Безумству храбрых... — страница 19 из 43

Стоит случайно стукнут вот этот рог-боек с холодно поблескивающей стекляшкой на конце, и несколько сот килограммов немецкого тротила разорвут тебя в клочья. Сердце нырнуло в ледяной холод, и в коленях стало пусто, как и тогда, под кораблем. Но тогда совсем другое: попался — лежи, а тут... Надо было вызвать тральщик, и пускай он ее срезает тралом. Им за это "гробовые" платят.

Сверху спросили:

— Ну как, спускать?

— Давай.

На шкертике спустили плоскую, как черепаха, противотанковую мину. От запала тянулись тонкие проводки к взрывной машинке наверх.

Федор осторожно принял мину на руки.

— Стоп мину!

Теперь подложить...

Сделать несколько шагов и подложить противотанковую мину под морскую...

Сделать несколько шагов...

Во рту стало сухо и горько. Никак не мог проглотить клейкую горячую слюну. Липкий пот заливал лицо.

Федор, как загипнотизированный, не спускал глаз с рогатого черепа мины и повторял: "Ты должен! Должен!" И тут же оттягивал: "Еще минуточку постою — и подложу. Вот еще минуточку". И вдруг будто кто стал нашептывать: "Жить один раз. Один! Зачем подкладывать? Можно и не подкладывать. Противотанковая рванет так, что и морская сдетонирует".

От счастливой подсказки дрогнуло сердце. С облегчением Федор опустил противотанковую к ногам и торопливо закричал:

— Вира шланг-сигнал!

Хотелось мгновенно оказаться наверху. "Скорей, скорей отсюда!" Спиной, покрытой холодной испариной, физически ощущал прикосновение смерти.

На трап залез одним духом. "Ну, пронесло!"

Степан открутил иллюминатор.

— Подложил?

— Подложил, — невольно отвел глаза Федор и почувствовал, как жарко бросилась в лицо кровь.

— Можно отходить? — спросил Степан.

Федор молчал. Он вспомнил слова Свиридова: "В тебе я уверен. Парень ты честный".

Степан, не дожидаясь ответа, махнул рукой нетерпеливо выглядывавшему из машинного отделения Мухтару.

Мотор фыркнул, катер затрясся мелкой дрожью.

"А вдруг не сдетонирует?" — заледенел Федор.

— Вылазь на палубу! Чего стоишь-то? — сказал Степан, сняв с Федора шлем.

Прислонясь спиной к стене кубрика, стоял Бабкин. Федор на миг встретил его ускользающий взгляд. На губах Бабкина тлела выжидательная улыбка-полугримаса, и она, как крапива, жиганула Федора.

— Стой! — закричал он, трезвея от стыда и злобы на себя.

— Ты чего? — Степан чуть не выронил из рук шлем.

— Глуши мотор! На грунт пойду!

Они встретились глазами, и Степан все понял.

— Глуши мотор! — свирепо рявкнул он.

— Вы что, спятили? — разинул рот Толик, но Степан уже закручивал гайки на шлеме.

Стиснув зубы, сдерживая нервную дрожь, Федор торопился к мине, будто она за это время могла исчезнуть.

"Трус! Шкура! Трус, трус, трус!"

Накипали злые слезы.

Но, не дойдя до мины, вновь остановился. "Ну иди же, иди!" Ноги не слушались.

Мина по-прежнему слегка дергалась на минрепе.

И снова страх, от которого заныли зубы, охватил Федора.

Мелькнула мысль: "Зря пошел!" — но тут же испугался, будто кто мог услышать. "Иди же, иди!" Наверху ждут, а он тут стоит — и ни с места! От бессилия и отчаяния чуть не заплакал.

— Еще шаг, Федя, — тихо сказал кто-то. — Сделай шаг.

"Что это? — вздрогнул Федор. — Мерещится? Кто это? Толик? Ну, конечно, он! Он следит за мной, он вместе со мной!"

— Сделаю, — прошептал Федор.

И сделал шаг.

Другой...

Он поднял противотанковую мину и поднес ее к морской. "Вот так!"

Крупная нервная дрожь била тело. Радостный холодок теснил сердце, и оно стучало где-то в горле. "Вот так!"

Федор вдруг почувствовал себя сильным и свободным человеком. "Вот так! Стой, куда торопишься?"

— Чего бурчишь? — спросил Толик. — Все, что ль?

— Все, — сдерживая радостную дрожь в голосе, ответил Федор. — Подбирай шланг-сигнал! — И тут же торопливо приказал: — Помалу, помалу только!

С замиранием сердца чувствовал, что вот сейчас может приказать: "Стоп шланг-сигнал!" — и вернется к мине. Сам! Добровольно! И не испытает при этом леденящего страха. "Безумству храбрых поем мы песню!"

На трапе не удержал радостной улыбки:

— Теперь можно...

Мощный взрыв выбросил грязно-белую массу воды, похожую на гигантское серебристое дерево. По борту катера цокнул "водяной молот".

— Лопнул мой пузырь, — высоким голосом сказал Федор и стал скручивать вздрагивающими пальцами цигарку. Прикурил, с наслаждением затянулся отрезвляющим махорочным дымом.

— Да, — ответил Толик, поняв, что Федор говорит не только о мине, и преданно дотронулся до плеча друга.

Степан, перематывая бухту шланга, допытывался у Женьки:

— Как ты ее проглядел?

— Я говорил, — раздраженно бросил Женька, изогнув красивую бровь.

— Мог он ее не заметить? — обратился Степан к Федору.

Федору показалось, что Женька напружинился от этого вопроса.

Что мог сказать Федор? Он сам случайно увидел, да и мина взорвана, чего уж теперь!

— Мог не заметить, — ответил Федор.

Степан больше не спрашивал. Но Федор долго еще ловил его вопрошающие и догадливые взгляды.  


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 

Команда катера получила приказ выйти на кильдинский плес и обследовать недавно затонувший английский транспорт.

Катер шел по заливу. Федор стоял на палубе и курил, прислонясь к рубке.

Вот и в Заполярье пришло лето.

Целыми сутками не заходит солнце. Странно видеть часа в два ночи солнце на небе, но и к этому ребята уже привыкли. Знакомая картина и сейчас перед глазами: скалистые сопки, поросшие то мягким, как плесень, мхом, то жесткой щетиной бурых трав, то ползучим кустарником. В расщелинах береговых скал матово искрятся фарфоровые пласты неистаявшего снега, хотя уже июнь.

Скоро открытое море. Вон уже Екатерининская гавань!

Вход в гавань закрыт противолодочными сетями, сверху болтаются боны. Сейчас боны разведены: в бухту втягивается подводная лодка. Из носовой пушки ее сверкнул огонек, и эхо многократно повторило выстрел в голых гранитных скалах.

Выстрел не удивил Федора. Он знал флотский обычай: оповещать о победе выстрелом. Сколько выстрелов — столько потоплено кораблей.

Теперь экипажу лодки преподнесут жареного поросенка. Таков второй обычай флота. Вернулась подводная лодка с победой, отрапортовала громогласно о своем походе, а на берегу уже подсчитывают, сколько сделано выстрелов, и по количеству их жарят поросят.

И другие корабли, возвращаясь из походов, рапортуют о победах орудийными холостыми выстрелами, а торпедные катера дают очередь из пулеметов.

Скоро море. Что за транспорт лежит там? Говорили, что торпедирован.

Сколько их на дне! Сотни!..

На карте, что висит в кабинете командира аварийно-спасательного отряда, крестиками обозначены места затонувших кораблей. Эти крестики густо усеяли все Баренцево море. Лежат на дне катера, эсминцы, тральщики, корветы, траулеры, транспорты: русские, американские, английские, немецкие.

Много их обследовал за время службы на Севере Федор и достал не один...

Волна стала круче. Катер вышел из горла Кольского залива и взял курс на кильдинский плес. Знобко дохнуло открытое море. Федор поежился и окинул взглядом бескрайнюю бугристую пустыню.

Ветер свежел. "Не даст работать", — подумал Федор с тревогой. Докурил цигарку и щелчком выбросил окурок за борт. Постоял еще, дыша вольным морским ветром, и спустился в кубрик.

Степан в одной тельняшке клеил запасную водолазную рубаху. Банка с клеем норовила удрать по рундуку в угол. Степан каждый раз вовремя ловко подхватывал ее.

На другом рундуке в непринужденно-ленивой позе лежал Женька. Закинув руки за голову, смотрел в подволок. В углу рта — мундштук с розовой английской сигареткой из морских водорослей. У него всегда что-нибудь заграничное: или настоящий "кэпстен", или "честерфилд", или американские сигареты с верблюдом на пачке, или вот эти.

Толик тоже был здесь и листал словарь.

Федор вытер сапоги о пушистый мат из оческов манильского троса, искусно сплетенный Жигуном, выпил кружку пахнущей железом воды из бачка и сказал:

— Свежеет. Не даст работать.

— Ничего, — отозвался Степан. — К борту "Таймыра" пришвартуемся, он закроет от волн. Да и утихнет еще, пока дойдем.

Продолжая прерванный разговор, спросил Толика:

— Ну зачем мне твой французский? Это тебе или вот Федору. Отслужите — учиться пойдете. А я в колхоз вернусь, на комбайн. Мне машину знать надо, а не какие-нибудь там аля-тру-ляля. Я бы с Мухтаром поменялся местами.

Он кивнул на переборку в машинное отделение, где работал двигатель, похрюкивая как поросенок. (Выхлопной патрубок временами скрывался под волной.) Степан мечтал быть мотористом.

— Ну а вдруг в колхоз приедут французы? — не отступал Толик. — Делегация. А ты им на чистом французском: "Бонжур! Простите, вы говорите по-французски?"

Степан захохотал, показывая плотные, в линеечку, зубы.

— Если приедут, я им и на русском что надо растолкую. После войны русский язык во всем мире понимать станут. Дай-ка доместик.

Толик подал кусок прорезиненной ткани, намазанный клеем.

— Мне бы свой как следует знать, — продолжал Степан. — А то вот, к примеру, просто жареный карась через одно "н" пишется, а если в сметане жаренный — то через два "н". Ну, а в масле с луком зажарить — сколько "н" надо? Так и карася не захочешь!

Степан прихлопнул заплату на водолазной рубашке, полюбовался, вздохнул:

— Как вспомню колхоз, так сердце застучит. Стоишь, бывало, на комбайне, как на капитанском мостике. Красота!.. Не верится даже, что это было.

Степан затуманенно поглядел в иллюминатор.

— Будто сто лет назад. — Тихо улыбнулся. — Комбайнеры — те же моряки. К качке привыкшие. Ты видел, чтобы меня укачивало?

— Нет, — признался Толик.