— Спасибо тебе, — поблагодарил он неловко. Он был не слишком уверен, что ему вправду хотелось спать здесь, на полу-палубе. Собственно, где бы он ни устроился на корабле, его ложем все равно стала бы палуба… Но мысль о том, что, пока он будет спать, на него станет смотреть эта чужая женщина… Эта мысль удовольствия не прибавляла.
Но то, что случилось дальше, окончательно сбило его с толку. Этта взяла свое шитье, встряхнула его и расправила, держа на весу между Уинтроу и собой. Ее оценивающий взгляд устремлялся то на мальчика, то на незаконченную работу. Шила же она пару штанов — и сейчас определенно прикидывала, подойдут они ему или нет. Уинтроу показалось, что ему следовало бы что-то сказать, но что именно — он так и не придумал. Этта, тоже молча, опустила шитье обратно к себе на колени, заправила нитку в иголку и вновь принялась шить.
Уинтроу вернулся к своему одеялу, чувствуя себя собакой, покорно бредущей на место, предначертанное хозяином. Он уселся на пол, но не лег — что-то мешало. Вместо этого он натянул одеяло на плечи и стал смотреть на Этту, пока она не почувствовала его взгляд и не покосилась в его сторону. И тогда Уинтроу спросил ее:
— Как ты стала пираткой?
Он вроде бы и не собирался с ней заговаривать — слова сами собой сорвались с языка.
Этта немного помедлила… потом задумчиво начала свой рассказ, и ни нотки сожаления не было в ее голосе.
— Я работала шлюхой в одном заведении в Делипае… Так вышло, что я нравилась Кенниту. Однажды я помогла ему отбиться от нескольких типов, решивших там напасть на него. После этого он забрал меня из публичного дома и взял к себе на корабль. Сначала я не очень понимала, зачем он сделал это и чего ждет от меня… Однако потом я сумела понять его замысел. Я же могла бы стать чем-то гораздо большим, чем шлюха, и он — он давал мне такую возможность…
Потрясенный Уинтроу безмолвствовал. И не то потрясло его, что она кого-то убила ради Кеннита, нет, от женщины-пирата именно такого и следовало ожидать. Но вот то, что она сама назвала себя шлюхой… Это было очень мужское слово, и притом сугубо бранное, срамное, стыдное слово, которое могло быть обращено к женщине. А вот Этте, похоже, ничуть не было стыдно. Наоборот — она воспользовалась этим словом, точно острым мечом, чтобы сразу отсечь все его сомнения и предположения относительно ее прежней жизни. Да, она зарабатывала себе на жизнь, ублажая мужчин, и, кажется, нимало не сожалела об этом. Уинтроу почувствовал, как шевельнулось в нем любопытство. Этта вдруг показалась ему гораздо более интересным и… могущественным созданием, чем минуту назад.
— А чем ты занималась до того, как стать… шлюхой?
Уинтроу был слишком непривычен к этому слову и оттого, похоже, ненамеренно выделил его голосом. Он совсем не хотел, чтобы его вопрос прозвучал именно так, он его, в общем, и задавать-то не собирался… А может, это Проказница незаметно подтолкнула его?
Этта нахмурилась, раздумывая, не попрек ли это. Потом ответила со всей прямотой, не хвастаясь, но и не увиливая:
— Я была шлюхиной дочкой. — И, в свою очередь, задала вопрос, причем в ее голосе явственно прозвучал вызов: — А кем был ты до того, как твой папенька сделал тебя рабом этого корабля?
— Я был жрецом Са… По крайней мере, проходил обучение, чтобы им стать.
Она приподняла бровь:
— Поди ж ты… Нет, уж лучше быть потаскухой!
И эти слова окончательно и непоправимо оборвали их разговор. Уинтроу нечего было ответить. Нет, он совсем не чувствовал себя оскорбленным. Сказанное Эттой просто очертило лежавшую между ними бездну; бездну настолько непреодолимую, что не представлялось возможным перекинуть чрез нее ни единого мостика, уж какое там — оскорблять друг дружку. Ведь для оскорбления требуется определенная общность…
Она вернулась к своему шитью — низко склонила голову, да еще и лицо сделалось подчеркнуто бесстрастным. «Я упустил такой шанс, — подумал Уинтроу. — Она ведь все равно что дверь мне открывала. А теперь — все, снова захлопнула, не достучишься… — Тут его поразило, насколько глубокое разочарование он испытал по этому поводу, и он спросил себя: — Да с какой стати мне об этом переживать?! — И сам же ответил: — А с такой, что Этта — что-то вроде задней двери, при посредстве которой тоже можно добраться до Кеннита. Как знать, быть может, ее доброжелательное влияние однажды нам пригодится…» — Это подавала голос хитрая, ищущая выгод часть его существа, и Уинтроу со стыдом отпихнул такую меркантильную мысль. «Это потому, что она — тоже создание Са! — сказал он себе твердо. — Я должен достучаться в эту запертую дверь и сделать ее своим другом — просто потому, что она есть создание Са и уже оттого достойна дружеского расположения… А вовсе не из-за влияния, которое она, может быть, имеет на Кеннита. И совсем не оттого, что она вовсе не похожа ни одну женщину из тех, которых я встречал раньше, и мне не терпится разобраться в этой загадке… Нет, не поэтому!»
Он ненадолго закрыл глаза и постарался отмести прочь все наносное, все предрассудки, касавшиеся общественного положения и занятий. И, когда он заговорил, его голос прозвучал очень искренне:
— Давай начнем снова… Пожалуйста. Я хотел бы подружиться с тобой.
Этта изумленно вскинула глаза… Однако потом на ее лице возникла улыбка, не имевшая никакого отношения к веселью:
— Ты надеешься, что когда-нибудь потом я, может, спасу твою жизнь? Остановлю Кеннита?
— Нет! — вскинулся Уинтроу. — Конечно нет!
— Ну и хорошо. Потому что в этих делах я никакого влияния на Кеннита не имею. — И, понизив голос, Этта добавила: — Да и не стала бы использовать в подобных целях то, что происходит между Кеннитом и мной.
Уинтроу ощутил, что в захлопнутой двери вроде бы снова образовалась щелка.
— А я и не стал бы просить тебя, — сказал он. — Я… просто… я ужасно соскучился по возможности с кем-нибудь поговорить. Знаешь, просто поговорить… Со мной столько всего разного случилось за последнее время… Всех моих друзей убили во время восстания, а мой отец меня презирает. Рабы же, которым я пытался помочь, теперь меня вовсе не узнают… или делают вид, что не узнают. Са'Адар же, я подозреваю, и вовсе с радостью меня удавил бы… — Тут он замолк, поняв, что опять принялся вслух жалеть себя, бедненького. Он помолчал, собираясь с духом… Но то, что получилось дальше, прозвучало уже откровенным нытьем. Он сказал: — Я чувствую себя очень одиноким… Таким одиноким, как никогда прежде. И я понятия не имею, что со мной будет назавтра…
Этта бессердечно осведомилась:
— А кто имеет такое понятие?
— Я, например. Имел. Раньше… Пока жил в монастыре… — Уинтроу начал рассказывать, и его мысли обратились вовнутрь. — Пока я жил в монастыре, мне казалось, что жизнь лежит впереди, словно прямая сияющая дорога… Я знал: ничто не помешает мне продолжить занятия. Я знал: мне отменно удается искусство, которое я избрал для себя. Я всей душой любил такую жизнь и совсем не собирался что-либо менять в ней… Но потом меня внезапно отозвали домой, а там умер мой дед, и отец силой заставил меня пойти в море на корабле. С тех самых пор я ни в малейшей степени не распоряжаюсь собственной жизнью… Несколько раз я пытался действовать по собственной воле, но приводило это только к тому, что моя судьба выдавала все более странные повороты…
Она завязала узелок и откусила нитку:
— Как знакомо… А по-моему, так все и должно быть!
Уинтроу грустно покачал головой.
— Ох, не знаю… Может, для кого-то это и вправду так… но не для меня. Я знаю только одно: я к подобному не привык, я даже не думал никогда, что в моей жизни начнется такая свистопляска. А когда это произошло, я только и думал, как вернуться в прежнюю колею, как вернуть мою жизнь в то русло, которое было ей предначертано. Но…
— Назад вернуться нельзя, — сообщила она ему с безжалостной прямотой. — Та часть твоей жизни кончилась навсегда. Так что лучше отложи ее в сторонку как нечто пройденное и оставленное… Завершенное или нет — но невозвратимое. Да и кто может решать о том, что ему «предначертано»? — Она вскинула глаза, взгляд был колючим. — Будь мужчиной, и все. Определись, где ты и что ты в данный момент, и на этом основании действуй, да старайся наилучшим образом использовать все, что под руку подворачивается. Прими свою жизнь такой, какова она есть… и, может быть, выживешь. А если начнешь отстраняться, твердя, что это-де не твоя жизнь, не твое «предначертание», жизнь так и пройдет мимо тебя. Ты, возможно, и не помрешь от собственной глупости… но и жить толком не будешь. Потому что пользы с тебя не будет никакой — ни тебе самому, ни другим людям. Что есть ты, что нету тебя!
Уинтроу слушал ее потрясенно… Ее устами гласила жестокая, бессердечная, но — мудрость. И, как бывало в моменты таких откровений, Уинтроу, сам того не заметив, ушел в медитацию, словно не какая-то шлюха с ним говорила, а провозглашались истины со свитков, хранивших Помыслы Са. Он взял высказанное Эттой и начал логически прослеживать его до самых корней.
Да! Эти мысли исходили от Са, и они были очень достойны. Прими жизнь. Начни заново — оттуда, где оказался. Найди смирение, отыщи радость… «А я, — понял Уинтроу, — занимался тем, что пытался заранее рассудить свою жизнь!» Зря ли предупреждал его Бирандол об этом серьезнейшем заблуждении? Всюду есть возможность добра — надо лишь потянуться душой навстречу ему. Почему он так стремился назад в монастырь, как если бы там и только там можно было припадать к свету Са?… Что он сам только что Этте сказал? Что, сколько ни пытался он по своей воле распорядиться собственной жизнью, она только выдавала от этого коленца все круче?… «Ну и чему я удивлялся, глупец? А чего еще ждать, если я противопоставлял себя воле Са, решившего вплести мою жизнь в некий Свой замысел?…»
И тут до него вдруг дошло, как, должно быть, чувствовали себя рабы, когда их руки и ноги освобождали от тяжести кандалов! Слова Этты освободили его. Теперь он мог более не цепляться за некие цели и ценности, которые сам себе выдумал. Они были шорами у него на глазах. А теперь он мог невозбранно оглядетьс