прорычал я мысленно, направляя его силу, как резец, на конкретные узлы. Без боли, без разрушения. Просто стирая лишнее.
А затем пришел черед последнего приказа.
«Жизнь».
Из меча хлынул свет — не яростный, не обжигающий, а теплый, золотистый, спокойный. Но и он попытался вырваться, грозя превратить все в дикие, неконтролируемые джунгли. Пришлось его «дросселировать», калибровать, пропуская через фильтры Порядка. Свет коснулся того, что осталось от Ядра. И в мертвой тишине зала раздался тихий, мелодичный звон.
Ядро не взорвалось. Оно, чтоб его, расцвело.
На глазах черный, мертвый кристалл обратился в камень, поросший изумрудным, светящимся мхом. Из трещин, оставленных болью и ненавистью, полезли кристальные одуванчики с лепестками из чистого света. Зал наполнился тихим, едва уловимым ароматом — тем самым, что я помнил. Ну вот, Котов, дожил. Теперь ты не просто попаданец, а ландшафтный дизайнер вселенского масштаба. Осталось только газон подстричь.
С потолка, где раньше сыпалась ледяная пыль, закапала талая, живая вода. Падая на тела воинов, она, казалось, разглаживала морщины на их застывших, искаженных болью лицах, возвращая им покой, которого они были лишены.
Взрыва не было. Был выдох. Выдох облегчения целого мира. Процесс завершился.
Глава 21
Конец фильма. В зале можно включить свет и начинать уборку. Только вот уборщицей, похоже, тоже назначили меня. Как и осветителем, и, судя по всему, директором всего этого развалившегося к чертям кинотеатра.
Посреди сотворенного не мной чуда я опустился на колени. Там, где еще минуту назад зиял могильный холод, теперь пробивалась… жизнь. Тихая, робкая, но до одури упрямая. Из трещин в камне, оставленных болью и ненавистью, полезла светящаяся дрянь, напоминающая радиоактивный мох из «Сталкера». Рядом проклюнулись кристальные цветы, похожие на одуванчики из матового стекла, и их лепестки налились изнутри ровным, спокойным светом. Превратившись в поросшую изумрудным, фосфоресцирующим мхом скалу, замерло Ядро — этот дьявольский механизм. С переставшего давить ледяной тяжестью потолка закапало: от перепада температур пошел конденсат. Мелкие, прозрачные капли падали на застывшие, перепачканные грязью и кровью лица воинов Ратмира, смывая сажу, разглаживая морщины, возвращая им тот покой, который у них так безжалостно отняли.
Тело напоминало старый аккумулятор, который всю ночь пытались зарядить от гнилой картошки. Каждый мускул гудел от перенапряжения, а в голове стоял гулкий сквозняк, выдувший все мысли. Кроме одной. Пустота. Не та, что голодно выла в кишках, требуя жратвы. Другая. Тихая, спокойная, как гладь озера в безветренную погоду. Голод не исчез. Он просто был сыт. Доволен. Стал частью чего-то большего.
В тот же миг невидимый, но физически ощутимый импульс, похожий на тихий вздох облегчения, родился не во мне, а в том, что стало мной — в преображенном мече, в этой точке равновесия. Наружу хлынула не волна силы, а волна… нормы.
Первым отозвался сам зал. Черный, как антрацит, лед, покрывавший стены, не таял — с тихим, мелодичным звоном он обращался в пар, оставляя после себя влажные, теплые камни. Пахло озоном и мокрой землей после грозы. Ее запах. Кажется, от этого простого, знакомого аромата мне стало больнее, чем от любой раны.
— Анализ: зафиксирован выброс гармонизирующей энергии класса «Созидание», — бесстрастно констатировала Искра. Ее голос, вернувшийся в привычное русло моего сознания, был единственным островком знакомого безумия в этом новом, странном мире. — Происходит откат энтропийных искажений к базовым параметрам. Проще говоря, Миш, ты только что запустил вселенскую «дефрагментацию диска». Оптимизируешь битые сектора.
Подобно кругам на воде, импульс выплеснулся за пределы зала и невидимой волной прокатился по коридорам цитадели. Искажения реальности, эти глюки в матрице, от которых у нас едва не поехала крыша, схлопывались, как мыльные пузыри. Ветер, завывавший в ущельях, стих, и даже мертвый, колючий до этого воздух стал… обычным. Просто воздухом, которым можно дышать, не боясь, что легкие превратятся в ледышку.
Но самое интересное показывали на импровизированном «экране», который Искра по старой привычке все еще транслировала на стену.
Волна накрыла долину, и кровавая, бессмысленная мясорубка просто… захлебнулась. Не резко, а как-то нехотя, будто у огромного, ревущего механизма кончился завод. Ледяные конструкты Кассиана, идеальные машины для убийства, вдруг замерли на полушаге. Их гладкая, черная поверхность пошла рябью, как помехи на старом телевизоре, а затем они с тихим, почти обиженным звоном рассыпались в груду бесполезного черного песка, который ветер тут же подхватил и развеял.
Легионеры «Волчьей Сотни» и «Грифонов» застыли с открытыми ртами. Их тупые, солдатские рожи вытянулись в крайнем умственном перенапряжении, будто им только что попытались на пальцах объяснить теорию струн. Некоторые, решив, что это новое оружие врага, инстинктивно сбились в «черепаху», однако другие бросились врассыпную. А кто-то просто рухнул на колени, глядя в небо и крестясь. Хаос сменился паникой.
Инквизиторы в золотых масках, творившие в тылу свой омерзительный ритуал, тоже это ощутили. Темное, пульсирующее облако над их алтарем из трупов дернулось, зашипело, как масло на раскаленной сковороде, и с тихим хлопком развеялось. Главный жрец рухнул на колени, схватившись за голову, а его паства в ужасе попятилась. Их «Священный Огонь», их ядовитая магия ненависти, внезапно иссякла, столкнувшись с чем-то, чего не могла ни понять, ни пожрать.
Затем волна докатилась до главной заразы этого мира — Серой Хвори. Земли, покрытые этой некротической плесенью, тут же задымились. Тошнотворная серая дрянь, превращавшая все живое в пыль, не таяла и не горела — она просто испарялась. Схлопывалась в ничто, будто ее и не было, оставляя после себя чистую, хоть и мертвую, землю. Подобно порезам на коже, затягивались рваные, кровоточащие раны на теле мира, оставляя лишь тонкие, едва заметные шрамы.
Мир выдыхал. Медленно, с трудом, как тяжелобольной после кризиса. Он еще не был здоров, но перестал умирать.
Растворившись где-то за горизонтом, волна затихла. В долине, в горах, во всем мире воцарилась оглушающая, непривычная, звенящая тишина — тишина мира, который только что чудом избежал конца света. Солдаты, пришедшие сюда убивать и умирать, стояли в оцепенении, задрав головы, и смотрели. Смотрели не на небо, не друг на друга. Они смотрели на вершину этой проклятой горы. На цитадель, которая перестала быть ледяной тюрьмой и теперь сияла в лучах восходящего солнца, как маяк.
Они не знали, что произошло. Однако они знали, откуда это пришло.
И я, стоя в самом сердце этого маяка, в эпицентре чуда, понял главное. Обратного билета больше нет. Никогда. Я не просто гость в этом мире — я теперь его несущая стена. И если я рухну, он рухнет вместе со мной. Я понятия не имел, что со всем этим делать дальше, но от этой мысли хотелось не радоваться, а тихо, по-русски, в голос материться.
Ведь это — не победа. Это — пожизненный приговор.
От этой мысли не стало страшно или тоскливо — скорее, до одури смешно. Смешно от иронии судьбы, которая выдернула меня, обычного военного аналитика, из привычного мира, чтобы в итоге сделать… кем? Богом? Тюремщиком? Или просто системным администратором в этом вселенском дурдоме, которому теперь предстояло разгребать чужие косяки до скончания времен? Ответ, похоже, завис где-то между всеми тремя вариантами.
Медленно поднимаясь, я ощутил, как тело, еще минуту назад бывшее выжатой тряпкой, наливается силой. Не звериной и голодной, что требовала жратвы и рвала изнутри, а другой — спокойной, ровной, как ток в идеально отлаженной сети. Боль ушла, растворившись без следа. Проведя рукой по щеке, я наткнулся лишь на гладкую, теплую кожу: глубокая царапина от ледяного осколка исчезла. Полное восстановление. Похоже, в мой новый соцпакет входила и бесплатная медицинская страховка от всех болезней. Хотелось выть от этой идеальной гармонии, но даже на это уже не было сил.
Однако главным было не это. Главное скрывалось внутри. Тишина. Та самая, которую я искал, но боялся найти. Вот только его тишина была тишиной морга, а моя… моя была тишиной идеально работающего, смазанного механизма. Голод, мой вечный, воющий спутник, молчал. Он не исчез, нет — просто свернулся калачиком в самом центре моей сути, сытый, довольный и абсолютно послушный. Перестав быть моим проклятием, он стал… точкой опоры. Фундаментом, на котором держалось все остальное.
И тогда в тишине прозвучали они.