Их задача была не в том, чтобы победить. А в том, чтобы вечно поддерживать хрупкий баланс, не давая трем аспектам уничтожить друг друга и всю реальность.
Запись оборвалась на том, как они делают первый шаг к Разлому, исчезая в его ревущем, беззвучном пламени.
Изображение погасло. Обелиск снова стал просто куском белого, расколотого камня.
В зале повисла такая тишина, что было слышно, как у кого-то из солдат Ратмира стучат зубы.
— Значит… — Ратмир наконец нашел в себе силы заговорить, и его голос был хриплым. — Все это время… мы молились не богам. Мы молились… тюремщикам.
Никто ему не ответил. Мы смотрели на расколотый обелиск, и каждый думал об одном и том же.
Что, черт побери, могло пойти не так? Что могло сломать трех бессмертных стражей, державших на своих плечах всю эту проклятую реальность?
И, что самое страшное, — что случилось с двумя другими?
Глава 4
Тюремщикам. Ратмир, сам того не зная, подобрал единственно верное слово. От этого слова в мертвой тишине зала стало еще холоднее. Весь наш героический поход, все пафосное превозмогание — оказалось, мы не спасители мира, а кучка дикарей, случайно набредших на мавзолей давно сдохшей цивилизации и с удивлением разглядывающих инструкцию к самоуничтожению. Началось в колхозе утро.
Первым, как и положено солдату с уставом караульной службы вместо рефлексии, очухался Ратмир. Не задавая философских вопросов, он качнул своей квадратной башкой, будто отгоняя назойливую муху вселенского масштаба, и уставился на меня. Во взгляде читалось не страх, а простое, как удар дубиной, требование: «Приказ, командир?».
Елисей же, напротив, напоминал привидение, которому только что объяснили, что оно умерло в прошлом веке и зря платило за ипотеку. Схватившись за голову, он сидел на земле, дрожа как в лихорадке. Вся его наука, вся стройная картина мира, где магия была великим искусством, только что рассыпалась в пыль.
— Хватит рефлексировать, туристы, — мой голос резанул по ушам, заставив всех вздрогнуть. Все еще холодный и плоский, он, кажется, обрел стальные нотки. — Экскурсия продолжается. Подъем.
Опираясь на меч, который теперь служил мне персональным счетчиком Гейгера и настойчиво щелкал в одном направлении, я двинулся вглубь мертвого зала. Мы обошли расколотый монумент, и взгляд мой уперся в стену за ним. С виду монолитная, она обманывала глаз: мое новое, уродливое, черно-белое «зрение» различало иное. Не камень, а… шов. Тонкую, как паутинка, линию, по которой едва заметно «искрило», словно при плохом контакте. Дверь. Идеально замаскированная, без ручек и замков.
— Елисей, — повернулся я к парню, который все еще сидел на полу, чертя на пыли какие-то формулы. — Хватит косплеить Архимеда. Работа есть.
Он вздрогнул, поднял на меня испуганный, но уже заинтригованный взгляд и, пошатываясь, подошел.
— Что это, Магистр? — прошептал он, вглядываясь в сложнейшую вязь символов. — Я… я не чувствую в них магии. Ни капли. Они… пустые.
— Тогда действуй не как маг, а как техник, — бросил я. — Забудь про «плетения». Представь, что это проводка. Прозвони ее.
Его лицо вытянулось, однако в глазах, где до этого плескался ужас, вспыхнул огонь. Он понял. Я говорил с ним как с равным специалистом. Кивнув, он выставил перед собой посох. Тонкие, как паутинка, нити чистого света, подобно пальцам слепца, начали осторожно ощупывать схему. Елисей замер, прикрыв глаза.
— Центральный узел… перегружен. От него расходятся три основных канала, но два из них… оборваны. Третий… активен, но его сигнал затухает, упираясь в… барьер.
В тот миг, когда его магический щуп коснулся этого барьера, вся вязь на стене вспыхнула багровым, злым светом. Из нее, точно щупальце, вырвался сгусток энергии и ударил прямо в Елисея. Парень вскрикнул и отлетел назад, сбитый невидимой кувалдой. Его посох с сухим треском разлетелся на щепки, а сам он мешком осел на землю. Изо рта пошла пена.
— Система активна. Зафиксирована враждебная реакция на попытку несанкционированного доступа. Эффективность их файрвола — высокая, — бесстрастно сообщила Искра. — Этот юнит выведен из строя. Предлагаю использовать его как источник питания. Он теплый.
— Отставить! — рявкнул я, бросаясь к Елисею.
Арина уже была рядом. Ее ладони вспыхнули золотым светом, окутывая парня. Багровые руны, оставленные ударом на его теле, зашипели и начали таять под ее теплом.
— Это не просто замок, — прошипела она, поднимая на меня злые глаза. — Это ловушка. Она питается магией.
При взгляде на эту дьявольскую схему внутри закипала холодная ярость. Они ждали нас. Знали, что мы придем.
— Ратмир, — я повернулся к воеводе, который уже выставил своих людей в боевой порядок. — Осмотри стену. Не символы. Сам камень. Ищи стыки, трещины, что угодно, что выглядит… неправильно.
Пока Арина приводила в чувство нашего хакера-неудачника, Ратмир, как заправский прораб, принялся простукивать стену рукоятью меча. Его солдаты, следуя примеру, начали ощупывать каждый выступ. А я… я боролся с собой.
Внутренний голод взвыл от восторга. Багровая защита, этот файрвол, была соткана из чистой, концентрированной энергии Пустоты. Она манила, звала, обещала сытость. Искра в руке дрожала, умоляя разрешить ей «поужинать». Соблазн был велик — просто подойти и сожрать эту ловушку, однако цена оказывалась слишком высокой. Снова стать монстром? Нет. Стиснув зубы, я заставил себя думать. Как человек.
— Магистр! Сюда! — голос Ратмира вырвал меня из этой внутренней борьбы.
Он стоял у стены метрах в десяти от двери, указывая на пол. Там, под слоем тысячелетней пыли, виднелась едва заметная плита, отличавшаяся по цвету. На ней был вырезан всего один символ, такой же, как на двери.
— Это не замок, — прохрипел я, и меня осенило. — Это, чтоб его, клемма. Минус. А дверь — это плюс. Они не ждут, что мы будем ломать замок. Они ждут, что мы замкнем цепь.
— Замкнуть? Но чем? — Ратмир непонимающе нахмурился.
Я обернулся к Арине. Она уже стояла рядом, на лице — застывшее понимание. Она тоже все осознала. Ее тепло. Мой холод. Плюс и минус.
— Нам придется сделать это вместе, — произнес я голосом, показавшимся мне чужим.
— Это убьет нас обоих, — прошептала она, не отводя взгляда.
— Может быть. А может, просто будет очень больно, — криво усмехнулся я. — Готова рискнуть?
Вместо ответа она подошла к двери и положила ладонь на центральный символ. Я встал на плиту на полу и, сделав глубокий вдох, коснулся ее свободной рукой.
Мир взорвался болью.
Два оголенных высоковольтных провода, брошенные в ведро с соленой водой. Меня обожгло теплом, ее ударило холодом. Воздух между нами зашипел, но мы держались. Сцепив зубы, глядя друг другу в глаза, мы стали живым кабелем, замыкающим эту дьявольскую цепь.
Багровый файрвол на двери замерцал, а потом с тихим, обиженным щелчком погас. Раздался низкий, глубокий гул, и идеальная стена перед нами беззвучно пошла трещинами. Фрагменты, как части сложнейшей диафрагмы, начали плавно уходить в стороны, открывая проход в абсолютную, бархатную тьму.
Мы рухнули на пол, одновременно отдернув руки. Я тяжело дышал, пытаясь унять дрожь. Арина сидела, обхватив себя руками, вся сотрясаясь от озноба.
В проходе пахло спертым воздухом, вековой пылью и чем-то еще — едва уловимым озоном, как после удара молнии в трансформаторную будку. Рядом, привалившись к стене, пыталась унять дрожь Арина. Наш маленький эксперимент по замыканию цепи прошел успешно, вот только чуть не вышиб из нас обоих последние предохранители. С доселе каменными лицами к нам подбежали Ратмир и его ребята. Игнат, здоровенный верзила, даже протянул Арине флягу с водой, глядя на нее с таким виноватым уважением, будто только что лично спалил ее родовое имение.
Мой же взгляд был прикован к темноте впереди. И голод, до этого отступивший на задний план, снова заскребся изнутри. Не яростно, нет. Спокойно и уверенно, как старый, матерый волк, учуявший запах знакомого логова.
Проход вывел в небольшой, идеально круглый зал. Здесь царила иная тишина: не мертвая, как снаружи, а вязкая. Звук наших шагов не отражался от стен, а тонул, будто мы шли по толстому ковру из ваты. В центре, на невысоком постаменте, парил он. Третий обелиск.
Сотканный из чистой, концентрированной тьмы, он поглощал не только свет, но и звук. Обелиск не просто стоял — он вибрировал, и от этой низкочастотной, едва уловимой вибрации по телу пробегала дрожь, а в зубах начинался неприятный зуд.
— Матерь Богов… — Елисей, которого Ратмир уже успел поставить на ноги, замер на пороге. — Это… это он. «Изначальный Голод». Не артефакт. Его… суть. В чистом виде.
Он был прав. Каждая клетка тела это подтверждала. Не просто «еда» — настоящий шведский стол, накрытый лично для меня. Искушение оказалось настолько сильным, что, лишь вцепившись в рукоять меча до побелевших костяшек, я удержался от рывка вперед — от желания приложиться к этой черной дряни, как наркоман к дозе.
— Носитель… нам нужно это, — прошелестел в голове знакомый, древний и усталый голос Искры. В нем больше не было ни холода, ни бесстрастия — только первобытная, всепоглощающая жажда.
— Знаю, — прошипел я сквозь зубы. — Но сначала — кино.
Не говоря ни слова и проигнорировав предостерегающий рык Ратмира, я пошел вперед. Меч в моей руке тут же ожил. Черные, уродливые вены на клинке вспыхнули тусклым, иссиня-черным светом, пульсируя в такт чему-то, что исходило от обелиска. Мой внутренний зверь не рычал от предвкушения. Он… узнал.
Подойдя вплотную, я протянул руку. Пальцы, сжимавшие холодный металл меча, погрузились в вязкую, холодную, как жидкий азот, субстанцию.
И мир в моей голове взорвался.
На этот раз в сознание ударил не шквал хаотичных эмоций, а один-единственный голос. Спокойный, ровный, исполненный такой ледяной, фанатичной решимости, что от него кровь стыла в жилах. Голос одного из выживших Архитекторов, говорившего не в наши головы — в вечность.