рос. Но он твердо знал, что допустить этого не имеет права, хотя и сам не прочь был бы разрядить обойму в этих съежившихся от страха палачей.
Закончив допрос, он обратился к заключенным:
— Спокойно, товарищи, сейчас мы их будем судить.
— Зачем? — раздался возмущенный крик.— А они нас судили?
— Делать так, как они, мы не будем! — крикнул Баранников.— Приказываю прекратить разговоры!
В наступившей тишине Баранников обратился к эсэсовцам и потребовал назвать свои фамилии. Все четыре фамилии он предложил узникам запомнить, чтобы затем внести их в обвинительный документ. Сотни людей вслух и про себя повторяли четыре немецкие фамилии.
— Какой будет приговор? — спросил Баранников.
— Смерть! — на едином дыхании прозвучал многоголосый ответ.
Эсэсовцев вывели из штольни, и группа бойцов ударно- . го отряда под командованием старшего лейтенанта привела приговор в исполнение.
— Правильно, русский! — кричали Баранникову со всех сторон.
Людям пришлось по душе, что все сделано достойно и по форме.
Начало светать. Во все стороны лагеря были посланы разведчики. К Баранникову подошел Шарль Борсак и с ним десятка полтора французов.
— У нас возникла идея,— волнуясь, заговорил Борсак.— Сесть на грузовик и попробовать спасти тех, кого погнали в западню. Вот мои товарищи — добровольцы на это дело. Ведь там наши соотечественники, надо спасти их.
Баранников и сам все время думал о тысячах товарищей, которые пошли за провокаторами, но как им помочь, он не знал. Там орудует большая банда эсэсовцев. А что могут сделать против них пятнадцать человек, из которых не все имеют оружие?
Он сказал об этом Борсаку.
— У нас четыре автомата, гранаты,— все больше волновался француз.— Мы налетим сзади, поднимем панику, а там видно будет.
— Что — видно будет? — безжалостно спросил Баранников.— Как вас всех перебьют гитлеровцы?
— Но зато мы будем знать, что сделали все для спасения товарищей! — крикнул Борсак, и французы горячо его поддержали.
Баранников видел, что их не остановишь. Он молча обнял Шарля Борсака.
— Мы увидимся, Сергей, мы увидимся! — бормотал француз.
А его товарищи, вздымая сжатые кулаки, кричали:
— Вив! Вив!
Спустя несколько минут грузовик промчался к восточным воротам. Стоявшие в его кузове французы пели «Марсельезу». Шарль Борсак стоял на подножке и махал рукой.
Баранников смотрел вслед машине, не замечая, что по лицу его текут слезы.
Над горизонтом показался слепящий диск солнца. Люди смотрели на солнце с таким выражением, будто видели какое-то радостное чудо. И вдруг все услышали жаворонка. Подсвеченный солнцем и оттого похожий на комочек золота, он трепетал над горой и пел свою беспечную песню. Люди смотрели на жаворонка, и то ли от непривычки к солнечному свету, то ли еще от чего, глаза их слезились.
Громкий треск с запада прозвучал, как взрыв. Люди вздрогнули.
Танки, танки!—кричал бежавший из леса дозорный.
— Быстро все в штольню! — скомандовал Баранников.— У кого гранаты — остаться со мной.
Два танка снесли ворота, подкатили к подножию горы и остановились. Из открывшихся люков высунулись танкисты. Оглядевшись, они вылезли из башни и соскочили на землю. В пролом въехало несколько «виллисов» с солдатами.
— Это американцы!—крикнул кто-то и побежал к танкистам.
— Назад! — приказал Баранников.
Но остановить людей было уже нельзя. Баранников бросился их догонять.
Увидев бегущих к ним заключенных, американцы построились полукругом и подняли автоматы.
— Свобода, свобода! — кричали бежавшие к ним люди.
И все же, увидев поднятые автоматы, толпа замедлила бег и остановилась. Между ней и американцами оставалось несколько шагов.
Вперед вышел американский офицер.
— Кто вы такие? — спросил он по-английски и по-немецки.
Баранников тоже вышел вперед, чувствуя за своей спиной разгоряченное дыхание товарищей.
— Мы заключенные этого- лагеря, точнее сказать часть заключенных. Я командир этой группы.
— Где охрана?
— Бежала.
— Куда?
Баранников показал на восток:
— Они угнали туда несколько тысяч узников, вы их еще можете спасти.
Американец подозвал другого офицера, сказал ему что-то, и тотчас несколько машин с солдатами помчались на восток.
Американцы с нескрываемым ужасом смотрели на заключенных.
— Я попросил бы вас,—немного смущенно сказал офицер,— отвести ваших людей в какое-нибудь место. Это необходимо сделать из санитарных соображения.
— Мы здоровы,— чуть с насмешкой произнес Баранников.— Мы только очень голодны.
Лицо у офицера покраснело, он растерянно молчал.
— Вы не могли бы нас накормить? — спросил Баранников.
— О да! Конечно! Где ваша столовая?
Баранников улыбнулся:
— Никакой столовой здесь нет. Пусть нам дадут консервы и хлеб.
Из подъехавшей машины вылез тучный генерал. Он подошел к офицеру и тоже с испугом и любопытством посмотрел на заключенных. Потом он сказал что-то офицеру, и тот громко спросил:
— Есть ли среди вас американцы?
— Нет,— ответил Баранников.— В этом лагере ваших не было.
Генерал еще с минуту смотрел на заключенных, потом молча повернулся, сел в машину и уехал. Глядя ему вслед, офицер помолчал и сказал:
— Я все же попрошу отвести ваших людей в какое-нибудь определенное место. Еда будет доставлена туда незамедлительно.
— Хорошо, мы будем находиться у главного входа в подземный завод.
Баранников повернулся к товарищам. Он целую минуту не мог им ничего сказать. Впрочем, они всё слышали сами. Баранников видел бело-землистые лица, ввалившиеся глаза, в которых еще сияло счастье, и все они были устремлены мимо него — на спасителей.
Да, пришли свобода и спасение. Конечно, не таким виделся в мечтах этот счастливый час. И все же это были свобода и спасение.
В это время на территорию лагеря, непрерывно гудя клаксоном, ворвался открытый джип. С него на ходу соскочили два парня в военной форме. Только пилотки они засунули под погончики на плечах. В руках у них были киноаппараты. Остановившись в нескольких шагах от заключенных, они вскинули аппараты и начали съемку.
Все это произошло так быстро, что Баранников не сразу понял происходящее. И тут он заметил, что его товарищи смущенно отворачиваются от стрекочущих аппаратов, стараются скрыться за спинами друг друга. И вдруг Баранников безотчетно разозлился.
— Товарищи! — крикнул он сдавленным голосом.— Да здравствует наша свобода! Смерть фашизму!
И точно искру бросили в порох. К небу взметнулись сжатые кулаки, и над поляной взорвался могучий радостный крик. Русское «ура» слилось с французским «вив». Люди кричали что-то каждый на своем языке. На Баранникова, чуть не сбив его с ног, бросился Гаек. Он обнимал друга, целовал его. И все вокруг тоже обнимались и целовались. Кто-то сзади обхватил Баранникова за шею. Он оглянулся и увидел счастливую физиономию Демки.
— Батя! Батя! — кричал он ему в самое ухо.
Теперь все жались к Баранникову. Со всех сторон к нему тянулись руки. Он видел устремленные на него влажно блестевшие глаза. Его подхватили и начали качать. Под восторженный рев он взлетал вверх, падал на пружинно сцепленные руки и снова взлетал.
Американские солдаты подбежали к толпе и включились в общее ликование. Офицер что-то кричал им, но голоса его не было слышно. Заключенные уже подбрасывали вверх американцев. Взлетая, они истошными 4 голосами кричали: «О’кей!»
Освобожденных разместили в уцелевшей части дома дирекции. Они получили чистые солдатские постели и добротную одежду. Их хорошо кормили. Больными занимались врачи. По вечерам в бывшем кабинете генерал-директора им показывали кинофильмы. Но разговор в эти дни был только один — скорее домой.
Вот тут-то и началось непонятное. Американский офицер, оставшийся с заключенными, как только возникал разговор о возвращении домой, точно становился глухим. Сначала он потребовал, чтобы заключенные дали свои обвинительные показания об эсэсовских палачах, действовавших в их лагере. Показания были даны. Потом офицер стал говорить о необходимости соблюдения каких-то формальностей, связанных с отъездом заключенных в свои страны. Позже офицер ссылался на то, что война еще не кончилась и весь транспорт работает на войну.
Баранников, продолжавший чувствовать себя ответственным за товарищей, решил поговорить с офицером. Он зашел в его кабинет рано утром, до завтрака. Офицер пил кофе и слушал радио. Увидев Баранникова, он выключил радиоприемник.
— Прошу, прошу вас, мистер Баранников.
До этого они уже не раз беседовали, и офицер прекрасно знал, кто такой Баранников и кем он был в лагере. Баранников мог разговаривать с ним только по-немецки, и каждый раз их встреча начиналась одной и той же шуткой офицера.
— Переходим на язык нашего общего врага...— сказал он и сейчас.— Хотите кофе?
— Спасибо, меня ждет завтрак,— ответил Баранников, садясь к столу.
— Вы чем-то расстроены. Что-нибудь случилось? — спросил офицер.
— Все то же. Я не хочу говорить за всех, но что касается моих соотечественников, могу с уверенностью заявить — мы больше не можем здесь отсиживаться. Наша армия воюет, и мы хотим быть вместе с ней.
— Я только что слушал английское радио,— улыбнулся офицер,— ваши уже вплотную занялись Берлином.
— Ну вот видите!
— Но в то же время я не вижу никакой физической возможности перебросить вас через наш фронт.
— Хорошо. Мы пригодимся вашим войскам. Ведь речь идет о сотнях солдат, и мы союзники, как-никак.
Офицер покачал головой:
— Что касается нас, американцев, мы не можем допустить, чтоб вы, перенеся столь ужасные страдания, попали еще и на фронт.— Он улыбнулся: — Там иногда убивают. А это было бы чудовищной нелепостью.— Офицер снова улыбнулся и спросил: — А вы уверены, что абсолютно все ваши соотечественники хотят того, чего хотите вы?
— Да. За исключением одного.