Безупречный враг — страница 19 из 137

— Я знаю про твою отмычку, — признался Боу.

— Вот еще, — не на шутку испугалась Элиис.

Всем в охране понятно, что вскрыть замок комнаты силой капли божьей, дарованной старшим детям Сиирэл, сирин не сумеет. Ее связь с океаном бесполезна вдали от его вод: так записано во всех книгах, и это правда. К тому же девочка, выросшая в горной долине и под строгим надзором доставленная на Гоотро, ни разу не касалась живого моря. Элиис, как осторожно предположил Эраи Граат, пока не вполне сирин, ее дар не раскрылся. И тем более она не способна на побег… Предусмотрительная Элиис позаботилась о том, чтобы обзавестись хотя бы слабой, но все же надеждой обрести свободу. И старательно скрывала свою маленькую тайну: гвоздь, ловко припрятанный ею в хлебную лепешку еще в родном селении.

Нищий пастух, которого Элиис теперь с трудом вспоминала и совсем отвыкла считать родным, получил за дар дочери звонкое золото. И сам слезно благодарил араави за доброту богини, сам без раздумий толкнул дочь в руки стражей. Еще бы: в один миг нищий, никому не нужный в селении человек стал первым богатеем долины! «Что долина, — читалось в лихорадочном блеске глаз, — все горы станут мне завидовать!» Золотых граонов пастух до того дня не то что в руках не держал — издали не видел! Элиис не плакала, покидая дом.

Она помнила наставления Юго, много раз повторявшего: «Люди сами должны строить жизнь и сами отвечают за свои ошибки и слабости». Будущий моряк взахлеб рассказывал о славных капитанах и гордых борцах с пиратами, которые не боятся никого и ничего.

Элиис не считала себя годной для великих подвигов. Но все же сказанное помогло собраться с силами. Она вытребовала разрешение собрать в дорогу узелок — вещи и хлеб. А гвоздь всегда лежал в кармане, оттягивая ткань. Он был большой, удобный, острый на одном конце и широкий у шляпки, прокованный четырехгранником. Полезный: соседские дети травили нищую дочь пастуха, и она привыкла ходить с «оружием». Перепрятать гвоздь из кармана в хлеб удалось одним неприметным движением. И вовремя. У самого порога Элиис тщательно и бесцеремонно обыскала сирена араави, Лоота. Но ничего опасного не нашла, лишь повыдергивала острые костяные шпильки из волос, порылась в узелке — и тем уняла свою подозрительность, напоенную жаждой сока ош.

Год за годом Элиис точила свой «ключ», гнула, прилаживала для дела. И думала. Чтобы сбежать, надо иметь очень точный план, надежный. Охрана опытна, а сирин — весьма ценная пленница. При ней не обсуждают дороги, не делятся впечатлениями об окрестностях крепости и не говорят о городе. Впрочем, семь лет — срок изрядный, Элиис успела подслушать многое, упомянутое мельком, и составить из обрывков довольно цельную, как теперь представляется, картину.

Боу погладил по волосам, утешая без слов:

— Ну что ты, сестренка, разве мы с мамой тебе враги?

— Вы моя семья, — кивнула Элиис, успокаиваясь.

— Мама умеет обыскивать, — подмигнул сирена. — И я тоже совсем не глуп, в побегах побольше всех иных сирен понимаю. Твою комнату я осматривал раза три только в первый год. Еще я сам немножко переделал тайник для гвоздя, чтобы другие не нашли его, обыскивая после меня. Не заметила?

— Нет, — расстроилась Элиис. — Почему не отобрал?

— Тебе с гвоздем было спокойнее, я понимаю, — тихо рассмеялся Боу. — Он вроде обещания свободы, ведь так?

Элиис виновато кивнула. Вот и исчезла ее единственная тайна. Которой, оказывается, и прежде не было. Хотя Боу прав: гвоздь — не более чем способ самоуспокоения и вернее того — самообмана. Настоящей надежды обхитрить всех сторожей он не давал.

Боу немного помедлил, переждал, пока уляжется разочарование сирина. Элиис вздохнула, расставаясь с прежними представлениями. Смущенно дернула плечом. И Боу счел, что можно переходить к основному делу. Ведь на лице Элиис нет ни озлобленности, ни упрямой обиды, ни затаенного желания сбежать немедленно и тем отомстить обманщику араави и всему Древу, не способному дать сирину и малой свободы. Хотя в глаза всякий называет Элиис родней богов, кланяется — и не исполняет самого главного желания божественной…

Боу снял с пояса мешочек и положил на пол три узорных деревянных украшения: браслет из тонкого бамбука, согнутого еще во время роста, подвеску для шейного ожерелья и гребень для волос.

— Это что такое? — заинтересовалась Элиис. Тронула жемчуг отделки украшений. — Красиво.

— Новые отмычки, — улыбнулся Боу. — Самые наилучшие. Я выбирал, заказывал недостающее, я же и прятал в деревяшку. Узор южных островов, ни намека на наш запад, столь неприятный всем прочим араави и стражам, я и это продумал, учел.

— Отмычки, — не поверила услышанному Элиис. — Сам отдаешь мне в руки ключи от замка и от свободы…

— Учти: на самый крайний случай, — строго уточнил Боу. — Иначе Граат без всякой жалости снесет мне голову, так и знай. Он хоть и добрый, так многим кажется, особенно со стороны, а все одно — непрост. Эраи — настоящий владыка. Пользу для островов он ставит выше хороших отношений и даже дружбы.

— Ничего не понимаю, — призналась Элиис. — Так он знает, что ты здесь? И снесет тебе же голову?

— Он знает. Но не одобряет, — поморщился Боу, заранее растирая шею. — Я настоял на своем, Эраи умеет слушать и порой дает доверенным людям право на выбор… и право на ответственность. Я сказал своему араави: если за нашего сирина возьмутся всерьез, — грустно прошептал Боу, глядя на Элиис совсем прямо, не мигая, — ты можешь погибнуть. Вы, сирины, упрямы настолько же, насколько и беззащитны. Вас губит беспросветное отчаяние. Легенда гласит, что вы превращаетесь в волну и исчезаете… В жизни, без всяких легенд, худшее уже не раз приключалось, есть записи в хранилище главного храма: теряя надежду и сам смысл жизни, вы лишаетесь разума. Это не легенда, Элиис, это грустная и страшная правда. Эраи знает. Он выслушал меня и сказал: лучше мы тебя потеряем на время, чем навсегда.

— На время? — удивилась Элиис.

— Если станет окончательно плохо, — посоветовал Боу, — беги. Но помни: я дал слово, что ты не станешь пользоваться отмычкой без нужды. Я отвечаю за тебя, сестричка. Почувствуешь дурное — сядь, отдышись, оцени все спокойно. Без слез и отчаяния, понимаешь? Увидишь, что впереди действительно пропасть, что ты на краю и выбора нет, — уходи. И знай: мы тебя не бросим и не забудем, обязательно найдем. Не бойся — тот, кто придет, будет знакомым тебе, надежным человеком. Иным, если явятся обманывать, прикрываясь именем араави Граата и самого кораллового владыки, — не верь.

— Не верить людям совсем не сложно, — горько усмехнулась Элиис.

— Обещай исполнить еще одну просьбу араави, я за тебя уже дал согласие: не удаляйся от берега океана, где бы ты ни оказалась. Это в твоих интересах, у воды никто и ничто не обидит сирина. Все поняла?

— Да.

— Вот и хорошо. У меня мало времени, сиди и слушай. Закрой глаза и не сопротивляйся, я буду говорить, используя дар сирены, чтобы ты лучше запомнила.

Элиис покорно кивнула, затем, почти сразу, приоткрыла один глаз и подмигнула Боу. Сирена сокрушенно вздохнул и рассмеялся:

— Что еще?

— А чем плох мой гвоздь, хитрый братец?

— Тем, что тебя могут перевести в иные покои, и замки не везде просты. Восточный араави умен, в этом ему не откажешь. Слушай и больше не перебивай. Здесь три набора отмычек. Этот, запрятанный в гребне, — от замков, подобных тому, что закрывает двери твоих нынешних покоев. Вот тот, в резной подвеске, — от запоров нижнего яруса. Третий — от верхних комнат в башне. Теперь про крепость. Ты наверняка собиралась сбежать, используя нижний балкон над водой. Слышала о нем от стражи, ведь так?

Элиис сокрушенно вздохнула. Неприятно осознавать, насколько наивно и по-детски незатейливо выглядят твои планы и надежды. Давно просчитанные стражей! Нижний балкон — ловушка… Оказывается, при ней врали день за днем, упоминая вроде бы случайно коридоры, переходы и лестницы. Вливали ложь по капле, незаметно и постепенно.

Зато теперь голос Боу едва слышным шепотом излагал правду. Настоящую и полную. Про план крепости, про верхний балкон и про смены караула. Про коридоры, ниши за шторами, удобные лестницы и малоиспользуемые переходы.

Когда сирена закончил рассказ, Элиис благодарно уткнулась ему в плечо. Широкое — Боу за семь лет вырос и стал настоящим воином. Таким братом нельзя не гордиться!

— Спасибо. Скажи Граату: я не стану убегать, если меня не вынудят. Боу, а сами вы не пострадаете? Раз все так серьезно…

— У нас лучшие сирены Древа, — улыбнулся хранитель. — К нам бегут со всех островов. Прямо дня нет, чтобы кто-то не явился, и ладно бы сирены — теперь приходят и приплывают то неоткупленные, то храмовые служители нижней ветви… Недавно вовсе немыслимое приключилось: к нам привел своих людей высокий аоори севера. Ух и бесился его прежний хозяин! Древняя кровь не предает, это даже не закон, это общеизвестная поговорка, понимаешь? А вот и они почуяли перемены. Оттого и стали мы неугодны. Все, кто лишился ценных людей, и даже те, кто утратил бесполезных, хором и вразнобой требуют вернуть «похищенных». Но как наш араави может отдать беглецов, если полученных назад сирен, например, наверняка станут уродовать и убивать? Граат старается достичь понимания и хотя бы безразличия к наветам со стороны кораллового владыки, на поддержку мы не рассчитываем. Но пока нас не очень-то слышат даже в малом. Не переживай, Эраи умеет настаивать на своем.

— Боу, постой. Я тебе тоже кое-что полезное передам. — Элиис удержала за руку сирену, уже обернувшегося к двери и готового покинуть покои. — Я давно тружусь и собиралась еще поусердствовать, но мы расстаемся надолго и время трудное. Сейчас, найду… Я делала на всякий случай. И, кажется, вышло удачно. Я ведь сирин, хоть и знаю про океан только понаслышке…

Девушка, продолжая бормотать, торопливо рассыпала по полу содержимое большой шкатулки: мелкие раковины, жемчужинки, красивые камешки и осколки кораллов, скругленные и отшлифованные в волнах прибоя. Все их в разное время принесли или сам Боу, или Лоота, или даже Эраи Граат. Сирин сосредоточенно перебирала шуршащие осколки прибоя, сухие и тусклые здесь, в душной темной комнате, вне волн океана. Наконец обнаружила искомое, гордо подняла на раскрытой ладони. Всего лишь крошечная закрытая двустворчатая ракушка, в несколько слоев залитая горячим воском. Едва различимая даже по форме сквозь давно остывшие мутные наплывы.