Скоро все опять подаются вперед. Когда водитель другого микроавтобуса жмет на тормоза, слышится скрип металла и резины. Колеса бьются о бордюр тротуара. Молодые люди локтями прокладывают себе путь и запрыгивают в салон. Ты ныряешь под чьи-то руки, между телами.
– Родители, садитесь. Садитесь, садитесь, родители! – кричит второй кондуктор.
Он телом загораживает полдесятка школьников, сгрудившихся на моторе. Ты пробираешься мимо, бедрами проехавшись по его чреслам, и от этого прикосновения тебе становится стыдно. Кондуктор ухмыляется.
– Ой, Май! Мама! – визжит девочка.
Ты наступила ей на ногу двухцветной туфлей в стиле леди Дианы из настоящей европейской кожи, эту пару тебе несколько лет назад подарила кузина, учившаяся за границей.
Из глаз девочки капают слезы. Она наклоняется потереть ногу, и ее голова ударяется о зад кондуктора.
– Ну, народ, вана хвинди, – тягуче ворчит соседка Гертруда. Одна ее нога на ступеньке автобуса. Голос сочный, уверенный. – Они ведь совсем маленькие дети. Вы когда-нибудь сами были ребенком, кондуктор? Мы называем их детьми, хотя наши дети совсем другое, чем эти козлята, – так же медленно продолжает она.
– Если вы пришли присмотреть за детьми, все в порядке, только не здесь. Хотите, чтобы мы опоздали? – кричит мужчина из задней части автобуса.
– Эй, разве она кому-то что-то сказала? – взбрыкивает Изабел, залезая следом за тобой.
Обиженные пассажиры недовольно ворчат на твоих спутниц.
– Тоже мне, девицы, сами не знают, что несут.
– Молодняк, ни в чем не разбирается. Понятия не имеют, что Бог дал им разум, чтобы думать и держать рот на замке.
Радуясь, что втиснулась на место, ты сначала молчишь.
– Может быть, наши юные дамы о чем-то попросят, – опять подает голос мужчина сзади. – Например, чтобы их чему-нибудь научили. Если им все равно, кое-кто их научит и заставит запомнить.
– Хорошо бы дети втянули ноги, – говоришь ты несколько секунд спустя.
Потому что ты часть автобусной жизни.
Изабел молча находит место. Гертруда тоже перестает сражаться за детей и поднимается в салон. Заняв последнее место напротив кондуктора, она треплет по голове маленькую девочку.
– Она лучшая, – объясняет Гертруде мальчик, сидящий рядом с девочкой. – Она побежит на школьных соревнованиях. Когда она в норме, мы всегда выигрываем.
И он грустно опускает глаза.
Все неудобно. В автобусе слишком много народу, он набит битком. Мотор под детскими попами кипит. Салон заполняет запах горячего масла. У тебя из подмышек течет пот.
Скоро кондуктор уже собирает деньги и выкрикивает остановки:
– Тонгогара-авеню. Воздушные силы. Роботы.
– Сдачи, – требует женщина на Черчилль-авеню. – Я дала вам доллар.
Грудь у нее как матрас, к таким боятся подступиться даже мужчины.
– Пятьдесят центов, – упорствует пассажирка, глядя вниз на молодого кондуктора.
Она одна из тех, кто смеялся шуточкам молодежи.
Кондуктор хмурится.
– Где я возьму вам сдачу, мамаша?
– Что, ни у кого в автобусе нет пятидесяти центов? – не унимается женщина, вылезая из автобуса. – Я не могу оставить здесь мои пятьдесят центов.
Но кондуктор стучит в крышу, и автобус отъезжает. Женщина исчезает в выбросах черного газа.
– Ай-яй-яй! Она разве не слышала, что сдачи нет? – говорит мужчина сзади. От удовольствия рот у него становится похож на месяц.
Твои соседки по хостелу вылезают у магазинов Борроудейла.
Ты доезжаешь до полицейского участка Борроудейла и идешь между заправками «Бритиш петролеум» и «Тотал сервис». На обочине снимаешь туфли леди Дианы и, вытащив из сумки черные тапочки на резиновой подошве фирмы «Бата», запихиваешь туда лодочки.
Ты боишься, что обитатели фешенебельного предместья увидят тебя в парусиновых туфлях, особенно поскольку хорошую обувь ты спрятала. Поэтому, добравшись до дома номер девять по Уолш-роуд, где живет вдова Райли, и не столкнувшись ни с кем из знакомых, ты испытываешь облегчение. Ты садишься на сточную трубу у забора, чтобы засунуть ноги обратно в лодочки. Сначала видишь губы и приходишь в ужас. Когда отекшие ноги втискиваются в туфли леди Дианы, ты вскакиваешь. Губы округляются в ухмылку вокруг желтых зубов. Они принадлежат мелкому лохматому терьеру.
– Тяв! Тяв! – визжит пес, в бешенстве от твоего присутствия.
– Ты кто? – звенит в утреннем воздухе высокий голос. – Ндиве ани? – повторяет женщина. Обращаясь к тебе, она использует единственное число, фамильярное обращение.
Так как хоть сколько-нибудь стоящий человек – число множественное, в вопросе о твоем достоинстве женщина единодушна с собакой.
– Даже не думай шевелиться или подойти ближе, – предупреждает она. – Если он до тебя дотянется, то съест. Стой там!
На ее слова собачий хвост взмывает в воздух и молотит вверх-вниз у самого забора. Морда у терьера в пене, язык высунут. Время от времени он отбегает и скачет вокруг идущей от дома женщины. Полная яйцеобразная фигура выныривает из-за колючих кустов дакриодеса и ковыляет по кирпичной дорожке.
– Стой, где сказала, – говорит она.
Приближаясь к тебе, женщина развязывает тесемки хлопчатобумажного фартука и тут же завязывает их потуже. Терьер косится одним глазом на нее, другим на тебя и утихомиривается, теперь издавая лишь горловой рык.
– Что надо? – спрашивает женщина, глядя на тебя через забор. – Спроси у местных садовников, – продолжает она, не дав тебе ответить. – А как спросишь, так узнаешь, что я с тобой еще довольно ласкова. Предупреждаю тебя для твоего же блага. Вот порасспросишь садовников, узнаешь, скольких из них потрепало – и все это мелкое животное.
Она продолжает изучать тебя. Ты на нее не смотришь. У женщины такой внушительный вид, что ты опять превращаешься в деревенскую девочку перед мамбо[3] или старейшиной в деревне.
Твое молчание умягчает служанку.
– Даже меня и то цапала, нга[4], как будто сожрать хотела. – Она становится любезнее. – Так чего тебе? Мадам Мбуйя[5] Райли сказала, что кто-то пришел. Тебя прислала дочь бабушки Райли?
Ты киваешь, настроение у тебя поднимается.
– Вдова не очень-то со своей дочерью, – говорит служанка. – Мадам дочь Эди все время врет. У нас все хорошо, у мадам Мбуйи Райли и у меня. Я здесь работаю, и нам никого больше не надо.
Ты достаешь из сумочки маленькую рекламу, которую дала тебе миссис Мей.
– Я пришла на собеседование, – объясняешь ты. – У меня есть рекомендации.
– Это тут не работает. – В глазах у служанки вспыхивает искра подозрительности. – И собеседований тут никаких нет. Попробуй дальше по улице. Там нужны работники в огороде. Картошка, может, батат. А на той стороне разводят цыплят.
Теперь твоя очередь прийти в бешенство.
– Я здесь не для того, чтобы искать подобную работу. У меня назначена встреча, – медленно выговариваешь ты.
– А зачем нужно собеседование? – ухмыляется женщина. – Ведь для работы, правда? Ты со своим враньем сюда не пройдешь.
Пес рычит.
– Только попробуй войти, – продолжает служанка. – Потому что этот пес полоумный. Все собаки мадам Мбуйи были такие, с самой войны. А сама Мбуйя Райли такая же, как собака, если не еще хуже. Так что иди-ка себе!
Змеи, те самые, о которых тебе часто рассказывала бабушка, когда ты была маленькая и спрашивала ее о том, о чем не могла спросить мать, змеи, которые обвивают матку внутри, при упоминании о войне распяливают челюсти. Содержимое брюха сползает вниз, как будто змеи, открыв рты, его отпустили. Матка превращается в жижу. Ты стоишь, совсем обессилев.
В сетке плюща, который душит здание в конце дорожки, разверзается дыра. Разговаривающая с тобой женщина делает шаг вперед и крепко хватается за штакетины забора. От нее исходит тревога, сильная, как дух предков.
Приближается вдова Райли, женщина, с которой ты пришла встретиться. На спине у нее горб. Кости и кожа хрупкие, ломкие, прозрачные, как раковины. Нетвердой походкой она идет по кирпичам дорожки. Собака взвизгивает и вприпрыжку бежит навстречу хозяйке.
– Что я теперь скажу мадам? – вдруг доверительно, будто подруге, шепчет стоящая перед тобой женщина. – Смотри! Она уже решила, что ты родственница. Моя. Нам не разрешается, категорически, даже когда мы уходим. А сейчас хуже всего, потому что до выходных мне не уйти.
– Собеседование. На проживание, – шепчешь ты в ответ. – Где-нибудь жить.
Ты в таком отчаянии, что голос забивается высоко в гортань.
– Она будет кричать, – шипит служанка Мбуйи Райли. – Она будет твердить, что я привожу сюда свою родню, чтобы ее убить. Когда приходит ее дочь, они так и говорят. С самой войны. Только в этом они и единодушны.
– Тут есть коттедж. Сестра-хозяйка сказала, что она договорилась. Не дорого.
– Ты слышишь, что я говорю? Совершенно невозможно, когда она кричит. Мне приходится ее кормить, иначе она закроет рот и не возьмет еды. Прямо как ребенок! Уходи.
В конце дорожки тявкает собака. Хрупкая белая женщина оседает на землю. Ее голова в нимбе мягких белых волос лежит на кирпичах огромным одуванчиком. Она протягивает руку к тебе и к женщине в форме.
– Ну вот! – хнычет служанка. – Теперь мне придется наклоняться и нести ее, а у меня спина разламывается.
Она спешит по дорожке, бросая тебе через плечо обидные слова.
– Уходи отсюда, от девятого дома. Потому что не уйдешь – я открою ворота, и даже если тебе удастся справиться с этой, не поможет – я отвяжу большую.
Женщина наклоняется к своей хозяйке. Мелкий терьер скулит и лижет вдовью руку.
Глава 2
Мужчина отворачивается от окна, чтобы заговорить с тобой.
– Ой, отец, я не хотела вам мешать.
Все расстояние от вдовы Райли ты прошагала в туфлях леди Дианы. Ты шла быстро, не очень понимая, почему так важна скорость. Асфальт был горячий. Ноги твои опухли и покрылись волдырями. В автобусе, который везет тебя обратно к хостелу, ты стаскиваешь туфли леди Дианы и ищешь тапочки, несколько раз задев соседа, один раз оскорбительно близко к паху.