Ньяша подходит к Панаше и прижимает его голову к животу, как будто думает, что малыш будет в безопасности, только если окажется внутри. Мальчику, который сидит за столом, неудобно, но он терпит.
– Наше прошлое научило нас понимать, что инстинкты легко превращаются в зверство, – говорит зять. – Мы знаем, что это нужно останавливать, пока не началось. Мы не позволяем учителям бить детей наших граждан. Никому не позволено бить детей.
– А как же они учат детей? – спрашиваешь ты. – Как они чему-то учатся?
Кузина, которую в подростковом возрасте жестоко лупил отец, закрывает глаза.
– Ты боишься учительницу? – спрашивает она сына, опять открывая глаза и обводя глазами кухню.
Мальчик качает головой. Слеза, навернувшаяся на веко, падает ему на губу.
– Нет, боишься, – не унимается Анесу, накладывая себе в молоко меда. – Во вторник ты плакал на крикетном поле.
Слезы у Панаше капают быстрее.
– Скажи маме! – приказывает Анесу. – Скажи маме и папе, почему ты не любишь учительницу.
Ньяша и Леон обмениваются взглядами.
– Тамбудзай, что у вас здесь за общество? – спрашивает зять. – Что за страну вы строите, если дети растут в страхе?
– Не страх, – отвечаешь ты. – Мы дисциплинированны. Мы почти всегда знаем, как себя вести. И знаем, как этому научить.
– Она на меня ругается. – Слезы Панаше сильнее текут по щекам. – Если я не понимаю, она называет меня дураком. Дурак, почему ты не понимаешь? И бьет всех детей.
– Она тебя бьет? – спрашивает кузина. – И, в порядке уточнения, – поворачивается она к мужу, – здешний закон тоже такое запрещает.
– Ну, если закон и есть, то он, похоже, не делает все незаконным, – усмехается Леон и пальцами начинает выстукивать по столу ритм своей любимой песни Фелы Кути.
– Один раз. Один раз да, – спокойно объясняет Анесу. – Один раз ударила.
– Один мальчик обкакался, мама, – давится твой племянник. – Учительница его ударила. Шлангом. Солин обкакался. Так плохо пахло. Учительница ударила его, и Колин обкакался, потому что учительница его ударила!
Теперь слезы тихо текут по щекам Ньяши.
– Миролюбивая страна, – бормочет она.
Ты киваешь двоюродному зятю.
– В которой живут сплошь миролюбивые люди, – продолжает Ньяша, то ли не обращая на тебя внимания, то ли действительно не заметив. – Мы каждый день читаем о таком в газетах. Мне страшно помыслить, что делают с детьми в других странах.
Ты наливаешь себе кофе, думая о том, что маленькая семья воспринимает все слишком эмоционально, слишком всерьез относится ко многим ценностям, пропагандируемым вестернами, а это… ну, простовато.
– Сдирают с них кожу, если они нашкодили, – вдруг заявляет Леон. – И делают из нее модные сумочки для генеральских жен. Вот что они будут делать, когда перестанут быть миролюбивыми.
Ньяша смотрит на Леона, но тот упорствует:
– Да, я это сказал. Я должен это говорить, потому что я немец, я знаю. Такое уже делали.
– Он шутит, Панаше! – восклицает Анесу после паузы и наклоняется к безутешному брату. – Он просто пошутил, так ведь, папа? Никто ничего не делает из детской кожи.
– Не переживай. – Ньяша капает меда в теплое молоко Панаше и подносит ему ко рту.
Малыш с силой стискивает губы.
– Панаше, я поговорю с директором, – заявляет Ньяша и тыльной стороной ладони утирает сыну слезы. – Учительница должна сидеть в тюрьме.
– Не ходи, – рыдает племянник. – Мама, пожалуйста, не ходи и ничего не говори директору. Он… он… сдерет с меня кожу!
– Он не посадит ее, – мотает головой Леон. – Знаешь, Ньяша, здесь не садится в тюрьму никто из тех, кто должен сидеть. – Зять берет сына на колени. – Не переживай из-за учительницы, Панаше. Я схожу с мамой к директору. Ботинки, завтрак, да что угодно… Не позволяй учительнице, директору, вообще никому нарушать твои планы. Никакие.
Леон зачерпывает ложкой кашу, которую Ньяша отодвинула.
Панаше медленно открывает рот.
Чтобы не принимать участия в разговоре, ты концентрируешься на своей чашке. Размешиваешь в кофе сахар и собираешься уйти с кухни, как только представится возможность, жалея, что тебя втянули в семейный разговор. Вдруг звонит телефон.
– Вас, – зовет Май Така.
Обрадовавшись, ты выходишь из кухни с кружкой и берешь у нее трубку.
– Привет, Тахмбуу, – слышишь ты голос. – Это Трейси Стивенсон.
Ты медленно ставишь чашку на телефонный столик, чтобы не рухнуть от того, чего так хотела и так ждала. Ты как будто до сих пор удивляешься, что терпение окупилось.
Трейси очень любезна. Не упоминая ни твой уход из рекламного агентства, ни вашу встречу в супермаркете, она заявляет, что хочет тебе кое-что предложить. Ты просишь секунду – сходить за ручкой и бумагой.
Молниеносно сбегав в комнату и вернувшись, ты записываешь название: «Прогулочные сафари Зеленая жакаранда». Нет, электронного адреса у тебя нет. Хотя сейчас только начало эры Интернета и его нет даже у Ньяши, тебе становится стыдно. Трейси предлагает встретиться, чтобы рассказать больше о должности, которую намерена тебе предложить. Пальцы у тебя дрожат. Ты их стискиваешь, заставляя себя забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем моменте. Записываешь место и время встречи. Трейси Стивенсон была твоей начальницей. И опять будет. За вычетом этих двух фактов будущее манит тебя. Ты любой ценой должна удержать завтрашний день.
Двоюродный зять и слышать не хочет, чтобы ты на автобусе поехала на встречу в другом кафе в Авондейле, и настаивает, что сам отвезет тебя. Тебе не удается детально разузнать о «Зеленой жакаранде», только то, что агентство – стартап, разработавший целый ряд программ с акцентом на экологию. Работа будет заключаться в организации проектов. Помимо зарплаты, которая, ты не сомневаешься, в несколько раз больше того, что кузина зарабатывает на тренингах, по договору полагается жилье, и это, как говорит Трейси, объясняется не широтой ее сердца, а является предпринимательским решением, позволяющим получать ощутимые налоговые льготы. Трейси просит тебя выйти на работу в первый день следующего месяца. Как знаменательно, что ты возвращаешься в ряды тех, кто имеет работу, и видишь перед собой безграничные перспективы в последний год тысячелетия.
Трейси просит тебя переехать в последний день нового семинара Ньяши. Кузина устала. Тебе уже пора ехать, а Май Така еще не пришла.
– Пару часов они будут заняты, – с мрачным удовлетворением говорит Ньяша. – Тем более что понятия не имеют, как толково написать о себе.
Одежда упакована в новый чемодан, который тебе купили родственники. Ты не знаешь, что тут думать: то ли они настолько простодушны, что, и без того имея крохи, тратят на тебя, оставляя себе еще меньше, то ли придумали такой способ поскорее избавиться от кузины, и решаешь не обращать внимания. Благодаря их подарку ты произведешь на Трейси лучшее впечатление, чем если бы притащилась с ворохом одежды в мятых полиэтиленовых пакетах и потертых вещмешках, а это хорошо. Спускаясь по лестнице, ты в сотый раз благодаришь их за чудесный чемодан. Они запрещают тебе говорить о нем.
Мешок с кукурузной мукой, который Кири привезла в Хараре от матери, ты засунула в угол шкафа, откуда вынула вещи. Тебе бы хотелось как следует от него избавиться, как ты и собиралась. Но в доме столько хлама, что ты уверена, на него никто не наткнется еще несколько месяцев. К тому времени мука будет уже несъедобна, и никто не свяжет ее с тобой. Пренебречь подарком – поступок столь же важный, как если бы ты выкопала свою пуповину и унесла ее оттуда, где она закопана. Войдя в гараж, ты испытываешь огромное облегчение.
Отвезти тебя собралась вся семья. Леон ставит вещи в багажник «Глории». Панаше держит обувную коробку, которую дал ему отец, и рассказывает про девочку в школе, которая по пятницам убивает великанов.
– Как же она их убивает? – спрашивает Ньяша.
– Она привязывает их веревкой, – объясняет Панаше, когда вы трогаетесь с места. – А потом засовывает им в рот много-много сахарной ваты. Много-много сахарной ваты.
Анесу, которая после кризиса с братом стала спокойнее, слушает подробный рассказ брата про муки великанов. Когда машина с грохотом едет по дорожке, к ней по газону бегут участницы семинара.
– Притормози, – велит Ньяша.
Машина останавливается.
– Я не хочу писать о себе. – Молодая женщина опускает голову. – Можно я напишу про маму? Ее застрелили. Человек, который ее застрелил, на свободе. Его помиловали. Президент.
– Да, напиши, – отвечает Ньяша.
– Может, это будет и про меня тоже, – тихо добавляет женщина. – Потому что из-за него я сирота.
Плечи у нее опускаются, она возвращается к группе.
– Одна из трех. Кто сразу все понял, – объясняет Ньяша.
Руки Леона на руле, но он забыл, что надо ехать.
– Поехали, – говорит Ньяша.
Двоюродный зять открывает рот, затем, не сказав ни слова, снимает ногу с педали тормоза.
Чуть дальше, у ворот, за кустами, с петель слетает дверь домика прислуги. С каменных ступеней, ведущих в дом с грязными стенами, скатывается Май Така и мешком падает на засыпанный песком пятачок. За ней вырастает призрачная фигура. Размахивая, как пропеллером, велосипедной цепью, она одним прыжком спрыгивает вниз. Май Така в ночной рубашке. Цепь раздирает ткань. Она пытается встать.
Ньяша отворачивает голову Панаше, затем, прокричав Леону, чтобы он шел за ней, выпрыгивает из машины.
– Май Така! Май Така! – вопит Анесу.
Май Така натыкается на кусты. Ткань, которую она прижимает к груди, цепляется за ветки. Май Така сгребает куст, куст трясется. Сайленс стоит на улице. Цепь свисает на песок к его ногам.
– Иди помоги, Сайленс! Помоги нам, – зовет Леон, подходя к служанке.
– Леон! – предупреждает Ньяша.
Переведя взгляд с Сайленса на Май Таку, твой зять все понимает и бледнеет. Ньяша заводит руку под одно плечо Май Таке, двоюродный зять под другое, и они ее тащат.