Разрушенная ферма Люсьена Верже, остров Морнезе
Сначала я принял это за луч маяка, но он не двигался по кругу. Луч замер на ферме, залил комнату резким светом.
Валерино бросился к окну, попытался что-нибудь рассмотреть, но его ослепил мощный прожектор.
— Какого черта, что там происходит? — крикнул Максим Приер.
— Я не зна…
Валерино не успел договорить. В комнате загрохотал мужской голос:
— Валерино. Дюкурре. Выходите и сдавайтесь без сопротивления. Вы окружены.
Валерино локтем выбил стекло и, держась от окна сбоку, оглядел заросшее сорняками поле перед фермой. Обернулся к Тьерри и Приеру:
— Легавые! Больше десяти машин. Черт. Как они могли нас найти?
Он злобно посмотрел на меня.
Непонимающе.
Тьерри шагнул вперед. Не скрываясь, подошел к окну.
— Все кончено, Жан-Луи. Мы рискнули и проиграли. Не будем строить из себя ковбоев. Сдаемся!
Валерино бросился к люку, через который мы попали на ферму.
Из тоннеля доносились глухие удары: полиция пробивала завал, устроенный Валерино с сообщниками.
— Мы в ловушке! — истерично выкрикнул Приер. — Заперты как крысы! Вот и все, чего мы добились.
— Нет! — заорал Валерино. — У нас есть козырь! — Он повернулся ко мне, в глазах полыхало безумие, он уже не сдерживал себя. — Заложник! Они не станут стрелять в заложника.
Максим Приер в ужасе уставился на него:
— Все кончено, Жан-Луи. Куда ты пойдешь со своим заложником?
— До лодки меньше километра.
— И что потом? — спросил Приер. — Думаешь, у них лодок нет? И вертолетов?
Через разбитое окно снова загремел усиленный динамиком голос:
— Выходите без сопротивления. У вас нет никаких шансов. Все выходы под контролем. Сначала выпустите Колена Реми, потом выходите, положив руки на голову, без оружия.
— Все кончено, Жан-Луи, — повторил Максим Приер. — Хватит, поразвлекались десять лет благодаря твоим дурацким выдумкам. От диверсии в тоннеле до похищения малолетки. Ты сказал, что крови не будет. Помнишь, Жан-Луи? Крови не будет. Извини, но я сдаюсь. В конце концов… — Приер внезапно усмехнулся, — в конце концов, лично я никого не убивал. У меня даже оружия нет.
— Я тоже сдаюсь, — хмуро сказал Тьерри.
Брижит промолчала. Так и сидела, съежившись, рядом с камином.
Приер шагнул к двери, ведущей во двор.
— Стой! — крикнул Валерино и направил пистолет на сообщника. — Стой! Сдавайся легавым, если хочешь, а меня они не поимеют.
Теперь он снова целился в меня, знаком приказывая встать. Я подчинился. Он схватил мою правую руку и резко завел за спину. Он боли у меня ноги подкосились.
Он чуть ослабил хватку.
— Шагай. Открой дверь. Мы выходим.
Я буду его щитом! Если попытаюсь что-нибудь сделать, он без колебаний меня пристрелит.
А будут ли стрелять полицейские? Скорее всего, снайперы наготове, но пойдут ли они на риск?
Но лучше шальная пуля, чем бегство с психопатом.
Валерино в последний раз оглядел сообщников — ни один не сдвинулся с места. Похоже, никто не собирался следовать за ним.
— Открой дверь! — заорал он и снова выкрутил мне руку.
Свободной рукой я отодвинул щеколду. Толкнул. Дверь не открылась.
— Ногой, — приказал Валерино.
Я с силой пнул дверь, и она распахнулась. Валерино еще больше заломил мне правую руку, притиснул меня к себе.
В глаза ударил слепящий свет. Я отчетливо расслышал поспешный приказ:
— Не стрелять! Он вооружен. У него мальчик.
Валерино подтолкнул меня.
Чего они ждут?
Валерино заставлял меня медленно продвигаться вперед.
Да стреляйте же, какого черта!
И ничего. Тишина.
Внезапно я понял, что рука моя свободна.
Тишина стояла оглушающая.
Пальцы Валерино разжались, пистолет упал в мокрую траву. Его жилистое тело осело на землю.
Я повернулся.
Валерино лежал у моих ног.
В луже крови.
А передо мной стояла Брижит, растерянная и призрачная в этом режущем белом свете. В руке она сжимала старую ржавую косу, с лезвия текла кровь.
Следом за ней, положив руки за голову, вышли Тьерри и Приер. Я, наверное, виделся Брижит лишь черным силуэтом. Она прошептала:
— За Анну. За твою маму.
Потом все происходило очень быстро. Человек десять в пуленепробиваемых жилетах набросились на Максима Приера, Тьерри и Брижит. Их увели в фургон, взвыли сирены.
Темноволосая женщина в полицейской форме подошла ко мне, отвела в сторону. Наверное, психолог. Вопросов она почти не задавала, но держалась рядом. Я не заметил, как тело Валерино унесли, от этого зрелища меня избавили.
Внезапно на дороге резко затормозила машина с логотипом «Островитянина». Значит, напоследок придется выдержать допрос журналиста.
Но, к моему изумлению, с заднего сиденья выскочили Мади и Арман.
— Восемьдесят на одиннадцать часов! — вопил Арман. — Колен, ты гений! Мы с тобой оба гении!
Мади молчала. Только улыбнулась, крепко обняла меня и долго не отпускала. Я чувствовал, как ее сердце бьется совсем рядом с моим, — так же, как три дня назад, когда няня Мартина прижимала меня к себе, только такой пышной груди, как у няни, у Мади не было. И тянулось это куда дольше, чем дружеское объятие. Наконец Мади меня отпустила. Кажется, она смутилась не меньше моего.
— Я рада, что ты живой, Колен.
Арман так и сиял. Увидев его круглое лицо, его очки, его хилое тело, я начал успокаиваться.
— Похоже, ты миллиардер! Сирота и миллиардер. Вот это да… Про телок теперь и говорить нечего, сам понимаешь…
И, словно подтверждая предсказание Армана, ко мне подошла блондинка в нелепом обтягивающем платье из пурпурного бархата. Настоящая женщина-вамп из кино про гангстеров, разве что чуть старше положенного.
— Клара, — представил ее Арман. — Дико сообразительная секретарша. Но на нее, Колен, не засматривайся, ей только старичье нравится!
Клара улыбнулась, сверкнув белыми зубами.
— Дидье Дельпеш просил его извинить. Уехал в редакцию. Решил выпустить специальный номер «Островитянина».
Я поморщился.
— Ты его должник, — сказала Клара. Она протянула мне мобильник:
— Возьми. С этим человеком ты незнаком, но он хочет с тобой поговорить. Ему ты тоже многим обязан.
Я взял трубку.
— Колен Реми? — произнес молодой и бодрый голос. — Это Симон Казанова, из мэрии, помните меня? Как же я рад, что вы живы.
— Спасибо, — пробормотал я, ничего не понимая.
— Прямо сейчас я, пожалуй, немного посплю, но уже утром буду на Морнезе. Столько всего пропустил, надо наверстать. А главное, у меня есть кое-что от вашего отца, и я должен вручить вам лично. Это передал вам его лучший друг, Габриель Бордери.
— Спасибо, — повторил я растерянно.
— Колен, можете выполнить мою просьбу?
— Да.
— Достаньте для меня из погреба бутылку Безумства Мазарини. Думаю, я ее вполне заслужил.
— Ладно.
Я вернул телефон Кларе, чувствуя себя полным идиотом. Она задумчиво смотрела на меня.
— Этот Симон Казанова слегка задается и упрям как осел, зато далеко не глуп… И довольно красивый парень. Знаешь, Колен, я думаю, что он спас тебе жизнь.
Я промямлил какие-то невнятные слова благодарности, но роковая секретарша уже повернулась ко мне спиной и прижала к уху мобильник.
— Сзади вид лучше, тебе не кажется? — заметил Арман.
Я не ответил.
Мне хотелось помолчать. Побыть одному.
— Колен!
Я узнал монотонный голос отца Дюваля и обернулся. Никогда не видел у него такого красного лица. В одной руке он держал пыльный бокал, который, несомненно, отыскал в старом посудном шкафу на ферме, в другой — бутылку.
Сангвинарии — остров Морнезе — 1914.
Священник с ловкостью профессионального сомелье крутил вино в бокале.
— Колен, я не смог отказать себе в удовольствии и откупорил одну бутылку.
У меня не было сил отвечать.
— И как? — спросил Арман.
— Ну, лучше бы его попробовать несколькими годами раньше. Восемьдесят пять лет хранения многовато даже для особенных вин. Не помешало бы регулярно менять пробку. И надо бы дать ему отстояться…
— Протухло? — встревожился Арман.
Отец Дюваль отпил глоток, подержал вино во рту, потом ответил, взвешивая каждое слово:
— И месяца не прошло с тех пор, как я пил «Шато Кос д’Эстурнель», одно из лучших вин восемьдесят шестого года. Сто пятьдесят евро бутылка. Как минимум. И могу вам сказать, что то вино — кислятина в сравнении с этим.
Мади восхищенно присвистнула.
Отец Дюваль наклонился ко мне:
— Мазарини был прав, Колен, это исключительное вино. Все дело в особенной почве виноградника, такая встречается лишь в нескольких уголках Франции. Старый, забытый всеми виноградник. Твой отец заново его открыл. Если решишь снова возделывать эту землю, возродить виноградник, то слава и богатство, мальчик мой, тебе обеспечены!
Я кивал, толком не понимая, что отвечать, и чувствуя себя дурак дураком.
Мади улыбалась. Мне нравилась ее улыбка.
— Спасибо всем. Спасибо. Можно я побуду один?
С этим я и направился по склону небольшого поля. Я еще раньше приметил этот холм с кривым, старым, засохшим деревом на вершине и теперь опустился на траву, прислонился к теплому стволу. Трава была мокрая, но какое это имело значение. Как я и предполагал, с возвышения открывался великолепный вид на темное море, на маяк, на черные скалы юго-восточного берега. Было слышно, как волны разбиваются о камни.
Я закрыл глаза. И снова открыл. Я, наверное, ненадолго уснул.
Мне было хорошо.
Шум волн. Бескрайнее море.
Горизонт вдали окрасился сиреневым. Волны замерцали.
Уже восходит солнце.
А теперь — новый день, новая жизнь.
Мне еще надо прочесть прощальное письмо отца, то, что он оставил у нотариуса. Полицейские отдадут его мне, когда найдут. Письмо с обвинениями.
Но теперь это может подождать.
Мне было хорошо.