– За батю, Дема, за все. Где ты был?
– Да все возле гадов вертелся.
– Ну, как они?
– Начальства понаехало целое стадо! Шеккер белый весь. Я подбежал к нему: «Не надо ли чего, господин начальник?» А он: «Иди к черту». А денщик его радуется.
– Вот что, Дема. Ты с этим денщиком сойдись поближе, – сказал Баранников. – Может быть, он нам пригодится. Понял?
– Понял. – Демка смотрел на Баранникова сверкающими глазами. – Дядя Сергей, только дайте мне его кончить! Вы не думайте, я без ошибки. Дядя Сергей…
– Не торопись.
– Он же скроется! – воскликнул Демка.
– Не торопись.
– Все равно убью.
– Скажи-ка лучше, что ты там еще слышал?
– Я с денщиком сидел. Этот все про свое, – неохотно начал рассказывать Демка. Вроде его должны были за что-то судить, а он написал Гитлеру заявление про свои заслуги. Тогда его отправили сюда, и теперь его судьбу должен решить Шеккер. А тот хочет отправить его за что- то на фронт. Вот он и зол на Шеккера, прямо зубами скрипит. Я, говорит, с ним так посчитаюсь, что небу жарко будет. Как выпил, стал кричать, что Шеккер сам сволочь, а его хочет загубить за какую-то ерунду.
Баранников подумал и сказал:
– Вот что, Дема, подожди до завтра. Будет тебе боевое задание. А теперь спи!
В этот вечер пещера не затихала дольше обычного. Возбужденный разговор тысяч людей сливался в ровный гул. Баранников знал: все говорят о взрыве. И вдруг кто-то невидимый в черной глубине пещеры тихим и нежным тенорком на мотив «Раскинулось море широко» затянул лагерную песню:
Колючки под электротоком,
На вышке не спит часовой.
Товарищ, мы очень далеко От места, где дом наш родной.
Пещера затихла. Тенорок продолжал петь. Постепенно в песню вплетались новые голоса:
Мне шепчет товарищ по нарам:
– Отсюда вовек не уйти,
Умрем здесь под мукой задаром,
Могилок родным не найти.
– Зачем ты мне шепчешь о смерти?
Иль хочешь надежду отнять?
В другое нам нужно поверить И головы гордо поднять.
За дело любимой отчизны Я жизнью своей заплачу, Но, к смерти холодной приблизясь, В глаза загляну палачу.
И он в моем взгляде прощальном Увидит свой близкий конец, И дрогнет рука негодяя, И вздрогнет жестокий подлец.
Пусть знает, что всех не задушит,
Найдется, кому отомстить,
Голос мой смерть не заглушит,
До родины он долетит.
Теперь песня заполнила все пространство пещеры, ее тихо пели сотни людей:
Раскинулось горе широко,
Где счастье и радость цвели,
Товарищ, мы очень далеко От нашей родимой земли.
Так будь же ей верен до гроба И стойким, как сталь, до конца, Вернемся счастливой дорогой, И дети обнимут отца.
Смотря по тому, как ты в лагере жил,
Как умер без страха и гордо,
Живые узнают о том, что ты был Достойным родного народа.
Автора этой песни никто не знал. Одни говорили, что ее сочинил учитель из Томска, что жил в первой пещере и погиб, когда еще рыли котлован завода. Другие утверждали, что ее коллективные авторы – узники из девятой пещеры. Так или иначе, песню знали все. Иногда, очень редко, ее пели вот так, как сейчас, вместе. Но чаще в одиночку, а еще чаще – про себя.
Баранников слышал эту песню уже не первый раз, и, как всегда, она его взволновала до слез, и он долго не мог заснуть…
В это время в кабинете коменданта лагеря Карла Динга происходило совещание, которое вел эсовский генерал Зигмаль, один из руководителей всей лагерной системы СС. Фирму, строившую завод, представляли на совещании двое: главный инженер завода Гросс и прибывший из Берлина член правления фирмы Пфирш. Этот высокий костлявый мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой костюм, хотя и сидел демонстративно в стороне, явно был центром совещания. Он представлял здесь главную силу. Даже генерал Зигмаль все время посматривал в его сторону.
– То, что взрыв – диверсия, установлено со всей точностью. – Генерал Зигмаль показал на лежавшие перед ним бумаги. – Таким образом, налицо преступление, совершенное против рейха в ответственнейшие дни войны. Работа по устранению последствий взрыва займет минимум две недели. Ущерб нанесен большой, и за него должно последовать достойное наказание. Вы, доктор Пфирш, с этим согласны?
Костлявый чуть заметно кивнул головой, продолжая подрезать маленькими ножничками конец сигары.
– А наказание, – генерал Зигмаль улыбнулся, – уже область нашей деятельности. Тут специалисты мы.
– Вы преступников обнаружили? – подчеркнуто небрежно спросил Пфирш.
Генерал Зигмаль с досадой передвинул лежавшие перед ним бумаги:
– Следствие начато. Но вряд ли кому-нибудь из нас не ясно, что весь этот сброд, который мы держим здесь, каждый из них – потенциальный враг Германии, и не только потенциальный. Устрашающая акция, которую мы предлагаем, попадет в цель, мы это гарантируем.
– Нас прежде всего интересует соблюдение данных вами вчера гарантий в отношении рабочей силы, способной закончить строительство в установленные сроки, – сердито сказал главный инженер Гросс.
Генерал Зигмаль пожал плечами, дряблое его лицо порозовело:
– Если обратиться к цифрам, эти гарантии соблюдаются все время, – сказал он раздраженно.
– Далеко нет. – Пфирш вынул изо рта сигару и выпустил в воздух струю сизого дыма. – В существующем между нами соглашении названо не только количество рабочей силы, но и дана ее качественная характеристика. Нигде не сказано, что вы предоставляете нам полутрупы или саботажников.
– Однако сроки строительства в основном не нарушены, – осторожно вставил Карл Динг. – Притом доктор Гросс сам не раз высказывал мысль о необычности строительства.
Пфирш улыбнулся:
– Взрыв вы тоже относите к необычности стройки? Или вы имеете в виду рабочих, которые после трех часов работы валятся с ног? Или, может быть, вы имеете в виду бетон, который не застывает?
Генерал Зигмаль пожал плечами:
– Ничего не понимаю! Почему вы, господа, против акции? Надо же быть последовательными до конца.
Наступило долгое молчание. Эсэсовские деятели с открытой злобой смотрели на Пфирша и Гросса.
– Сейчас главное, – спокойно заговорил Пфирш, – и главное не только для нашей фирмы, но и для всех военных планов рейха и фюрера, – пустить завод. Я достаточно высокого мнения о ваших возможностях, – на лице Пфирша мелькнула улыбка, – и я уверен, что вы можете на данном этапе – я подчеркиваю: на данном этапе – обеспечить работоспособность людей, которых вы нам предоставили по соглашению.
Снова последовало молчание.
Вальтер Шеккер, обращаясь к генералу, сказал:
– Видите теперь, в каких условиях мы тут действуем?
– Замолчите! – не глядя на него, брезгливо обронил генерал.
– Время идет, строительство стоит, – сказал доктор Пфирвд2- а через месяц завод должен начать выпуск про дукции, которой ждет наша доблестная армия. Исходя из этого очень простого, но достаточно важного обстоятельства, нам и нужно сейчас договориться.
– Мы не можем оставить без последствий такое преступление, – решительно произнес Зигмаль.
– Зачем оставлять без последствий? – удивился Пфирш. – Найдите конкретных виновников и накажите их. Это будет незначительная для нашего дела потеря, а результат наилучший – вы устраните именно преступников.
– Чтобы их найти, потребуется время, – проворчал генерал Зигмаль.
Пфирш развел руками:
– Это уж ваша забота, генерал. Мы обязаны рапортовать фюреру, что завод пущен в установленный срок. У вас таких жестких сроков нет. Ну, а когда завод начнет работать, тогда вы можете поступать целиком по своему усмотрению. Наше с вами соглашение, касающееся строительства, будет исчерпано, и мы перестанем раздражать вас своим штатским вмешательством. В конце концов, у нас свое дело, а у вас – свое. Однако ответственность перед рейхом у нас общая…
Генералу Зигмалю было ясно, к чему клонят представители фирмы: завод должен быть пущен, а после этого хоть потоп.
– Я думаю, наш обмен мнениями был полезен, – скороговоркой произнес генерал Зигмаль. – Мы примем необходимое решение. Благодарю вас, господа.
Вальтер Шеккер, злой как черт, возвращался в свою квартиру. Когда представители фирмы ушли с совещания, ему и Карлу Дингу пришлось принять на себя всю ярость генерала Зигмаля. Их обвиняли в том, что они потеряли власть над лагерным сбродом и попали под тлетворное влияние штатских деятелей фирмы. Но разве не сам Зигмаль все время твердил про специфику лагеря, и разве не он говорил, что главная задача – построить завод? Не мог же генерал забыть об этом!
Утром Баранникова вызвали на уборку санитарного бункера. Демка увязался за ним, подмигнул капо – это, мол, надо «для дела». Однако в бункер его Баранников не пустил. До полудня Демка ждал его у входа. Он понимал, что сейчас там, в бункере, решается его заветное дело, и от волнения не находил себе места.
Когда Баранников наконец вышел из бункера и сурово глянул на Демку, у того душа похолодела.
– Ну, дядя Сергей! – шептал, он, идя рядом с Баранниковым и заглядывая ему в глаза.
В темной проходной штольне Баранников остановился, вынул из кармана обернутый бумагой маленький пузырек и протянул его Демке:
– Тут на десяток шеккеров хватит. Выльешь это куда-нибудь, чтоб Шеккер выпил, но только если будет для того верный случай. Понял? Если будет верный случай.
– Дядя Сергей, лучше ножом… – прошептал Демка.
– Ты слушай приказ и исполняй его! – строго сказал Баранников. – Выльешь это только в том случае, когда будешь точно знать, что никто не видит. Никто. Расчет у нас такой: они должны подумать, что это сделал денщик Больц. Понял?
Демка кивнул.
– Пустой пузырек оставишь там. Пока яд не выльешь, держи пузырек в обертке. Это чтобы на пузырьке не осталось следов от твоих пальцев. Когда выльешь, вытряхни из бумажки пузырек, а бумажку уничтожь. По этикетке на пузырьке они увидят, что он взят из аптеки для начальства. Понял? А теперь, Демка, самое трудное. Когда яд сделает свое дело, ты не убегай, сам подними панику, зови часовых, звони по телефону. Не убегай! Понял?