Я присел рядом с ним на корточки. Внутри — пустота. Ни злости за его предательство, ни горечи от потери — только глухая, тупая, выпотрошенная усталость. Этот гений, идиот, предатель и спаситель в одном лице только что заплатил своей жизнью за мою ошибку, за свою, за ошибку всего этого проклятого мира.
— Ну что, Кулибин, — тихо проговорил я в пустоту. — Доигрался? Дооптимизировался? Говорил я тебе, что твоя математика врезается в реальность, как «Запорожец» в бетонную стену. Не слушал.
— Анализ: жизненные показатели юнита «Елисей» равны нулю, — голос Искры прозвучал в голове непривычно тихо. — Зафиксирован полный отказ всех систем. Необратимо. Кстати, его последний ход был крайне неэффективен с точки зрения личного выживания. Но результат… впечатляет. Кажется, я его недооценивала.
Я проигнорировал ее запоздалое признание.
— Ты ведь не просто из-за вины это сделал, да? — продолжал я свой разговор с тишиной, убирая с его лба прилипшую рыжую прядь. — Ты увидел, что твое творение, твой «идеальный порядок», превратилось в чудовище. И как любой порядочный инженер, ты решил отозвать бракованную партию. Вместе с собой. Глупо. До идиотизма глупо. Но, черт побери, сработало.
Он ведь мог просто сбежать, мог попытаться выжить. Однако выбрал другое. Дело было не в искуплении вины — он исправлял свою ошибку. До конца. Профессионально. И в этом упрямстве, в чем-то твердолобом и нелогичном, он был похож на Ратмира.
Я положил ладонь ему на лоб. Холодный, как и весь этот проклятый зал.
— Ты был прав, гений, — тихо сказал я, и слова, которые не ожидал от себя услышать, прозвучали на удивление искренне. — В одном. Ты действительно всех спас. Не я, не Арина, не Ратмир. Ты. Твоим последним, самым правильным, самым научным решением было нажать на «reset».
Я не стал его хоронить или переносить. Здесь, в самом сердце этой горы, у подножия им же сломанной и им же остановленной машины, и было его место. Его вечный пост.
Он станет памятником. Не герою, не предателю. А знанию. Напоминанием о том, какая чудовищная цена бывает у гениальности, у веры в идеальные системы, у попытки вылечить головную боль гильотиной. Напоминанием для меня самого, чтобы я, со своей новой, почти божественной силой, не вздумал пойти по его пути.
Поднявшись, я в последний раз окинул взглядом зал: свое новое рабочее место, свой личный мавзолей. Тела павших воинов, разбитая консоль, цветущее Ядро. И мальчишка с рыжими волосами и виноватой улыбкой, навсегда оставшийся здесь, в сердце Башни.
Пустота внутри никуда не делась, но начала менять температуру. Из ледяной, безразличной, она разгоралась жаром доменного цеха. Пора начинать работать. Разговор с теми, кто ждал внизу, обещал быть долгим. И я собирался начать его с предъявления счета. За всё.
Эпилог
Воцарилась тишина — не библиотечная, не предрассветная, а иная. Густая, плотная, давящая, словно вата в ушах, тишина кладбища после похорон. Она сгущала воздух, заставляя звуки тонуть, не успев родиться. Внизу, в долине, где еще недавно ревела кровавая мясорубка, теперь царил полный ступор. Прокатившись по полю боя, мой невольный импульс гармонии просто заглушил войну. Она захлебнулась, заглохла, как старый движок, у которого кончился бензин.
На огромном мерцающем экране, который Искра по старой привычке транслировала на стену, разворачивался чистый сюрреализм. Ходячие консервные банки из «Волчьей Сотни» сбились в растерянные кучи с выражением крайнего умственного перенапряжения на вытянувшихся солдатских рожах. Здоровенный центурион, еще мгновение назад рубивший врагов с яростью берсерка, теперь опустил меч и лишь тыкал носком сапога в горстку черного пепла — все, что осталось от десятиметрового куба-убийцы. Те, что поумнее, рухнули на колени, принявшись истово креститься и бормотать молитвы всем богам, каких смогли вспомнить. Так слаженный механизм армии рассыпался, превратившись в толпу напуганных, растерянных мужиков.
Инквизиторы в своих золотых масках отреагировали еще веселее. Их «Священный Огонь», лишившись четкой цели и столкнувшись с моей «волной гармонии», окончательно взбесился. Хотя ритуал и сорвался, выпущенная на волю сила теперь била куда попало. Один из лучей ядовито-желтого пламени ударил не по врагу, а по своему же отряду, обратив в шипящий пепел десяток опешивших фанатиков.
Наблюдая за этим бардаком, я не чувствовал триумфа — лишь глухую, выпотрошенную усталость. Внутри было тихо. Не мертвенно, как раньше, а спокойно. Мой вечный, воющий спутник, Голод, молчал. Не исчез. Просто был сыт. Доволен. Стал частью чего-то большего. От этой мысли хотелось не радоваться, а тихо, по-русски, в голос материться.
Звенящую тишину, нарушаемую лишь далекими паническими криками, прорезали решительные, тяжелые шаги. Первым в проеме показался Легат Голицын — паук и гений подковерных интриг. Тенью за ним следовал генерал Тарасов, старый вояка с лицом, будто вырубленным из гранита, а замыкал процессию, словно вишенка на гнилом торте, сам Инквизитор Валериус. За их спинами с опаской озирался десяток отборных гвардейцев, крепко сжимавших мечи.
Остановившись на пороге, Голицын на мгновение потерял свою непроницаемую маску. Вместо ледяной, мертвой цитадели перед его глазами раскинулся… сад. Зал порос изумрудным, светящимся мхом, из трещин в котором пробивались кристальные цветы. В центре, на месте бывшего Ядра, высилась скала, с которой тонкими струйками стекала чистая вода. Воздух стал влажным, теплым, и пах озоном и мокрой землей после грозы. Ее запах. От этого простого, знакомого аромата мне стало больнее, чем от любой раны.
Легат быстро взял себя в руки, и его взгляд политика мгновенно оценил новую диспозицию, однако я успел заметить в его глазах не только интерес, но и мимолетный, почти животный, суеверный страх, который он тут же задавил.
— Что здесь… произошло? — голос его был ровным, но звучал чуть ниже обычного.
Его взгляд метнулся по залу, зацепился за тела воинов Ратмира, за разбитую консоль с лежащим у нее Елисеем и остановился на мне.
Я стоял посреди этого импровизированного мавзолея, опираясь на преображенный меч. Без доспехов, даже без плаща — в одной простой рубахе, заляпанной грязью и чужой кровью. Вид у меня был, как у человека, только что вылезшего из-под поезда. Смертельно уставший, выжатый до последней капли, но, черт побери, живой. От меня не исходило ни ауры силы, ни угрозы. Наоборот. Меня окружал такой абсолютный, неестественный покой, что гвардейцы за спиной Легата инстинктивно попятились, а у генерала Тарасова на лбу выступила испарина. Этот покой пугал их сильнее любой демонстрации мощи. Я был точкой тишины в центре урагана.
— Барон Рокотов, — Голицын перешел сразу к делу. — Докладывайте. Где враг?
Я медленно поднял голову. Взглянул на этого интригана, на солдафона, на фанатика в золотой маске. Все они чего-то от меня хотели. Доклада, объяснений, подчинения.
— Угроза… нейтрализована, — мой голос прозвучал глухо и чуждо. — Орден и его лидер уничтожены. Навсегда.
— Уничтожены? — вклинился Валериус. В отличие от Голицына, он не пытался анализировать, а замер в своеобразном богословском ступоре, силясь впихнуть увиденное в свою черно-белую картину мира. Не найдя подходящей ячейки, его разум выбрал единственно возможный путь — ярость. — Кем⁈ Какой силой⁈ Это твоих рук дело, еретик⁈
— Анализ: уровень агрессии юнита «Валериус» повышен. Рекомендую ему успокоительное, — раздался в голове спокойный голос Искры. — Или просто ткни его мечом. Для профилактики.
Проигнорировав ее дельный совет, я скользнул взглядом по Инквизитору и остановился на Легате. Он ждал. Ждал ответа, который можно будет использовать.
Секунду я колебался. Что им сказать? Правду? Не поймут. Соврать? Бессмысленно. Мое новое состояние, эти три голоса в голове — Порядка, Жизни и моей собственной Пустоты — впервые пришли к консенсусу. Они подсказали ответ. Не правильный, не логичный. Единственно возможный.
— Ваша светлость, вы спрашивали, что это была за сила. — Я сделал паузу, давая словам набрать вес. — Баланс.
Одно слово. Короткое, простое и абсолютно для них бессмысленное, что тут же отразилось на их лицах. Голицын нахмурился, его мозг политика немедленно начал просчитывать риски и выгоды. Лицо Тарасова так и осталось каменным, но в глазах промелькнуло недоумение. А вот Валериус… он взорвался.
— Баланс⁈ — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Нет никакого баланса! Есть лишь Свет и Тьма! И ты, отродье, только что доказал, на чьей ты стороне! Это не победа! Это… это худшая из ересей!
Он шагнул было вперед, выхватывая свой пылающий клинок, однако его остановила тяжелая рука Тарасова, легшая на плечо. Генерал не сказал ни слова, лишь качнул головой. Он, старый солдат, чуял опасность не разумом, а нутром. И его нутро сейчас орало дурным голосом, что нападать на этого уставшего, спокойного человека с мертвыми глазами — очень, очень плохая идея.
А я просто смотрел на них. На этого паука, на солдата, на фанатика. И понимал, что наша старая игра окончена. Начинаются новые правила. Мои.
Взрыв праведного гнева нашего главного по еретикам повис в воздухе и растаял, не удостоившись моего внимания. Все оно было приковано к Легату. В отличие от фанатика, этот паук мыслил категориями не веры, а выгоды. И сейчас его мозг, подобно суперкомпьютеру, просчитывал варианты.
— Барон, — сделав шаг вперед, Голицын вернул голосу вкрадчивость и маслянистость коммивояжера, впаривающего набор чудо-ножей. — Император будет рад услышать о вашей победе из ваших уст. Ваша доблесть будет вознаграждена. Империя не забывает своих героев.
Он не угрожал — он соблазнял. Власть, деньги, титулы… Стандартный набор, безотказно действующий на девяносто девять процентов обитателей этого мира. Он нащупывал мои слабости, пытался найти кнопку, на которую можно нажать. Вот только кнопок у меня больше не осталось. Все перегорело.
— Я не герой, ваша светлость, — мой голос звучал ровно, безэмоционально, и эта ровность, я готов спорить, заставила его внутренне содрогнуться. — И я никуда не поеду.