Мади с Арманом подошли ко мне, злобно переглядываясь.
— Это выглядит подозрительно, — тут же высказался Арман. — Мы трое, вместе.
— Да, — сдержанно согласилась Мади.
Арман уставился на нее. Мади была выше его ростом сантиметров на тридцать и заметно шире в плечах, в бейсболке и темных очках, майка свободно болталась на плоской груди.
— Не могла бы ты, — обратился он к Мади, — правдоподобия ради подарить мне французский поцелуй?
— Шел бы ты со своим правдоподобием знаешь куда?
Арман встал на цыпочки, как будто хотел полюбоваться своим отражением в стеклах ее очков.
— Я пошутил, старушка. Ты совершенно не в моем вкусе, мне нравятся только девушки с мозгом и большими буферами. А у тебя всего этого нет!
Мади замерла в боевой позиции капоэйры.
— У тебя, головастик, скоро не будет ни яиц, ни твоей воробьиной пипки.
День начинался многообещающе.
Арман не сдавался.
— Мы с тобой два мужика, — продолжал он, глядя на меня, — и в идеале нам надо найти девчонку. Настоящую.
— И все ей рассказать? — спросила Мади.
— Мы не собираемся оповещать весь лагерь, — сказал я.
— Надо было мне ночью забраться к девчонкам со своей воробьиной пипкой, чтобы сделать пипи им в постель.
Мади поняла, что Арман в курсе, и смолчала. Этот придурок может все загубить. К счастью, с Мади я сделал удачный выбор. У нее крепкие нервы, и она не ввязывалась в философские споры.
— Настоящие девчонки не умеют держать язык за зубами.
Почувствовав, что Арман сейчас выдаст очередной грязный намек, я сказал:
— Ладно, все. Мы втроем в команде. За поворотом я сваливаю.
Мы взяли с собой чем перекусить и с «пергаментами» в руках потянулись из лагеря. Было прохладно, но небо уже наливалось синевой. Легкий ветерок щекотал ноздри запахом йода и разносил в вышине над головами приглушенные крики чаек.
Чудесный день.
Арман разрушил очарование момента.
— Ну ты нас и втравил, Колен, — проворчал он. — Весь день будем торчать с ней как идиоты. И все из-за твоего бреда.
Похоже, Армана совершенно не радовала перспектива провести весь день наедине с Мади. Она, по-моему, не ожидала от него такого эгоизма.
— Арман, это совсем не глупости.
Я все больше ценил зрелость Мади, ее спокойную решимость, находил ее опасной и надежной одновременно. Впрочем, опасной она казалась все меньше.
— Нет, глупости, — уперся Арман. — Колен, ты спятил. Ты думаешь, это кино. Ты сам себе его показываешь. Прямо как герой «Вертиго».
— Чего? — переспросила Мади.
Я вздохнул. Ну вот, Арман нашел повод показать свою образованность.
— «Вертиго», «Головокружение», — пояснил он. — В нашем прокате — «Холодный пот», если тебе так больше нравится. Это фильм Хичкока, я тебе коротко перескажу. Одного типа, бывшего полицейского, наняли, чтобы присматривать за девушкой, которая потом покончила с собой. Он себе не может этого простить, впадает в депрессию и потому первую же девушку, которая была похожа на умершую, принял за нее. Попросил одеваться, как та девушка, которая умерла. Как будто хотел ее воскресить. Примерно представляете?
Я должен был признать, что Арман выступил удачно.
И тут Мади ляпнула:
— А девушка — это она и была?
— Как это — она и была? — Арман притворился, что не понял.
— Вторая девушка. Это на самом деле была другая? Или это была та, первая, и она не умерла?
Арман что-то пробормотал.
Я почувствовал слабину и надавил.
— Та же самая, — сдался он. — Все было подстроено, она не умерла.
Я был в восторге. Спасибо, Мади!
Мы дошли до перекрестка, и там я их бросил. Они свернули направо, к цитадели, а я двинул напрямик к аббатству, до которого и двухсот метров не было. Напоследок я их подбодрил:
— Вперед, монашки, и не забывайте: смелость, хитрость, ум… Не вздумайте весь день целоваться. Мы рассчитываем на выигрыш, и я хочу вечером, когда вернусь, получить сокровище!
Арман плотоядно улыбнулся, Мади показала ему средний палец. Арман повернулся ко мне:
— Чудила, ты все-таки мог бы нам помочь. Мы ищем красные бумажки. Если они тебе попадутся…
Я помахал им рукой и пошел по тропинке к аббатству.
— Будь осторожен, — крикнула мне уж издали Мади.
Прозвучало трогательно.
Наконец-то свободен.
Я не спеша шагал к аббатству Сент-Антуан, пытаясь привести в порядок мысли. Если все пойдет хорошо, у меня впереди целый день. Я мысленно повторял свою программу: посетить аббатство; попытаться увидеться с няней; позвонить бабушке; сходить на кладбище посмотреть на могилу отца. Время терять нельзя.
Я прошел метров сто вверх по дороге, ведущей к аббатству. Большой крест Святого Антония, главное, что осталось в здешних развалинах, уже маячил на фоне неба прямо впереди.
Меня потоком несла новая сила, пробудившаяся во мне вчера. Я всегда был обыкновенным подростком. Учился не то чтобы блестяще. Средне, не более того. По французскому оценки неплохие, математика и прочие науки даются не очень. Обычное дело. Что касается внешности — здесь тоже радоваться нечему. Рост средний. Непреодолимое отвращение к спорту. Не красавчик. По крайней мере, я себя таким не считал и девушки восторженных взглядов на меня не бросали.
Ничем не примечательный. Что может быть хуже этого в пятнадцать, почти шестнадцать лет?
Особенно когда ненавидишь все стандартное.
К счастью, у меня было мое положение сироты. Мой козырь, мой джокер. Не у всякого оба родителя умерли, когда ему было шесть лет. Каждый раз, когда я рассказывал свою историю, окружающие начинали смотреть на меня иначе, я в их глазах делался значительнее. Моя неуверенность превращалась в загадочность, робость становилась маской, доброжелательность — внутренней силой и сопротивлением отчаянию.
Я был скорее сдержанным и даже зажатым, к своей истории прибегал не слишком часто, но с двумя девочками из школы, на которых я западал, сиротство сработало оба раза. Вторая по времени, Лорин, была мне не по средствам, но согласилась посидеть в школьном баре. Я выдал ей свою историю — и готово дело. Да, все быстро закончилось, мы сходили в кино, и она меня бросила. Но я встречался с Лорин!
Было ли это некрасиво — превращать свой сиротский статус в инструмент, как теперь говорят? Одно было несомненно: мне становилось лучше, когда я рассказывал свою историю, решался поделиться ею с девочкой или с ребятами.
Я ничего не добавлял.
Просто рассказывал о смерти родителей. Думаю, что поскольку я никогда не говорил об этом с Тьерри и Брижит и вообще ни с кем из взрослых, это помогало мне… с ними проститься. Это был мой личный метод. Я наконец становился кем-то. В лицее я был местной знаменитостью, обо мне шушукались: «А ты разве не знаешь? Колен в шесть лет потерял родителей. Да, отца и мать. Обоих!»
Местный Гарри Поттер!
Правда, у меня на лбу не было отметины в виде молнии, но не сомневаюсь, что некоторые кретины готовы были в это поверить. Неплохо придумано: позволить другим верить, будто моя заурядность кажущаяся, она скрывает душевные травмы, раны, надрывы.
Вот почему у меня появилось желание и даже потребность десять лет спустя вернуться на остров Морнезе.
Меня привела туда не ностальгия.
Скорее тщеславие.
Вернуться, чтобы найти новые улики, новые данные. Чтобы добавить несколько страниц к маленькой личной легенде. Когда мне было шесть лет, я молился, чтобы все снова стало нормальным, без теней и тайн. В шестнадцать захотел прямо противоположного. И исполнение желаний превзошло все ожидания. Вокруг сплошное вранье, а где-то на острове меня ждет правда — при условии, что я отмотаю свою жизнь на десять лет назад. До границы воспоминаний.
Поднявшись на самый верх, я оказался перед развалинами аббатства. Рядом была маленькая заасфальтированная стоянка с тремя припаркованными машинами. Большой крест отбрасывал длинную тень. Еще не было и десяти, а от жары уже нечем дышать. За стоянкой приютилась деревянная будочка кассы, перед окошком разложены несколько открыток и лежит местная газета «Островитянин».
А в окошке… Ну и красотка!
Я, вообще-то, требователен, но тут не к чему было придраться. Светлые волосы забраны в конский хвост. Вздернутый нос. Широкая приветливая улыбка. Коротенький сексуальный топик с кружевами и тонкими бретельками на безупречно загорелой коже. Все как я люблю. Мое расследование начиналось как нельзя лучше. Но я себя приструнил. Не расслабляться!
Сделав умное лицо, вежливо попросил:
— Один билет, пожалуйста.
— Вы студент?
Она говорила с легким акцентом, фантазия предлагала признать его скандинавским. А она приняла меня за студента, хотя мне и шестнадцати не исполнилось.
— Да нет, — ответил я, глупо покраснев.
Она, не переставая улыбаться, протянула мне билет:
— Четыре евро.
Руины обходятся недешево. Она, наверное, учится на археолога или что-нибудь в этом роде, а я ей показался интеллектуалом. Не часто подростки ходят смотреть на руины.
Я мимоходом глянул на первую полосу «Островитянина», ее пересекал огромный красный заголовок: «Паника на Морнезе: двое заключенных все еще в бегах!»
Меня это зацепило. Я тут же связал статью с мигалками, которые мы видели накануне рядом с крепостью. Полоса было ловко скроена, сразу хотелось узнать побольше, для чего требовалось развернуть газету, а стало быть, купить. Хорошо, что отец Дюваль не читал этого с утра, он ни за что не выпустил бы нас из лагеря.
В руинах мне встретились две пары туристов. Одна пара — пенсионеры, другие помоложе, учительского вида. Он, в очках и в сандалиях, надетых на носки, сидел на корточках, разглядывая камни. У нее в руках был путеводитель из синей серии. Трогательное единение. Я медленно прогуливался на солнцепеке.
Руины были совершенно неинтересные, просто нагромождение каменюк. Кое-где следы старинной монастырской галереи и того, что называлось залом капитула, — он сохранился лучше всего. Я подошел к небольшой табличке с объяснениями и прочитал, что этот зал был единственным помещением, в котором монахи имели право разговаривать. Ладно, хоть что-то узнал, Йойо утром произносил эти слова.