Пиздец, меж тем, приближался. Но Пьеро не чувствовал его неумолимой поступи.
Он сидел и размышлял о том, что же всё-таки произошло с носорогом и куда девался бульдог. Смутно припомнилась пелена восторга, собственные крики "лови! дави!" И топочущий носорог, полный ярости, на разрыв аорты…
— С-скобейда, — прошипел маленький шахид. До него дошло. Под айсом и под вдохновением его пробило на эмо-выброс. Проклятое "лови — дави" носорог, накрывшись эмо-полем, воспринял как руководство к действию. И понёсся за бульдогом. Раздавил он его или нет, неизвестно — но вот сам он такой гонки не перенёс. Видимо, сердечко не выдержало. Не мальчиком уж был он, носорог-то.
Так думал Пьеро — а пиздец был уже не за горою. Он шествовал по торной дороге, в чёрной шляпе-капелюше и чёрном, как ночь, лапсердаке.
И восседал он на слонопотаме.
Началось у Буратины всё как обычно.
Бамбук возлежал на подстилке, окружающий мир был полон комбикормом. Деревяшкин ожидал по старой памяти, что сейчас появится Винька-Пунька или какая-нибудь вожделеющая поняша. Но нет — вместо того в распахнутое пространство заплыла рыбка-хуипка. Такая глазастенькая, такая губастенькая! Но Буратинушка не захотел её губ и глаз. Он засунул в неё палец и вывернул наизнанку.
С изнанки рыбка оказалась зайчуткой — изнаночносущегубой, изнаночносущеглазой. Кроме того, из неё высыпались вороха наслажденьиц, маленьких, но острых. Буратина их презрел. Он хотел в город с волнующимися флагами, и все эти страстишки-сластишки его не волновали.
Потом он увидел белую башню. На ней была высокая крыша из зелёной жести, а под крышей — окошечко из разноцветных стёклышек.
Буратина совершенно не удивился, вот даже ничуточки. Было и так понятно, что его занесло на Поле Чудес. Но теперь все эти чудеса были буратиновыми. То есть буратиньими. То есть чудесами распоряжался он — во всяком случае, до первого июля. А до первого июля было как до морковкина заговенья, то есть как всегда и до упора.
Вокруг цвёл райский сад. На маленьких деревьях с золотыми и серебряными листьями ликовали заводные скворцы величиной с ноготь. На одном дереве висели яблоки-хуяблоки, каждое из них никак не более гречишного зерна. Внизу прохаживались павлины и, приподнимаясь на цыпочках, клевали яблоки и вкушали добро и зло. На лужайке прыгали и бодались два козленка, белый и чёрный, а в воздухе пиздокрылили бабочки-хуябочки, едва заметные глазу.
Буратину всё это задержало не более чем на минуту. Ему, великому Буратине-Буратине, было мало рая, мало всех раёв, ибо все они были для него лишь внутренностью пыльной фисгармонии. Он стремился к большему.
Он вступил в сад ногою твёрдой, и всё попятилось за боковые кулисы. Павлины и козлята съебалися куда-то. Деревья провалились в потайные люки. Всё попятилось и расселось. Со всех сторон поднялся огромный занавес, застивший Буратине ПРОСТЫР. Он был как простор, но лучше, потому что не простирался, а шароварно простырялся, раскатывался скатертью-дорогой, миллионами сияющих дорог.
С боков занавеса поднялись две квадратные башни, раскрашенные так, будто они были сложены из маленьких кирпичиков. Высокие крыши из зеленой жести ярко блестели.
На левой башне были часы с бронзовыми стрелками. На циферблате против каждой цифры нарисованы смеющиеся рожицы. На правой башне — круглое окошко из разноцветных стекол.
Бамбук самовоздвигся. И ёбнул по зелёной крыше шесть раз. Каждый раз оттуда вываливалась заводная пёстрая птица и кричала:
— К нам — к нам, к нам — к нам, к нам — к нам…
И они пришли. К нему, к Нему, к НЕМУ.
Во всех углах, по всем дорогам заклубилось множество существ. Они стекались, они прибывали, как волны, бесконечно и жертвенно трепеща перед Ним, Буратиной.
Серны, козлы и бараны отламывали роги свои и складывали их перед ним. Богатенькие хорьки и хемули несли ему мешочки с соверенами. Слоны и оцелоты тащили в корзинах горы комбикорма. Коровы сцеживались и тут же сбивали из молока своего прекраснейший маргарин: всё для него, для негошечки, ду́сеньки и гогоськи Буратинушки. Осетры метали к ногам его знойную икру, а добросердечные жужелицы поливали её горячим маслицем из баклажек, чтоб Буратюсеньке было вкуснее кушанькать. Быки и медведи ложились Буратине под ноги и обещали избить за него любого, может даже двух. Шерстяные складывали к ногам его добычу с буйных набегов. Зелёный слоник принёс ему сладкого хлебушка.
Интеллигентный пёс в круглых очках совал ему в руки свежайшие выпуски порножурналов, нарисованных на розовой бумаге с великим тщанием.
Выхухоли пели для него песни, исполненные неги. Землеройки даровали ему огромные золотые медали, часы и табакерки, усыпанные бриллиантами. Пупицы клали перед ним собственных детей, пигалицы с размаху убивались у ног его, чтобы он только снизошёл до их сладкого мясца. А целебные жуки лизали его опрелости.
С облаков и с тонких ветвей боярышника опадали пьяные дрозды и свиристели. Они были пьяны от любви к Буратине-Буратине.
Повылазили осьминоги: они принесли устриц, морских ежей и жемчуга. Рыбоны на полусогнутых, горбясь, тащили в дар ему подлодки, клипера и фелюги, и вешали ему на шею ожерелья из собственных глаз. Ожерелья эти кровью слезились от нежности.
Согбенный старец, Тораборский Король, — Буратина о нём что-то слышал — протягивал бамбуку Сундук Мертвеца. Директор ИТИ, Семнадцать Дюймов — Буратина его единожды видал, проходящего мимо вольера — принёс ему триллион баллов и присудил все победы во всех спаррингах навсегда, после чего спустил с себя шкуру и отломал рог, чтобы шкурою той обили Пуфик для Буратины, а из рога сделали Подгу́зную Чесалку. Дочка-Матерь целовала Буратинку под коленками и лобзала яюшки лобзанием уст своих. И, наконец, три призрака под руководством святого Вориэга совершали тотальное подношение Всего Ваще, включая самих себя и всё остальное.
Но Буратина не прельстился ничем.
Верным знанием сердца он знал — то были прощальные дары. Мир скорбел, потому что Буратина уходил из него. Никто не знал, почему он уходит, никто не знал, куда он уходит, никто не знал, откуда он знает, что он уходит. Но все пришли попрощаться и отдать ему должное — то есть самое дорогое.
Ибо он УХОДИЛ НА ПОВЫШЕНИЕ, уходил в сверхгиперпространства бесконечного благоутробия,
где выше неба — выше Солнца — выше правды — стоял город золотой, обречённый Буратине,
и над ним горела Звезда, пурпурным златом горела — Надежда, компас земной и твердыня небес. Каковою Звездою Буратина-Буратина должен быть всенепременно награждён, прославлен и коронован и вознесён ещё и ещё и ещё
и вот уже в небесах дивно вострепетали флаги небесного града… как вдруг…
Красная авиетка рассекала воздух.
Негромко гудели моторы. Едва слышно постанывали расчалки под крылом. Если прислушаться, можно было уловить тихий гул инверторов: плазма отдавала энергию. Авиетку пришлось заряжать сутки, отключив электричество от проспекта Морры.
Алла Бедросовна пошевелилась на своём ложе, занимавшем заднюю часть самолётика. Габаритная вриогидра помещалась на нём с трудом. Кроме того, ей не нравилось, что она лежит на животе ногами к пилоту. Увы, это была необходимая мера предосторожности. Несмотря на прорезиненную завесу, пилот мог пострадать от её случайного взгляда. Что повлекло бы за собой крайне нежелательные последствия. Оставалось разве что глазеть по сторонам, стараясь не пропустить какой-нибудь неожиданности.
Через полчаса после взлёта появился голубой луч, покружился возле авиетки и пропал. Мультимедиев показывал, что она обнаружена. По этому поводу вриогидра не слишком обеспокоилась. Её защищал самолёт. Будучи неживым, для луча он был запретен.
Понервничать пришлось часа так через полтора, когда Алхаз Булатович поднял в воздух здоровенного злопипундрия и попытался сначала уронить его на самолёт, а потом им же его протаранить. Пилот-хаттифнатт весь обпищался — уши так и сверлило пронзительное "… — …". В конце концов Морра сняла с шеи ультразвуковой свисток и просигналила — "… — . —. —. —. —. —. -. —.-. —… -.—.. —. —. —. -. —. … -.. -.. —. — ". Хотя сама была в этом не столь уж и уверена.
Но ничего у Мультимедиева не получилось. Голубой луч аккуратно огибал авиетку, не причиняя вреда ни ей, ни поднятому в воздух зверю. Правда, и взгляд Морры никакого вреда злопипундрию не нанёс, как она на него ни пялилась.
Ещё одну попытку Алхаз Булатович предпринял через два часа. Авиетка была атакована облаком мышей и лягушек. Самолёт пролетел через него без вреда для себя — и для мелких существ тоже.
На этом Хаз Булатович провокации свои прекратил. Вриогидра была уверена — временно. Не таков был старый татарин, чтобы не попытаться ещё как-нибудь нагадить.
Морра прикрыла глаза, размышляя над сложившейся ситуацией.
Сам по себе заговор доверенных лиц её не удивил. Недовольство подданных — вещь естественная, а заговоры неизбежны, как простудные заболевания. Поэтому она их регулярно организовывала сама, мелкие и крупные. Но на этот раз дело зашло слишком далеко. И если бы не лояльность Амвросия, заговорщики могли бы и чего-нибудь добиться. Не успеха, нет — но каких-нибудь совершенно ненужных волнений и беспокойств.
Однако старый змий сдал всю конспирацию с потрохами. И предложил план по избавлению от всех нелояльных элементов. Который вовсе не требовал участия самой вриогидры. Но Морра типа разъярилась. И как бы решила самолично покарать злодеев. Застигнув их на месте преступления и самолично убив их взглядом. Наплевав на все опасности.
По всему видать, старушка ополоумела от свалившихся несчастий…
Алла Бедросовна самодовольно ухмыльнулась. Никто не знал — даже Барсуков, кичащийся своей осведомлённостью — что у неё ещё с юных лет остались связи в ИТИ. Каковые она поддерживала и сейчас: древнее оптоволокно, которое братья так и не обнаружили, исправно работало. Хемульская агентура в Директории регулярно подкармливала старых спецов, у которых хранилась её генетическая карта, образцы тканей и много чего ещё. Сейчас ей нужен был ребилдинг, избавляющий от немоты. За это она посулила столько соверенов, что генетики согласились на известный риск. Здоровье нескольких ассистентов, которые будут вынимать её из автоклава и работать с секвенсором, стоит дорого — но всё-таки не дороже денег.