Симон кивнул.
— Ну да… — улыбнулся Бордери. — В досье был и план этого гребаного клада.
Симон взглянул на оранжевую папку:
— А это копия того досье, которое было оставлено на хранение нотариусу на Морнезе?
— Нет, скорее его дополнение. Жан был не так глуп, он не стал бы складывать все яйца в одну корзину. В досье собраны все архивные находки, связанные с Безумством Мазарини. Еще одна бомба замедленного действия.
Симон не сводил глаз с папки.
— Тебе так хочется, чтобы она взорвалась у тебя в руках? — вздохнул Габриель Бордери.
49. В темноте
Суббота, 19 августа 2000, 11:26
Сарай у Чаячьей бухты, остров Морнезе
Мы с Мади и Арманом вошли в сарай под прицелом пистолета Валерино.
Меня снова затошнило от мерзкой вони тухлятины, в горле запершило от едкой пыли. Мади с Арманом оглядывали эту помойку, распотрошенные коробки, опрокинутые стулья, ползающих по стенам насекомых.
Я не мог выговорить ни слова. Мне хотелось перехватить взгляд отца, показать, что я растерян, сбит с толку.
Что он задумал?
Мог бы подмигнуть, чтобы успокоить. Это ничего, это такая хитрость, я потом тебе объясню.
Ничего подобного отец не сделал и вообще старался не встречаться со мной взглядом. А может, просто-напросто потерял ко мне всякий интерес. Они с Валерино велели нам сесть на грязные ящики в глубине сарая и теперь громко переговаривались.
— Что будем с ними делать? — спросил Валерино. — Выстрелы привлекут любопытных, а на острове и без того обстановка сейчас… Надо решать!
Отец раздумывал. Я боялся взглянуть на Мади и Армана, понимал, что прочту в их глазах страшный вопрос: Что творит твой отец?
Ответа у меня не было.
— Ты прав, у нас нет выбора, — в конце концов сказал отец.
Он раздраженно смахнул все с шаткого стола — гнилые яблоки и виноград растеклись по пыльному полу липкой жижей — и наконец повернулся ко мне:
— Спрашиваю в последний раз, Колен. Ты ничего не помнишь? Что было до того обеда? После? Во время? Насчет Безумства Мазарини?
В ответ я произнес одно слово:
— Папа.
Одновременно вопрос и мольба.
Я вложил в это слово десять лет надежды.
Отец остался равнодушным, молча повернулся к Валерино:
— В папке есть план, но я посмотрел — этого будет недостаточно.
— Ничего не поделаешь, — ответил Валерино. — Надо сваливать.
Отец согласился после недолгого раздумья:
— Ты прав. Обойдемся без него.
Это «без него» было подобно удару ножом в сердце. Почему он не осмелился сказать прямо мне: «Обойдемся без тебя»?
Я почувствовал, как рядом со мной шевельнулась Мади. Взгляд ее был устремлен на ящик, метрах в двух справа от нас. Я посмотрел туда. Кухонный нож. Жалкий, заржавленный кухонный нож.
— У нас нет главного! — проворчал Валерино.
Отец взял в руки бежевую папку, которую я получил от нотариуса.
— У нас есть признания и доказательства. Разве не это главное? А карту изучим на свежую голову. И найдем! Он все равно ничего не помнит.
Он… Еще один удар в сердце.
— Как скажешь, — буркнул Валерино. — Ты не мог раньше с ним поговорить?
— Представь себе, именно этим я и занимался, когда ты позволил девчонке стянуть у тебя пушку!
— Ладно, все, пора с этим кончать. Сколько можно торчать здесь?
Мади метнулась к ящику, рассчитывая схватить нож. Она почти успела, но отец припечатал ее запястье к столу.
— Брось, не то придется сделать тебе больно.
Мади попыталась вывернуться, вспомнив, должно быть, свои занятия капоэйрой, но он поймал ее за другую руку и выкручивал до тех пор, пока она, вскрикнув от боли, не выронила нелепое оружие.
Отец грубо толкнул Мади к нам.
— Ублюдок, — прошипела она и плюнула на пол.
У меня в голове все взорвалось. Думать я не мог. События неслись передо мной, непостижимые, нереальные и все более ужасные.
Однако худшее было впереди.
Отец отпихнул в сторону несколько валявшихся на полу коробок, под ними был люк. Он откинул крышку:
— Вперед! Все трое.
Мы застыли в отупении, и Валерино снова поднял пистолет. У меня в голове билось слово из двух слогов, но я не мог его произнести. Больше не мог.
Папа.
Может, если я заговорю, поймаю его взгляд, он отреагирует? Только нужно произнести это убедительно, с любовью, даже с обожанием.
Арман и Мади уже скрылись в люке.
Я остался один.
Мне надо было сказать «папа» в последний раз. Во второй и в последний?
Я открыл рот, но отец уже повернулся ко мне спиной, сделал несколько шагов, наклонился и вытащил из стоящего в углу ящика длинный провод.
Равнодушно.
Я ничего не сказал.
Молча нырнул в люк, спустился в подвал. Валерино наклонился к нам, и я испытал дурацкое облегчение, оттого что последним в квадрате света, который вскоре исчезнет над нашей могилой, вижу не лицо отца.
— Мало кто знает о существовании этого выдолбленного в граните помещения, — сказал Валерино. — Не питайте иллюзий, малыши. Мне очень жаль, но вы оказались в неподходящий момент не в том месте.
Он закрыл люк, и подвал погрузился в полную темноту. Мы почти не дышали, прислушиваясь к шагам наверху. Ждали, что услышим, как лязгнет засов или как с шумом подвинут стол, чтобы придавить крышку люка, но никаких звуков не было.
Тишина.
Долгая.
А потом вдруг оглушительный грохот.
Люк не загородили столом, на него свалили все здание.
— Они взорвали сарай! — взвизгнул Арман. — Весь поганый сарай обрушился, и мы заперты внизу. Никто не знает, что мы здесь. Никто не знает, что этот подвал вообще существует! Даже если кто-то пройдет мимо, даже если мы будем орать как ненормальные, нас не услышат.
Мади молчала.
Я не видел ее в темноте. Была она там или нет?
— Мы пропали, — не умолкал Арман, он был близок к истерике. — Мы здесь подохнем!
И тут в темноте раздался голос Мади. Она произнесла несколько слов, и самое страшное — я не мог упрекнуть ее за то, что она это сказала.
— У тебя довольно крутой папаша, Колен.
50. Секрет Люсьена Верже
Суббота, 19 августа 2000, 11:37
Дорога к перевалу Клер, Ницца
Габриель Бордери потянулся за папкой, но вдруг передумал.
— Как насчет второй бутылки?
— Вообще-то мне надо ехать… Впереди тысяча двести километров.
— Но не прямо сейчас?
— Ваша правда.
Габриель снова отправился в погреб и вернулся с бутылкой «Вон-Романе» 1989 года. Плеснул, попробовал.
— Ага! Движемся в верном направлении. Уже получше.
Симон не заметил разницы во вкусе по сравнению с первой бутылкой, но ничего не сказал.
— Ну так что, открываем папку? — спросил Бордери.
— Вы в нее так и не заглянули? — удивился Симон.
— Один раз, десять лет назад, когда получил. С тех пор она лежала в этом сейфе.
— Да, десять лет — срок недолгий, — с легким раздражением откликнулся Симон. — Значит, это не копия того досье, что у нотариуса?
— Нет. Как сказал мне Жан, здесь совсем другие бумаги. Папка, оставленная у Бардона, предназначалась Колену, в нее он сложил документы на право собственности, личные воспоминания, а еще письмо, то самое, в котором он снимает с себя вину и обвиняет настоящих преступников, называет имена всех, кто был замешан в махинациях «Семитим», приводит факты… Еще он оставил там карту острова, план подземелий, с указаниями, где искать Безумство Мазарини.
— Карта острова сокровищ! Значит, он нашел Безумство Мазарини?
— Видимо, да. Ему можно верить. Перед тем как уйти, он сказал мне странную вещь, что-то вроде: «Я показал Колену настоящую тайну Безумства Мазарини. Карта, которую я оставил у нотариуса, поможет ему вспомнить. Но карта сама по себе бесполезна. Как и воспоминания Колена».
Симон допил вино и тут же почувствовал, что делать этого не следовало. У него закружилась голова.
Ему надо ехать. Партия разыгрывается на острове, прямо сейчас, а он даже встать, похоже, не может.
— А в вашей папке что? — спросил он.
— Туда Жан собрал все, что нашел про Безумство Мазарини. Все исследования за двадцать лет. И сказал примерно следующее: «Ты единственный из моих друзей, кто достаточно богат, чтобы наплевать на Безумство Мазарини. Но если Колен захочет узнать больше, узнать, как я это понял, тогда дай ему прочитать все материалы моих исследований. Может быть, его это заинтересует. Может быть, он будет так же увлечен историей, как я». Помню, что он прибавил странную фразу, смысла которой я так и не уловил. «Когда ты узнаешь правду, я в своей могиле услышу, как ты назовешь меня сволочью!»
Габриель Бордери тоже допил вино. Похоже, голова у него была крепче, чем у Симона. Он прошелся по белоснежной плитке, глядя на бухту Ангелов, на бирюзовую воду и белые паруса.
— Насколько мне известно, — обернувшись, сказал он, — Жан открыл свой секрет маленькому Колену во время последнего общего застолья ассоциации — застолья, которое стало началом конца.
— Прямо-таки Тайная вечеря, — заметил Симон. — Жан Реми возомнил себя Иисусом?
— Возможно, — согласился Бордери. — По меньшей мере, пророком. Но одно несомненно: он так и не воскрес. К сожалению… — И задумчиво покрутил в руках пустой бокал.
Симон смотрел на оранжевую папку.
— Откроем?
Габриель Бордери развязал ленточки. Листов было много, около сотни. Бордери быстро перебрал их.
— Двадцать лет исследований! — Он вернулся к началу. — Поехали. Триста лет истории. Первый источник — то самое письмо мадам де Севинье. Неистощимое богатство Мазарини, которым он и обольстил французский двор, которое помогло ему короновать юного Людовика XIV.
— Я в курсе, — вставил Симон.
— Читаешь «Островитянина»? Жан Реми первым обнаружил это забытое письмо. Я думаю, что вся его страсть и родилась из этих нескольких строчек. Аббатство. Клад. Признаюсь, поначалу я ему не верил. Выстроить целую теорию, посвятить жизнь исследованиям с единственной отправной точкой — письмом мадам де Севинье. Ее письма — сплетни той эпохи.