Ратмир поморщился, будто съел лимон. Мои аналогии до него, как обычно, не дошли. Качнув своей квадратной башкой, он попытался уложить увиденное в привычную картину мира, и, судя по заходившим под кожей желвакам, получалось так себе.
Зато до Елисея дошло. Даже слишком.
— Первоосновы… — До этого сидевший с видом побитого воробья, парень вдруг вскочил на ноги. В его обычно испуганных глазах теперь горел лихорадочный, почти безумный огонь. — Истинная Архитектура Мира! Это же полностью меняет все! Все учения Великих Магистров — лишь попытки слепца описать солнце! Они изучали следствие, а мы увидели причину!
Размахивая руками, как деревенский сумасшедший, он заметался по поляне и чуть не споткнулся о собственную мантию. Его ладони плясали, как у алкаша с похмелья, но не от страха — от чудовищного, всепоглощающего восторга. Для него это был не конец света, а, чтоб его, открытие Америки.
— Мы должны все зарисовать! Каждый символ! Каждую вибрацию! Магистр, вы понимаете, что это значит⁈ Это не волшба! Это… сам механизм Творения! Не то, как оно работает, а то, из чего оно сделано!
— Ага, — отозвался я. — Особенно та его часть, где все взрывается к чертовой матери. Уймись, Архимед, а то сейчас кондратий хватит.
Но Елисей меня уже не слышал. Рухнув на колени перед обелиском, он начал лихорадочно чертить на земле какие-то символы, бормоча под нос про «триединство энергии» и «принцип раскола». Трагедия ученого, чей мир только что рухнул, обернулась экстазом первооткрывателя. Фанатик, у которого крыша не просто поехала — она встала на место, только в совершенно другой вселенной.
А вот у Арины все было куда хуже.
Сжавшись в комок, Арина смотрела на свои собственные ладони. Не на меня, не на обелиск — на руки, из которых все еще сочился едва заметный, теплый золотистый свет. В ее взгляде плескалось не отчаяние или страх, а чистое, концентрированное отвращение, будто она смотрит на проявление какой-то гнусной, заразной болезни. Инстинктивная попытка сжать кулаки, «подавить» это сияние, вызвала лишь мелкую, нервную дрожь.
— Значит, это не свет… — ее тихий, почти шепот, оттого прозвучал еще более страшно. — Это не дар. Это… пожар. Такой же, как его голод. Просто один жжет, а другой — замораживает.
Подняв на меня глаза, она не плакала и не билась в истерике. В ее взгляде зияла глухая, выпотрошенная пустота. Вся ее гордость, вся ее вера в свою «светлую» миссию, в свое предназначение — все это только что рассыпалось в пыль. Она, наследница древнего рода, носительница «чистой жизни», оказалась таким же осколком, таким же багом в системе, как и я. Просто с другим знаком.
— Анализ психоэмоционального состояния группы, — прозвенел в моей голове холодный, синтетический голос Искры. — Объект «Ратмир»: системный сбой, вызванный перегрузкой данных, несовместимых с базовой прошивкой «честь и долг». Объект «Елисей»: переход в режим «эврика», характеризующийся повышенной, неконтролируемой ментальной активностью. Объект «Арина»: критическая ошибка в системе самоидентификации. Рекомендую ввести седативный препарат на основе экстракта валерианы. Эффективность для ее биологического вида не подтверждена, но вероятность положительного исхода — 67%. Интересно, сработает ли?
— Мне бы тоже не помешало, — мысленно огрызнулся я, глядя на этот парад разбитых судеб. — Ведро.
Ратмир наконец оторвал взгляд от своих сапог. Его лицо, всегда бывшее непроницаемым, как гранитная скала, теперь напоминало растрескавшийся камень. Посмотрев на мечущегося Елисея, на окаменевшую Арину, а потом на меня, он не выказал страха. Только тяжелую, свинцовую усталость солдата, который только что понял, что война, в которую он ввязался, не закончится никогда. И враг в ней — не просто люди в черном, а сами законы мироздания.
— И что теперь, барон? — прохрипел он. — Что мы будем делать со всем… этим?
Хороший вопрос, воевода. Я бы и сам хотел знать ответ. Отлично. Прекрасно. У меня в отряде теперь прагматик, у которого поехала крыша от осознания бессмысленности своего существования; фанатик, у которого она только что встала на место, превратив его в одержимого наукой маньяка; и принцесса, которая решила, что ее волшебная палочка все это время стреляла дерьмом.
— Хватит рефлексировать, туристы, — мой голос резанул по ушам, заставив их всех вздрогнуть. — Экскурсия продолжается. Подъем.
Первым, как и положено солдату, среагировал Ратмир. Скрипнув зубами, он с видимым усилием заставил себя подняться. Его мир, может, и рухнул, однако устав караульной службы, вбитый в башку годами, работал без сбоев. Он молча подал руку Арине, но та лишь качнула головой, поднимаясь сама. Ее взгляд скользнул по мне — холодный, отстраненный, будто она смотрела не на союзника, а на лабораторный образец, который только что показал крайне неприятные свойства.
— Куда идти? — проскрежетал Ратмир, и в его голосе не было вопроса, лишь требование определенности в этом хаосе.
— Туда, — я мотнул подбородком вглубь руин, туда, куда тянул меня внутренний, голодный компас. — Мой личный навигатор говорит, что самое интересное еще впереди.
Мы двинулись, и процессии страннее я в жизни не видел. Опираясь на меч, который теперь служил мне персональным счетчиком Гейгера, настойчиво щелкавшим в одном направлении, я шел впереди. Следом, стараясь не приближаться, семенил Елисей, бормоча под нос про «структурные аномалии». Замыкая шествие, двигались Ратмир и его люди, напряженно, как саперы по минному полю, ожидая подвоха от каждого камня. Арина же брела чуть поодаль, особняком, закутавшись в свой плащ, как в защитный кокон. Призрак, следующий за другим призраком.
Мы шли не по руинам города — мы шли по трупу. По мертвой, исполинской машине, чьи кости торчали из земли. Вместо улиц — широкие проспекты, вымощенные плитами из того же черного, маслянистого камня, местами растрескавшимися и ушедшими под землю. По бокам высились не дома, а гигантские, похожие на соты, структуры, уходящие в туманную хмарь. Не город — а материнская плата размером с Рязань, которую какой-то пьяный бог коротнул и бросил гнить.
— Похоже на ребра доисторического кита, — буркнул Игнат, с опаской косясь на исполинские, изогнутые арки, торчавшие из земли.
— Не кита, — тут же встрял Елисей, подбегая и проводя рукой по гладкой поверхности. — Это… силовой канал! Токопроводящая жила! Только он не передает энергию — он сам был энергией! Застывшей!
Он смотрел на Ратмира с восторгом сумасшедшего ученого, а воевода — на него, как на полного идиота.
— Анализ верный, — бесстрастно подтвердила у меня в голове Искра. — Это остатки первичной энергосети. Структурные повреждения аналогичны тем, что возникают в твоих примитивных устройствах при воздействии высоковольтного разряда. Коэффициент разрушения — максимальный.
Мы вышли к тому, что когда-то, видимо, было центром этого технологического чуда. Не храм, нет. Храмы строят для поклонения; это место было построено для работы. Исполинское здание походило на гибрид кафедрального собора и адронного коллайдера. Его стены, сотканные из полупрозрачного, молочного кристалла, были испещрены сетью темных трещин, а гигантский купол, некогда венчавший его, провалился внутрь, открывая вид на серое, безжизненное небо.
Сквозь пролом в стене, достаточно большой, чтобы в него мог въехать «КамАЗ», мы шагнули внутрь. Зал встретил нас оглушительной, давящей тишиной. Толстый, нетронутый слой пыли, копившейся здесь тысячелетиями, покрывал все вокруг. Лишь в лучах тусклого света, пробивавшихся сквозь дыру в куполе, она кружилась в медленном, почти гипнотическом танце. Этот зал не был собором; он был мавзолеем. Мавзолеем, посвященным богу по имени «Высокие Технологии».
И в самом центре этого мертвого зала, на возвышении, куда вели широкие ступени, стоял он. Второй обелиск.
В отличие от своего черного, зловещего брата, этот, сотканный из того же молочного кристалла, что и стены, казалось, светился изнутри собственным, давно погасшим светом. Он был выше, изящнее, и его поверхность покрывала не текучая вязь, а строгая, геометрически выверенная сетка символов. Порядок.
Но он был сломан.
От самого основания до вершины его прорезала уродливая, черная трещина, похожая на застывший разряд молнии. Ее края были оплавлены, почернели, будто от чудовищного, нечеловеческого жара. Что бы ни сломало эту цивилизацию, свой главный удар оно нанесло именно сюда.
— Святыня… осквернена… — выдохнул Елисей, и в его голосе прозвучали слезы. Он рухнул на колени, глядя на расколотый монумент с таким отчаянием, будто это был не камень, а труп его родной матери.
— Похоже, здесь была драка, — проскрежетал Ратмир, его рука сама собой легла на эфес меча. — И тот, кто дрался, был чертовски зол.
Арина молчала, глядя на трещину. Не на повреждение — на рану. Такую же глубокую и незаживающую, как та, что теперь была в ее собственной душе.
Игнорируя их, я медленно пошел вперед. Мой внутренний компас больше не тянул — он вибрировал, как натянутая струна. Подойдя к обелиску, я протянул руку.
— Магистр, не надо! — крикнул Елисей, но было уже поздно.
Мои пальцы коснулись холодной, гладкой поверхности кристалла.
И на мгновение обелиск ожил.
Не видения, не голоса — лишь низкий, едва слышный гул, похожий на вздох векового старика. Геометрические символы на его поверхности вспыхнули тусклым, молочным светом и тут же, с сухим треском, похожим на звук лопнувшей лампочки, погасли. Тишина. Архив снова уснул.
— Архив поврежден, — раздался в голове бесстрастный голос Искры, и в нем прозвучало что-то похожее на разочарование. — Отсутствует питание. Зафиксирован аварийный сброс. Для полной инициализации требуется внешний источник энергии. Значительной мощности.
— Значительной мощности… — прохрипел я, отшатнувшись от мертвого кристалла. — Отлично. Прекрасно. Где тут у нас ближайшая атомная электростанция? Адресок не подскажешь?
Никто моего юмора, как обычно, не оценил. Ратмир хмурился, глядя на расколотый обелиск с выражением плотника, которому заказали починить рояль с помощью топора. Елисей же, наоборот, почти плакал от досады.