Что будет, если ты разыщешь адрес Чинембири? Может, над тобой просто посмеются, что ты пришла извиниться спустя столько времени? Если женщина в тебе могла так избить их дочь, откуда вдруг взялась слабость раскаяния? А почуяв слабость, что они сделают? А вообще у Элизабет большая родня? Кто они? Сколько там молодых дядьев, двоюродных, сводных братьев, если они решат поквитаться?
Все обдумав, ты выводишь две строчки миссис Самайте с просьбой о встрече. Несешь конверт на работу и кладешь его в лоток Педзи, которая все еще выполняет обязанности администратора, хотя ее и повысили до менеджера проектов.
С работы миссис Самайты звонят через несколько дней, и уже назавтра ты сидишь на расшатанном деревянном стуле возле стола, на котором сидела во время собеседования, когда знакомилась с ней. Ты с тоской смотришь мимо директора на забитый спортивными наградами шкаф.
Миссис Самайта огорчается, когда ты сообщаешь ей, что должна немедленно извиниться перед Элизабет и ее родными. Она дает тебе понять, что девушка оглохла на одно ухо и из-за лечения пропустила несколько месяцев, поэтому ей пришлось остаться на второй год. Директор предлагает тебе встретиться с Элизабет прямо сейчас, ничего более не предпринимая. Когда перед тобой открывается более простая возможность, ты испытываешь в груди облегчение. Может быть, выход, думаешь ты. Но все-таки не отступаешь, ибо теперь, найдя в себе силы, ты сосредоточена исключительно на своем раскаянии. В конце концов зовут Элизабет. Она делает вид, что не замечает тебя, только отвечает на твое: «Мхоро, привет, Элизабет!». Сама она ничего тебе не даст, но не возражает, чтобы директор записала тебе ее домашний адрес.
Твоя бывшая ученица живет в Хайфилдсе, районе, где в колониальные времена платили по два фунта за аренду, однако при Независимости правительство перевело почти весь жилой массив селения в частную собственность. Многие теперь стали домовладельцами, в том числе и Чинембири, и поскольку хозяина, который имел право выселить, не стало, в маленький домик из сельской местности съехалось множество членов клана.
Когда ты подходишь, Май Чинембири стоит, наклонившись над невысоким бугорком, отделяющим ее участок от дороги. Параллельно улице она вскопала грядку и сажает в нее батат. Молодые ребята (вероятно, разнообразные родственники Элизабет, решаешь ты) курят у ворот, а мужчины постарше отдыхают на ступеньках домика, попивая коктейли из картонных стаканчиков.
Ты держишься почтительно. Представляешься мисс Тамбудзай Сигауке.
– А, так это ты убиваешь чужих детей, – говорит старший брат Элизабет после церемонии представления и косится на свою сигарету. – И калечишь им уши, хайкона?[45]
Ты опускаешь голову. Слезы сами капают из глаз. Ты стискиваешь челюсти, чтобы они не заметили твоей слабости.
– Да посмотрите на нее! Ха, может, что-то не так. Посмотрите, как ей жалко, – раздается голос с крыльца.
Ты чувствуешь, как на тебя устремляются глаза человека, произнесшего эти слова.
– А тебе бы не было жалко? – сухо начинает его сосед, который, в отличие от остальных, пьет «Скад». – Тебе бы тоже было жалко, если бы кто-то собирался сделать с тобой то же самое, что ты сделал с другим, и ты бы знал, чтó именно ты сделал с тем другим, правда?
– Да, поди разбери, – соглашается старший брат с последним Чинембири. – Может, она просто хочет на нас посмотреть. Когда такие, как она, вообще на нас смотрят?
– Если бы она была политик, я бы высказался на выборах, – размышляет любитель «Скада». – Может, она так тренируется, как ты думаешь?
Кто-то из молодых улыбается, но губы их напряжены, а взгляд суров.
– Тетенька, идите. Мы вас видели. И узнать узнаем. Но если вы сейчас уйдете, тихо, без неприятностей, мы просто скажем, что вопрос решен, – подводит черту старший брат.
Атмосфера немного разряжается.
– Делайте, что он говорит, – кивает второй юноша. – Он крепится, но мы его знаем. А вы нет. Если его прорвет, никто не удержит.
Май Чинембири вытирает руки о замбийскую накидку.
– Я все слышала и не понимаю, почему вы еще здесь. – Мать твоей бывшей ученицы выдвигает подбородок. Голос у нее спокойный. – Почему вы не уходите? Почему? Это не ваше ухо оглохло.
Ты все стоишь, и женщина сначала прищуривается, а потом закрывает глаза. Молодые люди ждут. Май Чинембири смотрит на них. Наконец она делает шаг вперед, протягивая руку.
Ты берешь руку и хочешь удержать, но Май Чинембири тут же убирает ее.
– Сюда, – кивает она.
Ты идешь за ней к заднему крыльцу. Вы обходите дом, потому что все три комнаты забиты матрасами, одеялами и одеждой в картонных коробках.
Дойдя до крыльца, ты садишься на деревянный табурет, Май Чинембири – на нижнюю ступеньку. Вы долго сидите молча.
– Я пришла, – наконец начинаешь ты.
– Вижу. Отца нет. Это хорошо. Он сказал, что больше не хочет вас видеть.
Ты киваешь.
– Где она? Могу я попросить у вас прощения?
– У нее такое же сердце, как у отца, – отвечает Май Чинембири. – Я говорила с ней несколько раз до вашего прихода. Она делала вид, будто ничего не слышала.
– Мне подождать?
– Может быть, в другой раз, если мы с вами хорошо расстанемся. Но ему тяжело. Теперь вы знаете, что его дочь больше не может слышать все. А она сама… – Май Чинембири сглатывает, ее голос мокрый от слез, которые текут по лицу. – Когда я пытаюсь к ней подступиться, она, я уже сказала, как будто ничего не слышит. Твердит, что я ее не защитила.
– Не надо, Май, – шепчешь ты, беря ее за руку.
На сей раз у матери не хватает сил оттолкнуть тебя. Горе течет по сплетенным пальцам, и слезы, капающие с ваших лиц, смешиваются, так, что кажется, будто вы моете руки. Ах, как бы тебе хотелось, чтобы слезы смыли все, что держат четыре руки.
Через некоторое время Май Чинембири отстраняется и вытирает глаза тыльной стороной ладони. Слезы размазываются по лицу.
– Дело сделано. Придете вы или нет, теперь не имеет значения. Может, мы могли бы спасти ухо, если бы заплатили за больницу. – Женщина смотрит на тебя с упреком. – Деньги пришли из школы через две недели. Ее класс, они собрали деньги для Элизабет, но было уже слишком поздно, чтобы сохранить слух.
Твое сожаление смердит во рту. Ты знаешь, что приговорила себя к пожизненному заключению. Тем не менее ты еще раз просишь прощения. Май Чинембири молчит. Поскольку ничего больше сделать нельзя, ты тихо повторяешь извинения и собираешься уходить, сказав, что, если они найдут специалиста, ты сделаешь для Элизабет все возможное. Мать кивает, хотя вы обе знаете, что миссис Чинембири слишком далека от того, чтобы перелезть через бататовую грядку у дороги и пуститься на поиски ЛОР-хирурга.
– Мы тут кое-что для вас придумали, – заявляет старший брат, когда ты идешь мимо дома. – Надеюсь, мы никогда вас больше не увидим, потому что так будет лучше для всех нас.
Не останавливаясь, едва осмеливаясь поднять голову, ты украдкой смотришь на дорогу, надеясь увидеть зеленую юбку Элизабет, спускающейся по узкой тропинке от вереницы автобусов, но позади тебя лишь сгущается молчание молодых людей, а потом тишину подхватывают и отбрасывают крики, проклятия, смех соседской жизни.
Глава 18
Деньги, которые ты думала потратить на Элизабет, ты в конечном итоге тратишь на себя. Ходишь в парикмахерскую не раз в месяц, как рекомендуется, а раз в неделю. Каждый раз заказываешь самые дорогие масляные и серные процедуры и вовсю экспериментируешь с индийскими, бразильскими и корейскими косичками. Балуешь себя разными маникюрами и педикюрами. Быстро добираешься до тайского массажа ног. Массаж тела ты предпочитаешь шведский. У тебя выщипывают брови, твое тело заворачивают в грязь, волосы бьют электрическим током, чтобы они поднялись, а поры – чтобы закрылись. Кожа становится мягкой и гладкой. Счета за одежду, купленную на Джейсон-Мойо-авеню, приближаются к сумме на банковском счете. После того как напасти последних лет покоцали твое тело, молодые люди провожают тебя взглядами, а на лицах молодых женщин появляется недовольное выражение: «Если бы я была как она». Теперь, глядя в зеркало, ты не видишь ничего, кроме отражения своей спальни, импортных атласных простыней, двух мобильных телефонов, а далеко за ними – подведенный румянами, губной помадой и карандашом для бровей смутный контур, содержимому которого ты не уделяешь никакого внимания.
Выходя из офиса в будние дни, ты сворачиваешь не к автовокзалу на Четвертой улице, а идешь прямо к кинотеатрам на Роберт-Мугабе-авеню. Там, поторговавшись с билетером, который хочет, чтобы ты посмотрела первый фильм, а потом вернулась купить второй билет, ты торжествуешь победу, когда тебе разрешают заплатить вперед за оба сеанса. Ты сидишь, пока не замирает самая последняя нота музыкального сопровождения финальных титров, ни разу не заплакав и не вспыхнув от радости. После кино ты в одиночестве ужинаешь в ближайшем ресторане, что предпочтительнее уединенной трапезы дома, которая слишком расслабляет и позволяет затаившейся под отлакированной поверхностью тревоге просочиться сквозь прохудившиеся защитные укрепления. Официант приносит заказ, и ты, не чувствуя ни голода, ни насыщения, ни удовольствия, подчищаешь тарелку. Потом обходишь ночные клубы, пристраиваясь к каким-то шумным компаниям, но неизменно избегая «Айленда», чтобы не столкнуться с Кристиной.
По выходным сидишь в Садах Хараре. Смотришь, как на лужайке фотографируются в обнимку молодожены. В такие моменты сквозь пустоту в груди пробивается сожаление, что ты не атаковала братьев Маньянг. Несколько секунд ты мысленным взором смотришь на Ларки, затем глубоко вдыхаешь, стискиваешь челюсти и заставляешь себя отогнать пустую тоску. Ты принимаешь решение поискать опытного нганга[46]. Но это оказывается невозможным, как и все, что ты пробовала. Ты не можешь спросить Ба-и Ма-Табит. Искать утешения и просить интимного совета у прислуги немыслимо. Трейси понятия о таком не имеет, а Педзи – расфуфыренная городская девушка, которая только с удовольствием посмеется над твоими проблемами. Тетя Марша заказывает гороскопы в «Клэрионе», но она слишком глупа, чтобы помочь. И вот в субботу утром, прежде чем усесться в парке, ты идешь в библиотеку имени королевы Виктории посмотреть литературу об оккультизме и гаданиях.