Все продумано до мелочей. Каждый круглый дом имеет номер, красной глиной написанный на стене над ярким орнаментом ндебеле. Размещение проходит быстро. Фридом, хихикая, возглавляет группу девушек, которые провожают гостей в жилища, а юноши носят багаж. Консепт, правда, держится ближе к матери.
Когда гостей приводят обратно и усаживают на тростниковые циновки и низкие деревянные табуретки под манговым деревом, где предлагают сладкие газированные напитки, насыщенный тии-хобву[64], тыквенный махеву или бокал охлажденного игристого вина, Трейси говорит Бахманам:
– А вы знаете, вон та женщина… – Трейси указывает в сторону старого дома. Твоя мать стоит на лестнице и о чем-то еще договаривается с Май Самхунгу. – Там на ступеньках мать Тамбудзай. У нее замечательная семья. Даже ее бедный дядя, вон тот, рядом с ним маленькая женщина. Он парализован, был ранен во время Независимости, но еще пользуется большим уважением. Я уверена, Тамбудзай вас представит. Я устрою так, чтобы вы познакомились с ее матерью.
Бахманы улыбаются матери.
– Уже четверть? Нам пора начинать, – еле слышно, нетерпеливо подгоняет тебя Трейси.
Ты уверяешь ее, что торжественное открытие идет по плану, и направляешься к старому дому.
Мать и Май Самхунгу зашли внутрь. Ты зовешь их, желая объяснить про костюмы и попросить поговорить с остальными. Они не слышат. Ты просовываешь голову в дверь, чтобы дать сигнал, но, поскольку все машут тебе, вынуждена войти.
По всей передней комнате разбросаны юбки, накидки с набивным африканским орнаментом, погремушки для ног, ручные погремушки, барабаны. Тетушки, кузины, свояченицы, просто ровесницы, с которыми ты много лет назад ходила в начальную школу, завязывают тесемки, поправляют головные уборы, обматываются замбийскими тканями. Они тихо поют, тренируясь перед выступлением, периодически исчезают в боковых и задних комнатах, приводя в порядок более интимные детали туалета.
Одну руку ты запускаешь в карман. В другой у тебя сумка с пятидолларовыми банкнотами, прямо из банковской кассы, чтобы незаметно рассовывать выступающим. Ты открываешь рот.
Тебе кажется, что с каждым движением женщины одеваются все медленнее – в знак протеста. Ты больше ни на кого не можешь смотреть. Закрываешь рот.
На столе стоит чемодан. В нем длиннющие нити бус и цепочек из плодов баобаба и жакаранды. Настоящие панцири. Если их искусно расположить, они многое могут скрыть.
Чемодан и деньги не успокаивают тебя, а только злят. Ты уходишь. Пусть все идет как идет, коли уж ты не в силах повлиять на ситуацию. Если Трейси хочет, чтобы женщины обнажили грудь, ей придется прийти сюда самой.
Ты стоишь у входной двери. Смотришь вниз на ступени. Ниже, ниже, ниже, еще ниже. Спуск на дно бесконечен. Ты видишь себя со стороны, как спускаешься по ступенькам – одна ступенька, еще одна, – добираешься до поросшего травой неровного пятачка внизу, спускаешься все ниже, ниже, до голеней, груди, наконец земля смыкается над тобой.
Тем не менее, дойдя до нижней ступеньки, ты оборачиваешься, хлопаешь в ладоши и кричишь:
– Ванамай, Васикана, простите меня!
Женщины торопливо выходят из комнат, завязывая пояса, платки, тесемки погремушек, натирая щеки румянами из красных камней, рисуя на лицах, руках и ногах белые треугольники.
– Ты уверена, что нам заплатят? – с тревогой спрашивает секретарь Женского клуба.
Ты киваешь, вовсю работая головой и плечами.
– Мы верим тебе, Тамбудзай. Не подведи. Если еще и ты начнешь врать…
Ты засовываешь руку в сумку и достаешь пригоршню пятидолларовых банкнот. Следует взрыв веселья.
– Давать жизнь прекрасно, – поют пожилые женщины.
– Тамбудзай не стала бы врать! – кричит Ньяри.
Вы с первого класса вместе ходили в деревенскую школу, и она гордится тем, что не чужой тебе человек.
– Все готовы? – спрашиваешь ты. – Все на месте? Мы закончили?
Увидев деньги и успокоившись, никто не обращает на тебя внимания.
Язык пересох, но ты стала королевой деревни. Ты опять открываешь рот и даешь указания насчет женских торсов. Поднимается гневный крик. Мать велит всем замолчать и ведет танцовщиц обратно по лестнице. Ты быстро уходишь.
Молодежь с маримбами[65] усаживается под деревьями. Мужской хор поет ладно, немного напоминая стаю больших мурлычущих котов.
Хор заканчивает под рев и аплодисменты.
– Та-та-тата, та-та-тата, – вступают маримбы.
Вышедшая из дома мать спускается вниз по ступенькам. Она ведет за собой человек двадцать женщин. Они становятся полукругом перед домом, машут руками и шлепают босыми ногами по песку в такт музыке. Молодые и старые, все твои сестры, тетки и кузины затянуты под разноцветными блузками замбийскими тканями.
Господин Бахман расстегивает молнию на чехле с фотоаппаратом. Май останавливается и бросает на фотоаппарат взгляд своих глаз-бусинок.
– Я сниму вашу мать, – весело гремит господин Бахман. – Снимок будет называться «Мать путешествия». Всем очень понравится.
Фрау Бахман хлопает мужа по плечу, напоминая, чтобы он не переводил пленку.
Твоя мать топает ногой. Поднимается пыль. Она поднимает и опускает локти в такт маримбе. Нагибает голову в разные стороны, сначала к одному, затем к другому плечу.
Трейси кивает в такт музыке, явно испытывая облегчение от того, что женщины разошлись.
Тебе все не в радость, хоть ты и любила танцы с самого детства. Стыд переполняет тебя. Тебе хочется только закрыть глаза и не открывать их, пока не наступит день расплаты. Теперь уже неважно, взбунтуются женщины или нет. Ты предательница.
Пение становится громче. Палочки маримбы взмывают высоко в воздух, музыканты превосходят самих себя. Руки над барабанами летают быстрее. Пять молодых певиц шире открывают рот.
Танцовщицы движутся вперед. Твоя мать поднимает руки к груди. Пальцы она держит у сердца. Затем одним движением она сдергивает с себя блузку и швыряет ее в пыль. Это сигнал. Все женщины раздеваются.
Родственники в ужасе ахают. Праздные зрители, не связанные с тобой узами родства, теснятся вперед, чтобы подивиться на голых матерей и сестер.
Па-па!
Это неуверенно аплодирует бельгиец. Шведская туристка похлопывает пальцами.
Песня заканчивается. Деревенские женщины жмутся друг к другу, инстинктивно опуская плечи так, чтобы бусы – панцири – прикрыли грудь.
– Спасибо! – Ты делаешь шаг к танцовщицам. – Спасибо. Поблагодарим их. Устроим им большой пам-пам. Громкие аплодисменты, – приглашаешь ты всех. – Давайте поблагодарим их за танец. Чтобы они могли пойти и отдохнуть.
Расставив пальцы, ты бьешь ладонями перед самым своим носом в преувеличенной манере церемониймейстера.
Хлопаешь. Женщины стоят неподвижно. Толпа, затаив дыхание, молча наблюдает за происходящим.
Ты все хлопаешь.
Слышишь только звук, возникающий при соприкосновении двух участков твоей кожи. Люсия яростно бросается вперед.
– У-у-у! У-у-у! – ширится звук.
Твоя кузина улюлюкает, ослабляя растущее напряжение, ее язык высовывается изо рта и опять исчезает.
– Тата-та-та-та, тата-та-та-та, – вступают маримбы.
Одна девушка разворачивается, топает ногами и трясет на зрителей ягодицами. Господин Бахман вынимает руку из кармана и бросает на поляну банкноту в десять немецких марок. Гости рады, что нашлось чем заняться. Разношерстные мелкие банкноты сыплются на песок. Миссис Самхунгу подскакивает к одной и ловко запихивает ее за пояс.
– Тата-та-та-та. – Опять маримбы.
– У-у-у! У-у-у! – Мать и другие женщины подхватывают улюлюканье Ньяши.
Белая пыль брызжет из-под подошв матери. Она погружает ноги в землю, будто это стволы деревьев. С каждым ударом ее ноги из земли словно вырывается живое дерево.
Так танцует мать. Кончики пальцев бьют по земле, взметая облака пыли, потом она выбрасывает ногу вперед и снова погружает ее в землю.
Господин Бахман делает несколько снимков и толкает тебя вперед.
– С вашей матерью. С женщиной, которая ваша мать, – кричит он, наводя объектив. – Мама! Мадам мама, встаньте сюда, пожалуйста. Один снимок, пожалуйста, с вашей дочерью.
Фрау Бахман дружески кладет тебе руку на плечо, подталкивая вперед.
Не пропуская ни одного такта, мать ставит ногу и выбрасывает ее с земли, аккумулируя силу в икрах и бедрах. Меряя расстояние горящими глазами, она приближается.
Не ожидавший этого господин Бахман продолжает улыбаться и несколько секунд наводит фокус. Трейси бледнеет.
– Сделай для меня, Тамбу, пожалуйста, – шепчет начальница.
Ты встаешь в кадр. Тут к фотографу подпрыгивает мать.
– Я – твоя фотография, я! – кричит она, снимая шнур фотоаппарата через голову изумленного господина Бахмана. – Я именно та, кто ты думаешь. Не кто-то там, а то, что ты хочешь снять.
Кто-то решает утихомирить Май, но уже слишком поздно. Те же, кто предпочитает не вмешиваться, качают головами и смеются. Кристина, Люсия, Нецай, скрестив на груди руки, советуются.
– Вот она я! – кричит Май. – Я твоя фотография. Просто смотри, что сейчас сделает твоя фотография.
Держа за тесемку, Май крутит фотоаппарат над головой, а потом, издав утробный звук, разжимает руку. Фотоаппарат улетает, все смотрят вверх, следя за дугой, а затем вниз, чтобы понять, куда он приземлится.
Господин Бахман слишком воспитан, чтобы сцепиться со взбешенной полуголой женщиной.
– Эй! При чем тут мой фотоаппарат? – огорченно восклицает он.
– Она должна уйти, – выдыхает Трейси тебе в ухо. – Извини, Тамбу, она просто должна уйти.
Твоя мать в исступлении смотрит на фотоаппарат, свисающий с мангового дерева.
Подстегиваемая азартом от учиненного безобразия, Май подскакивает к чете Бахманов.
– Как вы смеете! – кричит она, хотя туристы и не могут ее понять. – Ты хочешь потом дома посмеяться над моей дочерью, потому что ее мать – голая старуха!