Я же шел, ведомый не любопытством, а голодом. Моя Искра, мой внутренний компас, тянула меня вперед. Не к стенам, не к кристаллам — куда-то в центр. Я не видел цель, но чувствовал ее. Как волк чует запах крови за версту.
Выйдя на то, что когда-то, видимо, было центральной площадью, мы увидели его.
Он стоял посреди выжженной, растрескавшейся земли, как гвоздь, забитый в крышку гроба этого мира. Идеально ровный, четырехгранный, черный, как сама пустота. Высотой метров десять, он устремлялся в серое, туманное небо, и его грани были настолько гладкими, что казалось, они поглощают свет.
— Тишина… — раздался в моей голове голос Искры. Не синтетический, не подростковый. Тихий, почти шепот, полный отголосков древней, нечеловеческой боли. — Я помню эту тишину. Это… архив. Хранилище. Там… больно.
Все замерли. Даже Елисей уставился на обелиск с благоговейным ужасом. От него не веяло магией, зато веяло древностью. Такой, что сам воздух вокруг казался густым и тяжелым, как застывший янтарь.
— Не подходить! — рявкнул Ратмир, выставляя руку.
Елисей, забыв про страх, подбежал ближе, но остановился в десяти шагах, будто наткнувшись на невидимую стену. Его посох, до этого безжизненный, вдруг начал мелко дрожать, а кристалл на навершии замерцал тусклым, больным светом.
— Он… он гасит магию, — прошептал парень. — Высасывает.
Я же смотрел на символы, покрывавшие его поверхность. Не руны, не иероглифы — сложная, текучая вязь линий, похожих одновременно на микросхемы и на галактические туманности. Они были мертвы, но я чувствовал — они спят.
И я знал, как их разбудить.
Не говоря ни слова, игнорируя предостерегающий рык Ратмира, я пошел вперед. Мой меч вдруг ожил в руке. Черные, уродливые вены на клинке вспыхнули тусклым, иссиня-черным светом, пульсируя в такт чему-то, что исходило от обелиска. Мой внутренний зверь не рычал от предвкушения еды. Он… узнал.
— Михаил, стой! — крик Арины за спиной был полон тревоги. — В нем… нет ничего! Ни Жизни, ни Пустоты! Это… неправильно! Оно как зеркало, оно отразит твой голод и усилит его!
— Носитель… Осторожно, — прошелестел голос Искры. — Он спит. Но он помнит. Он помнит нас.
Подойдя вплотную, я протянул руку. Ту самую, в которой сжимал рукоять Искры.
Мои пальцы, сжимавшие холодный металл меча, коснулись ледяной, гладкой поверхности обелиска.
Мир в моей голове взорвался.
Не свет, не звук — шквал. Хаотичный, чудовищный шквал чужих, нечеловеческих эмоций. Боль. Отчаяние. Ярость. Надежда. Все это хлынуло в меня, транслируемое Искрой, которая впервые за тысячелетия подключилась к «родной» сети. Я закричал, но звука не было, он утонул в этом ментальном реве.
В самый критический момент, когда я уже был готов разлететься на атомы, обелиск заговорил.
Не вслух. Прямо в голове. У каждого.
Сотканный из их собственных мыслей, из их страхов и надежд, его голос прозвучал одновременно и знакомо, и чудовищно чужеродно.
«СБОЙ СИСТЕМЫ. ПОВРЕЖДЕНИЕ ЯДРА. ЗАПРОС НА ДОСТУП К АВАРИЙНОМУ АРХИВУ… ИДЕНТИФИКАЦИЯ… КЛЮЧ-НОСИТЕЛЬ ТИПА „ГОЛОД“ ОБНАРУЖЕН. ДОСТУП РАЗРЕШЕН. ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ СОХРАНЕННОЙ ЗАПИСИ».
Все, от Ратмира до Елисея, вскрикнули и схватились за головы. Их лица исказились, будто им в мозг транслировали фильм ужасов в режиме нон-стоп.
А над вершиной черного монолита, в дрожащем, мерцающем воздухе, рождалось изображение.
Сотканное из чистого света, оно разворачивалось, обретая объем, цвет, глубину. Трехмерное, живое, пугающе реальное.
Голограмма.
Перед ошарашенными глазами моего отряда, перед лордами, магами и солдатами, привыкшими к пергаменту и чернилам, разворачивалась хроника из другого, давно погибшего мира, транслируемая прямо в их перегруженное сознание.
В тот момент, когда обелиск заговорил в наших головах, время снова остановилось. Только на этот раз не из-за сбоя в коде реальности, а потому что сама реальность перестала иметь значение. Мои спутники, от Ратмира до последнего солдата, рухнули на колени, вцепившись руками в виски. Их лица исказились не от боли — от чудовищного, неперевариваемого потока информации, который насильно вливался им в мозги. Я же, стоя на ногах лишь благодаря ледяной пустоте внутри, которая гасила любые эмоции, смотрел. И видел.
Над черным, как сама вечность, обелиском разворачивалось кино. Не просто голограмма — живая, дышащая, трехмерная хроника сотворения и гибели целого мира, транслируемая прямо в перегруженное сознание.
Сначала была пустота. А потом, из ничего, родилась она. Единая, Первозданная Энергия — вибрирующая, переливающаяся субстанция, похожая на жидкую радугу.
И из нее вышли они. Архитекторы.
Сияющие, бесформенные фигуры из чистого света не говорили — они пели, и эта беззвучная песнь была языком творения. Под их мысленным напором из Первозданной Энергии рождались звезды и сплетались галактики. Они не строили мир — они его программировали.
Стоявший на коленях Елисей смотрел на это с выражением, какое, наверное, было у первого человека, увидевшего огонь, — смесь священного ужаса и экстаза. Вся его наука, вся его магия — лишь жалкое, искаженное эхо этой песни.
«Вот оно, — прошелестел в моей голове голос Искры, и в нем не было ни холода, ни голода. Только отголосок древней, почти забытой тоски. — Так было… до ошибки».
Картинка сменилась. Мы оказались внутри исполинской лаборатории, где сама реальность лежала на хирургическом столе. Архитекторы собрались вокруг гигантской, пульсирующей сферы — их величайший эксперимент. Они пытались засунуть бесконечность в конечную форму.
И система дала сбой.
Сфера, до этого сиявшая ровным, радужным светом, вдруг замерцала, пошла темными, уродливыми пятнами. Голографическая хроника превратилась в фильм-катастрофу, когда Единая Энергия, потеряв стабильность, начала рваться на части.
Первым откололся аспект, который они в ужасе назвали «Великим Теплом». Я видел не просто золотой свет, а экспоненциальный, неконтролируемый рост. Формулы деления клеток, сошедшие с ума. Это была не жизнь — это был рак вселенского масштаба. Попадая на кристальные шпили, он заставлял их расти с чудовищной скоростью, превращая в уродливые, колючие наросты.
Арина, смотревшая на это, издала тихий, сдавленный стон. Она смотрела на свои руки, из которых сочился едва заметный золотистый свет, с отвращением. Не с отчаянием, а именно с отвращением, будто она смотрит на проявление болезни. Ее дар, ее гордость — все это оказалось лишь побочным продуктом, ошибкой.
Следом, как ответная реакция, из сферы ударила абсолютная тьма. «Изначальный Голод».
«Это… я, — прошептала в моей голове Искра. Голос ее был полон боли и узнавания. — Так я родилась. Из ошибки».
Я видел не черноту, а процесс аннигиляции. Стирание данных с жесткого диска реальности. Чистый, холодный, математически выверенный ноль. Он коснулся одного из Архитекторов, и тот не закричал, не умер — он просто исчез, будто его вырезали из кадра. Мой внутренний зверь отозвался на это зрелище беззвучным, тоскливым воем узнавания.
И тогда, как последняя стадия болезни, проявился третий аспект. «Ледяной Порядок». Там, где сталкивались Тепло и Голод, энергия не аннигилировала — она застывала. Кристаллизовалась. Превращалась в мертвый, неподвижный, идеальный лед, который начал расползаться по их миру, как гангрена, замораживая все на своем пути. Ни жизни, ни смерти. Только вечный, незыблемый стазис.
Вся их цивилизация, вся их вселенная рушилась на наших глазах. Запись сфокусировалась на одном из Архитекторов. Стоя посреди этого ада, его сияющая фигура мерцала и гасла, а из его сути, прямо нам в головы, ударил крик — не боли, а чистого, концентрированного, вселенского отчаяния.
«МЫ ОШИБЛИСЬ!.. ОНО РАСКОЛОЛОСЬ!.. ОНО… НЕУПРАВЛЯЕМО… СПАСАЙТЕ…»
Голографическая запись оборвалась.
Изображение замерцало, схлопнулось и исчезло, оставив нас в гнетущей, мертвой тишине. Обелиск снова стал просто куском черного камня.
Никто не шевелился. Ратмир, этот каменный истукан, сидел на земле, тупо уставившись на свой меч, лежащий перед ним. Потом он медленно посмотрел на свои руки. «Значит, вся наша честь… вся наша доблесть… построена на лжи?» — я почти слышал, как эта мысль скребется в его черепе. Его трагедия была трагедией воина, чей флаг оказался фальшивкой.
Елисей дрожал всем телом, лихорадочно чертя на земле символы, пытаясь совместить увиденное со своими знаниями, и в отчаянии осознавая, что они несовместимы. Его трагедия была крахом ученого.
Я был единственным, кто не плакал. Внутри меня было слишком холодно для слез. Наш поход в Мертвые Горы стал паломничеством к последнему осколку того, что когда-то было целым. И теперь вся ответственность за то, чтобы собрать этот проклятый мир обратно, лежала на мне. На аномалии, порожденной другой аномалией.
Глава 3
Кина не будет. Электричество кончилось.
Голографический блокбастер, который нам только что показали в прямом эфире, схлопнулся, оставив после себя лишь гулкую, звенящую тишину да легкий запашок озона, как после хорошей грозы. Черный обелиск снова стал просто куском камня — мертвым, холодным, безмолвным. А мы, зрители этого эксклюзивного показа, остались сидеть на земле посреди выжженной поляны, каждый в своем персональном аду.
Первым из ступора вышел Ратмир, и не потому что был самым умным — потому что был самым простым. В его мире, сотканном из приказов, стали и воинской чести, для такой, мать его, космологии просто не нашлось подходящей папки. Не найдя врага, которого можно ткнуть мечом, мозг солдата просто перезагрузился и выдал стандартный запрос.
— Что… это… было, барон? — хриплый, как скрежет гравия, голос воеводы резанул по ушам. Его взгляд был устремлен не на обелиск, а на меня, будто я не просто свидетель, а режиссер-постановщик всего этого безобразия.
— Трейлер к апокалипсису, воевода, — я попытался подняться, однако ватные ноги отказались сотрудничать, заставив опереться на меч. — Краткое содержание предыдущих серий. Похоже, мы вляпались не в разборки баронов, а в семейную ссору вселенского масштаба.