Владелец фабрики «Лилия и Серп» тоненько тявкнул и обмяк.
В это самое мгновение двери в кормовой зал с треском открылись — как от хорошего пинка. Вошли трое: енот с ножом, котяра с длинной кривой саблей и корноухий пёс неизвестной породы с тесла-шокером.
— Рррраввв! — рявкнул пёс. — Где тут главный?!
В этот момент до разума Курдюмыча наконец дошло, ЧТО он натворил. И что ему за это будет в самом ближайшем будущем.
Он отчаянно завизжал и бросился вон.
Кот и пёс едва успели расступиться, как тяжёлый боров пронёсся мимо них и вылетел в коридор.
Нельзя сказать, что вошедшие были примечательными личностями. Но кое-какой интерес они всё же представляют — так что уделим им, пожалуй, немного времени.
Беспородный пёс Шарик родился в селе Простоквашино, вырос в Евске. Помимо отсутствующей родословной, у него не было ушей, когтей на ногах и двух пальцев на левой руке. Зато у него было три перелома, четыре проникающих ранения и кличка Везунчик. Её он честно заслужил, выжив после удара рогом в брюшину.
Кот — этот вырос в Бибирево — был натурой более разнообразной. У него имелась красивая фамилия Крузенштерн, красивые глаза и красивые узкие бёдра. И, конечно, прозвище Круз. Хлеб свой он добывал, однако, не прелестью бёдер, а кражами со взломом. Он был на хорошем счету в банде Дяди Фёдора, опытного старого волчары. Кот трудился честно и доверие оправдывал. Хотя втайне помышлял о чём-то большем. То есть о собственной банде.
Что касается енота, это был обычный евский енот, ранее промышлявший тем, чем обычно промышляют скверные уличные подростки. Прозывали его Любимка, и это был не комплимент. С Шариком его связывало подобие живого чувства: пёс нашёл Любимку на улице измудоханным — и, повинуясь смутному порыву, приволок к себе и дал отлежаться. В итоге енот у Везунчика прижился на правах мелкой сявки.
Пёс и енот подались в Директорию, рассчитывая на сытную и лёгкую жизнь. Наслушавшись рассказов бывалых, Шарик поверил, что в Городе живут одни только лохи, а у каждого жулика — хуй в говне и губы в сале. В реальности новоприбывшие столкнулись с жёсткой конкуренцией. Первое время они оба жили на позорные гроши Лю-бимки. Однако в итоге ребятам свезло: они познакомились с Крузом, а тот привёл их в банду Дяди Фёдора. Перед которым коту за новых знакомых пришлось поручиться. А что делать? Это был единственный способ заполучить подчинённых и подняться хотя бы до уровня бригадира.
В тот день их троица — под общим руководством кота — проходила проверку на профпригодность. Работёнка была плёвой: подудолить богатенького коммерса, некоего Балтрушайтиса. Дядя Фёдор был его крышей. Пекинес платил исправно, но не пожелал внести дольку малую на общее. Нужно было объяснить заартачившемуся коммерсанту всю его неправоту, получить с него дольку, ну и себе взять немножко за консультацию. В методах убеждения Дядя Фёдор ребят не ограничивал, но поставил жёсткое условие: господин Балтрушайтис должен был остаться живым и относительно здоровым. «Он мой, я его дою, — говорил он, показывая новичкам портрет клиента. — Убьёте коммерса — свои кишки жрать будете».
Дядя Фёдор был существом серьёзным, шуток юмора не понимал и не любил. Все трое восприняли его слова абсолютно буквально.
— Вот наш главный, — сказал бык, показывая копытом на мёртвого Балтрушайтиса.
Шарик недоумённо повертел мордой. Он был простой натурой и умел только драться. Сцыкливый енотик завертел мордочкой в поисках выхода. Коту пришлось брать инициативу на себя.
Крузенштерну пришлось отдуваться за всех. Он осмотрел труп. Узнал его: портрет он помнил. И подумал, что кишки жрать пожалуй что и придётся. Рассчитывать на то, что Дядя Фёдор будет слушать какие-то объяснения, было просто смешно. То же самое касалось и полиции.
Однако Круз выжил в евских трущобах, сохранив не только жизнь, но здоровье. Он умел принимать острые решения и импровизировать на ходу.
— Слава пророку Учкудуку! — закричал он. — Всё идёт по плану! Прислужник гав’виалей уничтожен!
Больше всего прихуели Шарик и енот. О пророке Учкудуке они, разумеется, слыхали, но поклонниками его не были вот ни на эстолько.
Зато остальные поверили. Ну или скажем так — предпочли поверить. С последователями Пророка связываться никому не хотелось.
— Бухгалтер где? — продолжал кот, поигрывая саблей.
Бык посмотрел на него с опаской. Потом покосился на мелкого зверька неопределённого фенотипа, который прижукнулся за кормушкой.
Кот понял — подскочил — схватил зверька за шкирку. Посмотрел внимательно в лицо, что-то решая. Решил. И молча сломал ему заднюю лапу.
Зверёк истошно заорал, задёргался. Кот подождал, пока тот смирится с увечьем, после чего вежливо осведомился, нужно ли повторение.
Бухгалтер тихо заскулил и закивал головой.
— Тогда, — распорядился кот, — отчини-ка нам, ради Галактики, кассу!
Сорян проснулся от лютого свербежа. Вчера он сбрил гриву, чтобы она росла погуще. Она и росла. Пробивающиеся волосы буравили толстую кожу, вызывая мучительный зуд.
Перекатившись на пол, Соря принялся расчёсывать бритое место о край подстилки. Свербёж от этого только усилился, по хребту пошли спазмы. Комнатёнка закружилась перед глазами. Онагр трубно заревел, мотая башкой.
— Скобейда! Ты там кончаешь, что ли? — заорал из-за стенки лошарик. — Дай поспать нормально!
— Ыппппрррр… — только и выдавил Сорян, содрогаясь всем телом.
Потом немного отпустило. Очень осторожно, чтобы не потревожить натёртое место, онагр поднял голову. Убедился, что всё на месте и особых разрушений нет. Даже пиво, не допитое вечером, так и стояло у изголовья. От него пахло кислым, но Соря всё равно присосался к банке. Нужно было взбодриться. Впереди намечалось скучное, унылое дежурство.
Пиво помогло, стало легче. Сорян встал на задние, вытянул передние, вдохнул и что есть мочи всконячил — "ййййе йе йе йе йе!!!"
— Да блядь же! — снова заорал лошарик. — Ты тихо можешь?
Онагр не удостоил его ответом. Лошарик не входил в его референтную группу. По его мнению, лошарики существовали для того, чтобы над ними прикалываться. Но сейчас было не время для приколов. Сейчас нужно было привести себя в порядок…
Для начала Соря направился в санузел. Выходя из комнаты, он случайно наткнулся взглядом на плакат. Член отреагировал неожиданно сильно, выскочив из своего укрытия, как чёртик из табакерки. Пришлось жмуриться, отворачиваться и ждать, пока глупая залупа не вернётся на место.
Санузел был типично общежитский: конская унитазная дыра, совмещённая с душевой кабинкой. По углам чернела ядовитая плесень. Её было бы больше, но дурак-лошарик плесень подъедал. От чего балдел и отрубался прямо в кабинке. За это он бывал неоднократно унижен и обоссан, но своей скверной привычки не оставлял. Сорян его презирал за это особенно.
Облегчившись, освежившись и попив воды, он вернулся к себе в комнату. Быстро съел брикет комбикорма. Проверил форму — нет ли пятен. Поставил чайник на плиту. Дело, которым он собирался заняться, много времени не требовало — обычно он успевал до того, как чайник вскипит.
Наконец, он устроился перед любимым плакатом, за который недавно отдал шесть соверенов пятнадцать сольдо.
На плакате была эквестрийская поняша. Рыжая, улыбающаяся, с отведённым в сторону хвостом.
Молодой полис Сорян Мотузный, онагр по основе, тащился от лошадей. Что и неудивительно: ослов часто тянет на лошадок. Правда, настоящие кобылы до братьев меньших нисходят редко, но Соря был парнем бойким, весёлым и не жадным. Так что ему иной раз перепадало.
Хемульскую порнуху с понями он, конечно, видел. И равнодушной его она не оставляла. Но чтобы тяжело запасть на эту тему — нет, такого не было. Мотузный знал жизнь. И понимал, что трахнуть поняшу in real life ему не светит. Хотя бы потому, что в Директории их не было, в Эквестрии из него бы сделали обычный заняшенный электорат, а ехать в Хемуль, просто чтоб поебстись — долго, дорого и беспонтово. Так что всерьёз на эту тему он не думал. Хотя — чего уж греха таить — однажды всё-таки сходил на Пляс Пигаль и снял там маленькую кобылку, загримированную под эквестрийку (то есть покрашенную в голубой цвет и с подведёнными глазами). Кобылка очень старалась, но ничего такого особенного он не почувствовал.
Всё изменилось тридцать первого ноября прошлого года. Когда его сняли с дежурства и отправили в усиление. На первое представление какого-то "эмпатетического театра имени Антонена Арто".
Ехал Сорян туда, проклиная всё на свете. С дежурства он собирался свалить к дружбанам и хорошо посидеть за пивасиком. Вместо этого пришлось переться на побережье. С перспективой сидеть в заднем ряду и оттуда, щурясь, смотреть на кривляющиеся фигурки на сцене. Не забывая, конечно, наблюдать за залом, чтобы в случае какого безобразия сразу ринуться и пресечь… И это вместо пива и серьёзных мужских разговоров!
Обратно Мотузный вернулся другим существом. Потрясённым, ошеломлённым, и в каком-то смысле влюблённым.
Он увидел Еву Писториус. И услышал, как она поёт "Маленькую лошадку".
Покорила она его сразу, как вышла. Он аж присвистнул — до того она была хороша.
А когда запела — стала ещё прекраснее. И становилась всё лучше и лучше. Под конец всё стало просто волшебно. Он помнил только своё протяжное "йе-йе" на весь зал — после которого поняша посмотрела на него особенно пристально. Потом — восторг, восторг, ещё восторг, а после — торопливые объятья с какой-то чепрачной тапиршей. Которую он буквально утащил из зала и отчаянно выеб на холодном прибрежном песке. Но даже в светлый миг оргазма в голове его звенело — "я ммммаленькая лошадка".
В участке он получил втык за то, что самовольно покинул предписанное место. Хорошо ещё, начальник был в хорошем настроении, а то втыком бы парень не отделался. Но ему было всё равно.