Смуглый кулак с силой напоролся на лезвие. Цыган взвыл. Я еще крепче сжал рукоятку, чтобы извлечь лезвие из его руки. Цыган отшатнулся. От дикой боли лицо его покрылось бледностью, и, пытаясь остановить кровь, хлеставшую струей, как вода из расселины, он на какое-то мгновение забыл обо мне. Я боялся, как бы боль и злоба не помутили его рассудка и как бы он снова не набросился на меня. Его надо было опередить. Быстро подобравшись, я забыл про свое увечье и одним рывком вскочил с травы. Решительно двинулся на цыгана, намереваясь кольнуть его раз-другой в бок, чтоб выпустить из него еще больше крови. Но мне не повезло. Цыган, увидев мою решимость, мгновенно оценил опасность и, как заяц, пустился наутек.
Я вспомнил, что их было двое. Мигом обернулся и увидел Нае. Верзила уже одолевал Валентину. Подставив ножку, он изо всех сил толкнул ее и опрокинул в траву. Вытаращил глаза и, роняя слюну, пытался раздвинуть сжатые колени девушки и овладеть ею. Валентина даже не вскрикнула. Цыган натужно пыхтел и ломился изо всех сил. По его лицу из глубоких царапин, оставленных ногтями Валентины, текла кровь. Но он не замечал этого. Слышно было лишь его надсадное бормотанье:
— Так!.. Так!..
Мне показалось, что девушка уже сломлена. Я услышал какой-то странный смех и увидел, что она разжала колени, обхватила цыгана за шею и как будто ищет его губы, словно хочет их поцеловать, словно жаждет страстно впиться в них зубами. Смуглый верзила попал в раскинутую западню, обмяк и на мгновение ослабил натиск. И тут, осуществляя свой замысел, Валентина стремительно выбросила вверх колено и с силой ударила цыгана в пах. Тот, коротко застонав, упал. Эта жестокая схватка уже закончилась, а я все еще стоял как истукан, в полном замешательстве. Опомнившись, хотел кинуться к цыгану и кольнуть его концом ножа в бок. Тем временем оглушенный пришел в себя и, корчась от боли, стал кататься по траве, держась обеими руками за то место, куда ему был нанесен удар. Валентина подала мне знак не вмешиваться, поправила смятую юбку, поднялась на ноги и спросила:
— А где твой герой?
— Удрал…
Она взглянула на нож в моей руке.
— Ты его сильно поранил?
— Сильно.
— Куда?
— В руку. Он сам напоролся на нож.
— Здорово! Но с этим не связывайся. Оставь его мне. Я его сама проучу, чтоб на всю жизнь запомнил.
Она поискала глазами гибкий узловатый прут, который я незадолго перед тем срезал в лесу. Нашла. Подняла. Попробовала, насколько он прочен. После чего, жестоко сжав зубы и сурово нахмурив брови, подошла к беспомощному цыгану. Сначала несколько раз пнула его носком туфли в бок. Пинала с яростью, злобно приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе, мразь!
Катаясь под градом ударов, цыган перевернулся лицом вверх и усмехнулся. Увидев его белые и острые, как у волка, зубы и бесстыжую ухмылку, Валентина рассвирепела пуще прежнего. Оставив в покое его бока, принялась стегать прутом по лицу. В исступлении хлестала его по носу, по глазам и остановилась, только когда хлынула кровь. Цыган пытался защитить лицо руками, стонал и ныл:
— Ой!.. Караул!..
Я бы должен был радоваться, глядя на его страданья. Но не испытывал ни радости, ни печали. Наконец, устав и взмокнув от пота, девушка наклонилась над цыганом, плюнула и отбросила прут в траву. Спросила:
— Ну как, довольно с тебя? Эх ты, мразь! Если мало, скажи. Я могу повторить все сначала.
Цыган свернулся в клубок, как еж, и не издавал ни звука. Валентина подошла ко мне.
— Пойдем, Дарие. Твой герой бежал так быстро, что, наверное, уже добрался до села. Он может поднять на ноги всех цыган в Дидешти. И вернется сюда с целым табором. Если они настигнут нас в пустынном и безлюдном месте, здесь в лесу, нам конец.
— Идем…
Она еще раз обдернула смятую юбку. Заправила блузку. Волосы поправлять не стала, они так и остались спутанными, с приставшими травинками и набившейся землей. Мы взялись за руки и, минуя колючие кустарники и камни, обрывы и ямы, бегом спустились по склону.
Пока мы бежали, Валентина вспомнила, что я хромой, и сказала:
— Осторожнее, не споткнись.
Ее слова меня словно обожгли. Я выдернул руку. И вдруг глубоко пожалел, что не дал цыгану задушить себя. Нарочно поотстал. Валентина остановилась и подождала, пока я поравняюсь с ней. Мы снова пошли вместе, но за руки уже не держались. Миновали опушки, заросшие высокой травой, и снова были вынуждены пробираться через кустарники между деревьями — старыми и молодыми, узловатыми и сгорбленными. За лесом нам открылось величественное зрелище догоравшего дня. Когда лес и черные тени деревьев остались позади, мы молча порадовались. И так же молча огляделись по сторонам. Нигде не было видно ни души. Значит, цыгане из Дидешти не устроили нам засады. Облегченно вздохнув, успокоившись и снова забыв о всяких страхах, мы замедлили шаг и подошли к мосту через реку.
— Дарие, вот если бы…
Я очень ясно расслышал ее слова. И произнесенные вслух, и те, которые она хотела произнести, но, спохватившись или застыдившись, вовремя проглотила. Ответил ей почти шепотом:
— Если бы я посмел… Если бы я посмел тебя обнять, ведь ты бы…
— Ты хочешь сказать, что я бы тебя оттолкнула?
— Не только оттолкнула, но и рассердилась бы на меня…
— Какой ты дурак…
— Но послушай, Валентина…
— Да, да, сколько живу, не встречала парня глупее тебя.
Оскорбления посыпались на меня одно хлеще другого. Не было забыто ничего из услышанного в заведении госпожи Аспазии Гарник. Я смотрел на нее и как будто не узнавал. Глаза ее потускнели и потеряли свою прелесть. Лицо исказилось. Рот, извергавший непристойности, стал похож на заливаемую слюной пасть взбесившейся суки. Не знаю зачем, но мне захотелось прервать ее и спросить:
— Послушай, Валентина…
— Ну, слушаю…
— Мне показалось, что там, на холме, час назад…
Она не дала мне докончить. Бесстыдно рассмеялась. И со смехом ответила:
— Да. Верно. В какой-то миг цыган, что навалился на меня, от которого я отбивалась, вдруг понравился мне. Возбудил меня…
— И только?
— Нет, не только. Когда я разжала ноги, я решилась отдаться ему. Но потом… Потом мне стало стыдно. Тебя. Ты был всего в двух шагах. Мне стало стыдно, и я ударила его…
— Но когда ты уже поднялась, за что ты била его?
— Вот тебе раз! Как это за что? Неужто непонятно? С досады. И еще чтобы успокоиться. Тебе еще что-нибудь хочется узнать?
— Нет. Спасибо. С меня довольно.
Был уже поздний вечер. Стемнело. Над городом, к которому мы подходили, висела большая и круглая золотая луна.
Валентина заметила, что со мной творится что-то неладное. Нисколько не удивилась. Вообразив, что у меня закружилась голова и я сейчас грохнусь наземь, она поспешила подхватить меня под руку и спросила:
— Что с тобой, Дарие?
Я не ответил. Отстранил ее ладонь, которую она хотела положить мне на лоб. Остановился и сел прямо в пыль, у обочины дороги. Валентина, подошла и тоже опустилась в пыль, рядом со мной. Мы замолчали. И молчали долго. Каждый слышал прерывистое дыхание другого. Подала признаки жизни железнодорожная станция. Прогудел паровоз. Загорелись зеленые фонари. Потом желтые. Наконец, красные. И все затихло. Валентина сказала:
— Пойдем, Дарие. Уже поздно. Хозяйка меня заругает.
Я не ответил. Даже теперь ничего не ответил. Она подождала немного. Потом поднялась. И пошла. Я слушал, как растворяются в прозрачных сумерках звуки ее шагов. Слушал, пока они были слышны.
Потом я вытянул шею. Прислушался. В надежде снова услышать шаги, услышать, что Валентина возвращается. И все время, пока эта надежда поддерживала жар в моей взыгравшей крови, я сидел, упершись взглядом в черную землю. Надежда оказалась напрасной. Так бывало и прежде. Поднеся руку ко рту, я принялся грызть ногти. Грыз упорно, словно крепкую морковь, пока не почувствовал во рту сладковатого вкуса крови. Только тогда перестал. Эта привычка — грызть ногти — у меня с детских лет. Надо было бы от нее отучиться. Еще много, от чего надо бы отучиться. Я принялся считать. И считал… считал… Пока не сбился со счета. Начал сызнова. И снова сбился. Мне казалось, что все мое тело, начиная с нёба и губ, превратилось в кучу пепла. Теплого? Да, теплого. Но скоро он должен был остыть. От леса, сквозь липкий вечерний воздух, прорвалось ко мне дуновение ветра. Хотя я давно уже ничему не удивлялся, теперь мне показалось странным, почему меня не развеяло по ветру. Я удивился, что ветер освежил мне лицо. Стало быть, у меня еще было лицо. Я удивился, что могу видеть. Значит у меня еще было и зрение. Удивился, что слышу. Стало быть, у меня еще был и слух. Я осмелился взглянуть на небо. С неба мне улыбнулась звезда, висевшая рядом с луной. И всякая звезда, на которую я переводил взгляд, улыбалась мне. Мне стало страшно тишины, которая вдруг зазвенела в ушах. Потом мне стало страшно самого себя.
Что это со мной? Так, пустяки. Со мной ничего серьезного…
Войдя в город, я без малейших колебаний направился к заведению госпожи Аспазии Гарник. Бросил безногому инвалиду, сторожившему у дверей, серебряную лею. Он поблагодарил и пригласил меня войти. В роскошной гостиной заведения танцевали вовсю. Возле черного пианино оказался свободный столик. Не успел я еще как следует усесться, как рядом со мной возникла смуглая девушка с пепельного цвета глазами.
— Меня зовут Миоара…
Я сказал, что рад с нею познакомиться, и разрешил ей остаться со мной. Потом к нам подошла Валентина — взять заказ. На ней было черное платье в тонкую белую полоску, длинное, плотно облегавшее фигуру и закрытое до подбородка. Она походила на смиренную молодую монашку. Спросила у смуглой девушки:
— Чего принести?
— Вина. Старого вина.
Валентина принесла бутылку старого вина. Откупорила. Налила нам в стаканы. Потом принесла еще бутылку и тоже откупорила. Взглянула на меня холодными, чужими глазами, словно мы не были знакомы. Не проронила ни слова. Наполнила мой стакан. Я выпил единым духом. От вина лицо мое раскраснелось. В глазах зажегся огонь. Тоже от вина. Я словно ничего не видел и ничего не слышал. Ни с того ни с сего в моем одуревшем и расстроенном от выпивки мозгу заплясали лесные деревья. На деревья кубарем скатилась луна и разлетелась на тысячи осколков. Небо с оставшимися звездами вдруг закружилось, подобно гигантскому колесу, замелькало золотыми спицами, издавая воющий звук. От этого вертевшегося и завывавшего неба вслед за луной начали отскакивать звезды. Они попадали в лес, и лес загорелся. Пламя настигло меня и ослепило. Я вскрикнул и упал. У меня начали дергаться ноги. Потом судорожно задергались руки. Пианино смолкло. Я почувствовал, что девушки и их подвыпившие клиенты сгрудились вокруг меня тесным кольцом. Миоара визжала в испуге: