— Вы разбиваете мне сердце, — прошептала газури.
— Да? Отчего же ты остаешься жива всякий раз, хотя я разбиваю ежедневно? — пробормотал Яоол, зевая и потягиваясь, а заодно сбивая кубок со стола.
Серебро звонко покатилось по мрамору, сок выплеснулся, женщина всхлипнула так правдоподобно, что сомнений не осталось: ей тоже хочется прикончить супруга. И до слез жаль, что пока не удается…
— Твой отец — худший из всех торговых вауров за два века, — мстительно сообщил газур то, что полагал истиной, совершенной и округлой, как лучший жемчуг. — Он вынудил меня к сделке, хотя следовало бы задобрить юного правителя. Он умудрился разворовать золото, выделенное мною для срединных островов в годы голода, хотя не мог не понимать, что убыль столь редкого для Древа металла я замечу, а сверх того отслежу всех его людишек. Познакомлю их сперва с вауром тайного дела, — газур сел на ложе и ласково улыбнулся жене, — а затем позволю увидеть наиболее занятого человека во дворце — ваура исполнения наказаний.
— Отчего вы обвиняете меня в грехах отца?
Слезы текли по бледным щекам так обильно, губы дрожали так по-настоящему, что Яоол снова усомнился и даже дрогнул. Смолк, глядя на жену, униженно склонившуюся на коленях и не смеющую коснуться края ложа. За все годы навязанного газуру брака это оставалось неизменным. Повелитель развлекается, как сочтет нужным, танцовщицы меняются, очаровательные юные таори обретают и утрачивают право подать повелителю шарф после купания, а законная жена лишь роняет злые слезы. Или искренне грустит? Первая красавица острова Боон и всей северо-восточной ветви Древа. Сколько раз ей прямо предлагались должные дары: остров, золото и дворец, исполнение трех желаний и любой таор в мужья, по выбору, но она не желала покидать покои. На что надеется и кому тут служит?
— Он еще и разрушил нашу торговлю с севером, — завершил перечислять грехи ваура Яоол. — Наш жемчуг больше не принимают в портах Дэлькоста и Нагрока. Я желал бы обновить кедр, — газур старательно выговорил сложное слово, — он впитал слишком много чужих измышлений и мешает мне отдыхать спокойно. Но такой кедр привозят лишь через перевал Даргмира или северным путем, через Нагрок. Я не могу получить желаемое по вине твоего отца.
— Но я…
— Дворец, муж и золото, что тебе еще требуется? — поморщился газур.
— Я люблю вас, повелитель, — тусклым голосом кое-как решилась признать свой грех газури. Несмело глянула на Яоола: — Я… боготворю вас. Я мечтаю о праве коснуться этого ложа, мне не нужны иной дворец и иной муж.
— Мой отец устраивал подобные дела куда проще, — усмехнулся газур. Отбросив покрывало, он встал и прошел через комнату, осматривая приготовленные одежды. — Унести все. Надоело. Ненавижу цвет крови. Соал, желаю белое с синей отделкой. И поменьше жемчуга.
Доверенный слуга не появился в дверях, но газур не усомнился в том, что его слышали и пожелание исполнят. Сгорбленная спина газури казалась Яоолу отвратительным зрелищем. Стоит на коленях в луже кислого сока — и молчит. Сколько это может продолжаться? Газур вернулся на ложе и сел, теребя край покрывала.
— Сегодня в полдень твой отец прибудет сюда, я намерен рассмотреть все его преступления и принять меры, давно пора. Но сейчас у меня развязаны руки, его влияние при дворе ничтожно, у него больше нет ни должников среди нужных мне людей, ни права влиять на меня. — Голос звякнул настоящим металлом. — Древо по его вине утратило слишком много, а вдвойне дурно то, что из-за наших ошибок храм приобрел сторонников и влияние. Я уже приказал доставить в бассейн коралловых змей. Иди и думай. Дворец, остров и муж — или нечто иное.
— Вы милостивы и исполнены доброты, — тихо и твердо молвила газури. Теперь на ее серое лицо было жалко смотреть, весть о скорой казни отца сломила женщину. — Если такова плата… Я буду верна вам, повелитель, у меня нет иной семьи, нет и не будет.
— Убирайся, — тихо приказал газур, наклонившись вперед.
Женщина молча поднялась, пряча лицо, и выскользнула за двери, сутулясь и не смея возражать. В коридоре она расплакалась. Газур зарычал от злости, рванул край покрывала и часто задышал, вынуждая себя молчать, не двигаться и душить раздражение. Он повелитель, и он обязан быть выше слабостей. Женщину следовало давно удалить, разве имеет значение цена?
Соал тихонько кашлянул у дверей, прошаркал через покои и расстелил на краю ложа одеяние. Газур неодобрительно тронул белое с синим — сочетание цветов, недостойное дворца, так одеваются старейшины семей ныряльщиков за жемчугом, когда привозят добытое на торг или во дворец. Похожие цвета допустимы и для пловцов, исполняющих особые поручения.
— Твой отец был ныряльщиком? — спросил газур у слуги, позволяя себя одевать, хотя обычно не терпел помощи в простых делах.
— Вы знаете, — тихо согласился Соал.
— Он учил тебя плавать?
— Да. Он уделял мне столько времени, сколько мог, и порой отказывал себе в отдыхе, но учил и наставлял.
— Ты был лучшим из моих пловцов долгие годы, даже тогда, когда мой отец не позволял мне иметь собственных людей, — улыбнулся газур. — Соал, тебе во дворце не душно?
— Я еженощно нарушаю великий запрет, ныряю в заливе лотосов и пребываю в воде так долго, что делаюсь счастливым, — спокойно сообщил слуга, поворачивая газура за плечи и отстегивая с пояса старый гребень, чтобы расчесать волосы. — Я много где ныряю… такой уж я есть. Только я знаю, что вы не приказывали доставить змей.
— Все знают, — пожаловался газур с какой-то детской обидой. — Я ненавижу такие казни, и таорам ведома причина. Соал, что твои люди выяснили относительно храма?
— Араави теперь здоров и снова держит посох. Его видели у моря, — сказал слуга, бережно перебирая пряди довольно длинных волос газура. — Сирин острова Гоотро здесь и никуда не намерена плыть. Ваур тайного дела не отсылал гонцов после вашего письма, проверено дважды. Военный ваур тоже не дал работы пловцам или лодкам. Ваур развлечений отправил три послания, сегодня вам сообщат, кто получатели. За вашими сиренами я присматриваю по своей прихоти. Так вот, они снова ходили к воде и пели. Негодное дело, отчего бы вам не послушать меня?
— Они пока что нужны.
— Они сирены, и меда в них больше, чем яда, — укорил Соал. Отстегнул от пояса кошель и вытряхнул жемчуг. — Еще при старике Рооле в храме служил мой старший брат. До смерти служил, и мы с ним были в ссоре последние пять лет, все из-за ваших дел, уж как обидно…
— Увы, я не в силах помириться с храмом даже ради твоего брата, — признал газур без раздражения.
Слуга довольно долго молчал, сосредоточенно вплетая жемчужины в волосы. Яоол тоже молчал, зная, что старый Соал старается исполнить сложное плетение без единой ошибки. И все равно получается криво, пальцы у него плохие, суставы опухают. Но отказать старику в праве исполнять дело, которое за ним уже два десятка лет? Нет уж, проще позвать иных слуг чуть позже и приказать переплести.
— Отчего я должен таскать на голове всякий блестящий мусор, привлекая внимание чаек? — возмутился газур. — Пусть девушки плетут косы. Решено, я составлю повеление.
— Сегодня с вас довольно и одежд не того цвета, — урезонил слуга. — Все газуры именуются жемчужным великолепием, такова ваша участь. О сиренах-то я начал, едва не забыл. Брат слышал от самого араави Роола: капля божья для тех, кто душой добр, тяжела. Яд голоса причиняет боль, но она хотя бы честна к наказанным. Мед же голоса сулит обман, искушение и грех, поэтому мед есть оружие зла. Тайное, коварное. Те, кого вам прислал ваш нынешний союзник, наполнены медом, как пузатые кувшины. Откуда вам знать, чей мед они берегут? У вас нет капли божьей. Отравят и обольстят.
— Я знаю силу голоса и ведаю предел его могуществу, — лениво отмахнулся газур. — Меня можно убить, но обольстить…
— Самонадеянный мальчишка.
— Кто бы еще мне это сказал, — порадовался газур, поймал руку слуги и покачал головой, убеждая не вплетать жемчуг. — Соал, я самый одинокий газур на свете. Мои сестры меня презирают, помня отношение отца. Моя жена мне отвратительна. Мои родители мертвы, и не старость отняла их у мира, но злоба и расчет. Я не смог отомстить за мать, поверив тебе и приняв то, что отцу не мстят. Но теперь я обязан рассчитаться с теми, кто виновен в худшем.
Слуга сел на ложе, сокрушенно развел руками и промолчал. Он был не согласен, но предпочел отказаться от возражений. У дверей едва слышно вздохнули, испросили разрешения говорить и сообщили о готовности утреннего стола. Газур еще немного посидел и приказал никого не звать, даже ваура тайного дела, пусть явится позже. Встал и двинулся к дверям. Соал зашаркал следом, провожая газура на малый балкон.
— Откушаешь со мной? — предложил Яоол.
— Чего уж там, запреты я нарушаю всякие, — хитро прищурился слуга, пристраиваясь у края стола. — Одним больше, велика ли беда…
— Я приказал готовить твое любимое, мясо барашка с грибами и никакой морской приправы, — гордо сообщил Яоол.
— Вся жизнь моя — вода, отчего бы не мечтать о суше? — Слуга едва слышно рассмеялся.
— Что скажешь о Граате?
Слуга удобнее прихватил ребро ягненка, старыми немногочисленными зубами впился в мякоть и взялся ее перетирать, щурясь от удовольствия. Газур мысленно напомнил себе: надо похвалить повара, мягкое мясо, как и было велено.
— Лодки храма ушли на Итоозу, я сам на борту первой видел энэи Боу. Они проведут полное дознание. Граат — полезный Древу человек и ничуть не злодей, — буркнул Соал и снова взялся за еду.
— Да, Итооза…
Газур поскучнел и задумался. Слуга умудрялся говорить такое, за что иных бы немедленно навсегда отослали вон из дворца, да еще и приказали вауру тайного дела порыться в делах родни. Увы, у Соала нет родни. Отец следил за тем, чтобы пловцы дворца не могли польститься на соблазны: выбирая неоткупленных или должников, его вауры сразу принимали меры. Чем меньше у слуги своих дел и мыслей, тем полезнее он хозяину. Тем надежнее его служба… Яоол с отвращением осмотрел стол, есть расхотелось окончательно. Мысли отравляли куда сильнее яда голосов. Пройдоху араави на