то раскол в японском правительстве слишком глубок, чтобы страна могла предпринять решительные действия против Советского Союза. Тем не менее какое бы то ни было соглашение между двумя наиболее могущественными и непредсказуемыми врагами СССР на западе и на востоке было кульминацией всех опасений Москвы.
Полученная от Зорге информация вызвала переполох в Кремле и передавалась по всем руководящим инстанциям – вернувшись даже обратно в Токио, где посол СССР в Японии Константин Юренев рассказал своему американскому коллеге послу Грю, что “у его правительства появились весомые доказательства существования секретного военного пакта”[76]. Теперь все дипломатические шаги России, начиная с 1936 года и почти до начала Второй мировой войны, были подчинены одной цели – избежать войны на два фронта с Германией и Японией.
У Зорге были все основания быть довольным своей работой. “Надеюсь, что скоро ты будешь иметь возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем”, – писал он Кате[77]. Но Зорге глубоко заблуждался, если считал, что его выдающуюся работу в Токио принимают в Москве с благодарностью. В конце ноября он попросил Айно срочно встретиться с ним. “Нам всем, и мне в том числе, приказано вернуться в Москву, – сообщил он Айно. – Немедленно, через Владивосток”. К тому моменту Зорге уже принял решение ослушаться приказа Урицкого. “Расскажи нашему начальству о том, какие у нас образовались превосходные связи. Я вернусь не раньше апреля”.
У Айно, несмотря на дурные предчувствия из-за причин, побудивших Центр внезапно отозвать всех своих агентов, подобного оправдания не было, и она согласилась вернуться. Чтобы избежать гнева 4-го управления, она попыталась уговорить Зорге подчиниться приказу. И он снова отказался. “Я лучше знаю, что мне делать”, – сказал он[78].
Глава 11Кровавая баня в Москве
В раю атеистов души таких людей, как Зорге, могут покоиться с миром.
Зорге был прав: его решение пойти наперекор Центру, вероятно, спасло ему жизнь. Вернувшись, Айно в тот же год оказалась в ГУЛАГе наряду с тысячами других лояльных товарищей по Коминтерну. Сталин наконец запустил машину террора, которую создавал уже много лет. К концу 1938 года советская тайная полиция (к 1937 году известная как НКВД, или Народный комиссариат внутренних дел) методично рапортовала об арестах 1548366 граждан – многие из которых были членами партии – по обвинению в контрреволюционной деятельности и саботаже. 681692 из них были расстреляны[2]. В результате сталинского Большого террора партийные ряды будут разгромлены, а аппарат 4-го управления окажется почти полностью ликвидирован. Из 492 сотрудников Коминтерна 133 оказались за решеткой или были расстреляны. Арестованы были трое из пяти советских маршалов, 90 % всех командармов и комкоров РККА, 80 % полковников РККА и 30000 менее высокопоставленных офицеров[3].
Что именно спасло Зорге жизнь – здравомыслие, на которое он так беспечно сослался, интуиция или же его невероятное дьявольское везение? К моменту их разговора с Айно в Токио в ноябре 1936 года уже были очевидные свидетельства масштабной расправы – чистки, о которой Виртанен предупреждал Зорге, когда они выпивали за ужином в “Большой московской гостинице” в Москве. В августе 1936 года состоялся публичный процесс над Григорием Зиновьевым и Львом Каменевым, двумя самыми видными бывшими членами партийного руководства, выступавшими против расширения влияния Сталина, которых судили вместе с четырнадцатью другими старыми большевиками. После признания в заговоре с целью убийства Сергея Кирова и самого Сталина все подсудимые были немедленно расстреляны[4]. К 11 октября, когда Политбюро проголосовало за назначение верного лакея Сталина Николая Ежова на место наркома НКВД вместо Генриха Ягоды, Большой террор вот-вот готов был перекинуться на уровень ниже – на рядовых членов партии.
Ежов сделал себе имя, лично руководя показным процессом над Каменевым и Зиновьевым – “работал без остановки, без отпуска и, похоже, даже не болел”, вспоминал Ягода, еще находившийся в должности его начальника. Учинив эту кровавую расправу, амбициозный Ежов взялся за “реструктуризацию работы самого НКВД”, где, как он полагал, “в руководстве царят настроения самодовольства, спокойствия и хвастовства… теперь они мечтают лишь о наградах”[5]. Едва Ежова наградили за проявленное рвение руководящим постом в НКВД, он принялся за масштабную чистку партийных и армейских рядов и аппарата внешней разведки от шпионов и предателей.
Ежов пришел к власти с подробным планом по устранению “агентов служб внешней разведки, замаскированных под политических эмигрантов и членов близких партий”, якобы проникших в ВКП(б). Доклад Ежова “О мерах по защите СССР от проникновения шпионских, террористических и подрывных элементов” был получен ЦК в феврале 1936 года. Он учредил комиссию во главе с новым руководителем ОМС Коминтерна Михаилом Москвиным, которая составила подробные списки подозрительных иностранцев, связанных с Коминтерном, МОПРом и Профинтерном. Москвин был не тем, кем казался. Его настоящее имя было Михаил Трилиссер, а настоящая должность – руководитель Иностранного отдела НКВД. В Коминтерн он был направлен под новым именем в августе 1935 года специально для того, чтобы вычислить предателей.
Трилиссер не мелочился. К 23 августа он представил НКВД список из 3000 товарищей, подозревавшихся “в саботаже, шпионаже, провокациях и т. д.”. Несколько сотен немцев-коммунистов, бежавших из нацистской Германии или специально, как Зорге, приглашенных в СССР на работу в Москве, были ликвидированы. Более тысячи были переданы нацистским властям в Германии[6]. Казнены были руководители индийской, корейской, иранской, монгольской и турецкой компартий – в том числе и бывший любовник Агнес Смедли Вирендранат Чатопадайя[7].
Старый товарищ Зорге по Коминтерну Леопольд Треп-пер вспоминал ужасные ночи в ожидании ареста. “В нашем общежитии, где были партийные активисты из всех стран, не спали до трех ночи… Ровно в три свет автомобильных фар пронзал тьму… мы стояли у окна и ждали, где остановится машина”[8].
РККА – в параноидальном представлении Сталина и Ежова – была глубоко скомпрометирована заключенным более десяти лет назад секретным соглашением о сотрудничестве с Германией. В период с 1924 по 1933 год значительная часть высшего офицерского состава Красной армии тесно взаимодействовала со своими немецкими коллегами, в том числе с Ойгеном Оттом, когда он играл роль посредника Sondergruppe R. Сотни людей принимали участие в военном обмене. Многих даже принимали на старшие курсы Германской военной академии в Берлине, где немецкие и советские офицеры занимались совместной разработкой замысловатых оперативных тактик сокрушения обороны общего врага, Польши. Да и само понятие блицкрига, молниеносной войны, было сформировано в ходе секретных маневров германской армии на белорусских равнинах при содействии Советского Союза[9].
Почти все советские офицеры, когда-либо бывавшие в Германии или сотрудничавшие с рейхсвером, были убиты в ходе чисток. В их числе был и маршал Михаил Тухачевский, арестованный в мае 1937 года по обвинению в создании “антисоветской троцкистской” военной организации и шпионаже на нацистскую Германию. Немцы с радостью приложили руку к уничтожению своих бывших коллег. Стряпая доказательства заговора Тухачевского и других советских высокопоставленных военных против Сталина, НКВД запросил о них более полную информацию у Рейнхарда Гейдриха, главы Службы безопасности рейхсфюрера (Sicherheitsdienst, или СД)[10]. Гейдрих, увидев исключительную возможность подыграть Сталину, подтолкнув его к устранению его лучших генералов, сфальсифицировал документы, касавшиеся Тухачевского и других командиров РККА, и передал их Советскому Союзу через президента Чехословакии Эдварда Бенеша. В своем стремлении уничтожить всех своих потенциальных врагов и соперников в Генштабе СССР Сталин готов был обратиться за помощью даже к нацистам, которые с радостью ухватились за возможность содействовать ему в уничтожении лучшего офицерского состава СССР.
Точно так же Сталин был убежден, что советская разведка насквозь пронизана “вредителями, подрывниками, фашистско-троцкистскими шпионами и убийцами, внедрившимися в наши эшелоны власти”. Лично посетив штаб-квартиру 4-го управления в мае 1937 года, Сталин заявил, что “все руководство оказалось в руках Германии”[11].
Рихард Зорге, знал он об этом или нет, оказался в опаснейшем положении. Он был немцем в составе советской разведки. Он когда-то был членом Коминтерна и тесно общался со многими высокопоставленными лицами, оказавшимися под арестом или под подозрением. Он был офицером Красной армии, значительная часть руководства которой была запятнана связями с Германией. Он был агентом разведки, много лет прожившим без всякого надзора за границей.
Очевидно, что Зорге почуял опасность, когда в ноябре 1936 года Ежов приказал отозвать всех агентов 4-го управления из всех стран мира. Однако есть вероятность, что, когда Зорге пообещал вернуться в Москву к апрелю 1937 года, он имел в виду именно это. Его единственным личным контактом с Е1, ентром были агенты 4-го управления, например Айно Куусинен. В Токио он избегал контактов с любыми русскими, особенно с советскими дипломатами, которые в любом случае не знали, кем он был на самом деле. Новости о чистках косвенно просачивались в сообщениях западных корреспондентов, например Уолтера Дюранти (который в своем знаменитом репортаже о массовом голоде 1931–1932 годов, удостоенном Пулитцеровской премии, написал: “Не разбив яиц, омлета не приготовишь”). Радиограммы Е(ентра содержали лишь сухое перечисление перестановок, произошедших в штаб-квартире 4-го управления, никак не отражая панических настроений, нараставших по мере того, как НКВД громил военную разведку.