Ты как раз собираешься закрыть дверь и тихонько вернуться к себе, когда Ньяша, не поднимая взгляда, здоровается:
– Доброе утро, Тамбу. Все в порядке. Заходи, если хочешь.
Поскольку отступление оказывается невозможным, ты отвечаешь на приветствие и заходишь.
Кузина навалилась на стол, поставив подбородок на руки. Перед ней нетронутый домашний йогурт с шелковицей, коронное блюдо Леона. Обычно Ньяша садится так, чтобы не видеть блестящих кольчатых червей. Сейчас они у нее перед глазами, хотя она даже не смотрит в сторону извивающихся гадов.
Двоюродный зять откинулся на спинку стула, с некоторым вызовом скрестив руки на груди. Выражение лица среднее между «так я и знал» и разочарованием.
При твоем появлении Май Така оборачивается, перенеся вес на одну ногу и раздавив несколько червей. Она переводит взгляд с тебя на кузину.
Обидевшись на безмолвную мольбу Май Таки вмешаться, ты садишься на свое обычное место.
– Доброе утро, Майгуру. Что я могу для вас сделать? – почтительно спрашивает она, поворачиваясь спиной к раковине.
– Омлет, – отвечаешь ты.
Ты ждешь. Май Така переставляет несколько тарелок в раковине, делает глубокий вдох и медленно, долго идет к кладовке, где хранится клетка с яйцами.
Ньяша и Леон смотрят друг на друга. Сегодня в кузине нет никакого света. Вид у нее такой, как будто вся энергия вытекла, чтобы поддержать далекую бушующую топку.
– Ты надеешься на лучшее. Ты веришь. – Голос Ньяши слаб, словно шепот. – Но это все разговоры, разговоры, разговоры. Не может быть страны, которая так бы ненавидела женщин, как наша.
– Йемен, – пожимает плечами Леон. – Пакистан. Саудовская Аравия.
Май Така возвращается с двумя яйцами в миске, разбивает и погружает в них вилку.
– Иди. Отдохни, – говорит Ньяша служанке.
Май Така продолжает взбивать яйца, лицо у нее похоже на сгусток запекшейся крови. Ньяша подходит и отнимает у нее вилку.
– Если тебе станет лучше и ты будешь в состоянии, пожалуйста, возвращайся. – Ньяша держит вилку с таким видом, как будто больше всего хочет вернуть ее служанке. – Иди. Все в порядке, – подбадривает она голосом, который ясно свидетельствует о том, что один день без помощи – намного больше того, с чем ей мечталось столкнуться.
Май Така отказывается уходить:
– Нет, нет, все хорошо, Мха-мха.
– Иди, – повторяет Ньяша, отвинчивая крышку с бутылки растительного масла и выливая тонкую струйку на сковородку.
– Дайте мне, – уныло просит Май Така.
Сковородка начинает дымиться.
Ты смотришь на них, как обычно, когда не хочешь вмешиваться, мысленно заключая с собой пари, чем все кончится, взвешивая последствия любого возможного исхода, идущего наперекор твоим желаниям, которые в данный момент ограничиваются завтраком.
По возможности незаметно ты насыпаешь в миску злаки.
Май Така, чьи ушибы теперь видны лучше, ковыляет обратно к раковине и возобновляет мытье посуды.
– Если тебе трудно идти, Май Така, может, тебя отвезти? – спрашивает Леон.
– Все нормально, сэр, Ба-Анесу[32], я пойду, – покоряется Май Така, приняв предложение за приказ. – Я справлюсь. В общем-то не так уж все и плохо.
Хромая, она выходит на улицу. Ее обмотанная чалмой голова скачет вверх-вниз за кухонным окном, удаляясь в направлении домика для прислуги.
– Должны быть варианты, – говорит Ньяша.
Сжав губы, она с силой мешает яйца.
Ты съедаешь последнюю ложку злаков и отодвигаешь тарелку.
– Иногда я думаю, если бы я знала, я бы сюда не вернулась!
Ньяша наваливает остаток завтрака тебе на тарелку, затем опять падает на стул и утыкает подбородок в основание ладоней.
– Мы можем вернуться в Германию. Если я не найду работу. Там мы, по крайней мере, будем получать социальное пособие, – объявляет двоюродный зять.
– Не вернуться – одно, – бормочет Ньяша сквозь закрывающие лицо пальцы. – А сдаться и уехать – совсем другое.
– А что мы будем делать с детьми? – спрашивает Леон. – Неужели ты думаешь, я оставлю их тут? Там, откуда я приехал, государство платит тебе, чтобы ты ухаживал за своими малышами. Одно из позитивных достижений капитала!
– Все равно. – Ньяша отказывается поддаваться на такую логику.
– Вот, значит, как. – Голос Леона спокоен, но лицо меняет цвет, как бывает у белых людей, когда они сердятся.
Ты сочувствуешь двоюродному зятю, уверенная, что именно Ньяша и притащила его в эту безнадежную страну. Неприязнь к ослиному упрямству кузины растет. Ты жуешь омлет; молчаливо лелеемое тобой страстное желание уехать из этого дома, этой страны, с этого континента распускается в сердце, как, по твоим предположениям, и в сердце зятя. Ты хочешь быть частью стабильного, процветающего государства, такого, как его. Каждый кусок приходится жевать слишком долго, потому что не хватает слюны.
– Ты хочешь уехать от детей. Удобно, конечно, – тихо продолжает Леон. – Ты хочешь, чтобы я уехал, чтобы у тебя их не было. Чтобы делать вид, будто ты чем-то тут занимаешься – всей этой ерундой, семинарами и молодыми эгоистками.
Ньяша отнимает руки от глаз. Вид у нее такой, как будто она сейчас заплачет, потому что вернулось ее давнишнее, юношеское негодование или, если не так, потому что кончилась вся энергия и она сломалась.
– Капитал – масштаб, – не унимается двоюродный зять. – Такие женщины, как ты, просто не понимают. Масштаб. Никто тебе его не желает. И нужно очень внимательно следить за тем, чтобы ты никогда до него не доросла! Никому такие женщины не нужны. Все хотят, чтобы они были, как сейчас – нечто, имеющее срок годности, а он истекает. Неужели ты не понимаешь, что в женщинах нет ничего такого, что могло бы заинтересовать капитал, если только не борьба со старением? Ботокс, липосакция… Это с одной стороны. А с другой – им надо только оставить вас женщинами, больше ничего. Как Май Така. Масштаб миллиардеров или масштаб цифр. Не масштаб Ньяши или Тамбудзай, – холодно заключает Леон.
У тебя в животе оживился грызун; зубы у него острые, как лезвия. Покупая стаканчики мороженого у ворот парка напротив хостела, ты всегда испытывала острое чувство голода. Продавец, он все копает, копает, проделывая дыру, которая, как от зубов зверька, становится все больше, больше. И поэтому тебе вдруг опять страшно хочется есть.
– В чем бы тебя сейчас ни уверяли, капитал не имеет отношения к человеку, просто цифры. Капитал как ваши политики. Он знает, что те женщины просто количество. Вспомни свою тетю в деревне, Ньяша! Она маленький фрагмент сметы. Тут голос, там цена на порцию чего-то. Люди переводятся в тюки и рынки для ГМО, депо-провера или удобрений.
Ты капаешь в омлет соусом чили и думаешь, почему все, особенно, если говорят белые, должно выводить на деревню и твою мать. Ты кладешь в кофе еще две ложки сахара и берешь чистую, чтобы зачерпнуть из упаковки сливки.
– Именно это мне хочется сейчас слышать. Просто то, что надо, – говорит Ньяша.
– Если бы ты хотела для себя, – продолжает Леон, – возможно, у тебя был бы шанс. Может, кто-то выслушал бы тебя, не видя в тебе угрозы. Но ты привлекаешь других. Ты можешь представить, как им аукнется, можешь подумать о десятках и десятках маленьких Ньяш? Если вы будете действовать заодно?
Ньяша трет глаза, хотя не плакала.
– Повторюсь, вопрос пропорций. – Леон выбирает безличные конструкции. – И в твоем случае… они…
– Маленькие? – Ньяша встает, чтобы убрать со стола. – Незначительные? Неважные?
Леон вскакивает помочь, потому что всегда помогает жене по хозяйству. По ходу он проливает молоко и гремит тарелками.
В плетеной корзинке на столе остался холодный тост. Ты берешь его и намазываешь домашним персиковым джемом, который двоюродный зять сварил из фруктов, собранных с деревьев кузины.
– Привет-привет! – слышен голос, когда ты размешиваешь последний кусочек сахара на дне чашки.
– Привет! Привет! – в один голос приветствуют гостей Ньяша и Леон.
– Ребенок! Да, дитя мое, продолжай в том же духе. Завтра, завтра, завтра, – восклицает, входя, Майнини Люсия. – Узнаю своего ребенка. Жива ли ты?
Ньяша обвивает руками шею Майнини, как будто не собирается отпускать. Та несколько цепенеет, как все ветераны при тесном физическом контакте. Отойдя от тети, Ньяша кладет руку на плечо Кристине. Подходит Леон и с ослепительной улыбкой целует бывших воительниц в щечки. Те терпят. Ты спешишь обнять сестру матери и Кристину, которая тоже стала тетей, за компанию. Покончив с приветствиями, тетя Люсия деловито проходит на кухню, Кристина следом. Майнини заполняет собой почти все пространство.
– Кири, о, как здорово. Я так рада, что вы пришли! – восклицает Ньяша.
Она обеими руками берет ладонь Майнини.
– Разве случалось, чтобы ты позвала нас и не получила ответа, когда у нас была возможность его дать? – улыбается Майнини.
– Нас сегодня на одну меньше. – Ньяша скрещивает руки и уныло прислоняется к раковине. – Май Така заболела.
– Неважно, – откликается Майнини Люсия. – Когда у вас две такие женщины, как мы с Кири, которые знают, что делать, у вас их все равно что десять. Разве мы не говорили, что всегда тебе поможем? Лучше помогать женщине, которая помогает другим женщинам, так ведь? Давайте начнем и поскорее закончим. Кроме того, – смеется Майнини смехом практикантки из больницы, – здесь Тамбудзай. Нас не трое. Уже четверо.
Кристина передает Леону коробку, которую принесла. Двоюродный зять ставит ее на наваленные за раковиной тарелки, после чего исчезает в кладовке. Ньяша снимает коробку с сушилки. Леон возвращается с сумками, полными помидоров, лука, имбиря, чеснока. Ньяша тем временем расчищает место на столе, куда и ставит коробку.
– Та коробка, – недоумевает зять, все еще держа сумки в руках и глядя на раковину. – Где она?
– Вот, Бабамунини, – показываешь ты, придя ему на помощь.
Кузина исчезает в прачечной, чтобы не втягиваться в разговор, отвлекающий ее от работы. Ты берешь у зятя сумки и куда-то их пристраиваешь.