Это Томас втянул Эйприл в их семейные разборки.
Чутье меня подвело: из них двоих Томас опаснее.
Я снова смотрю на дату, удостоверяясь, что не перепутала факты. Одно теперь ясно: моя история не является зеркальным отражением истории Эйприл. Доктор Шилдс не могла использовать Эйприл для проверки Томаса, как меня.
Также ясно, что Эйприл недолго оставалась одной из испытуемых доктора Шилдс. Она ответила всего на несколько вопросов первого теста, а на второй и вовсе не явилась. Почему?
Только Томас знает, что я сейчас здесь, в ее доме. И если это он срежиссировал события, которые привели к гибели Эйприл, значит, мне тоже грозит опасность.
Надо убираться отсюда. Я быстро щелкаю фотокамерой, снимая страницу за страницей. Предпоследняя озаглавлена «Беседа с Джоди Восс, 2 октября». После остается всего один листок.
Это – заказное письмо. Судя по дате, оно пришло через неделю после встречи доктора Шилдс с миссис Восс, состоявшейся в день рождения Эйприл. Письмо адресовано доктору Шилдс.
Пока я беру его в фокус, в глаза бросаются некоторые фразы: В связи с расследованием гибели… Кэтрин Эйприл Восс… родители просят добровольно предоставить записи… Возможно… повестка в суд…
Должно быть, на это намекала миссис Восс, когда сказала мне, что не перестанет искать ответы. Она наняла частного детектива, чтобы с его помощью установить причину смерти дочери.
Я закрываю папку и кладу ее точно под мое досье – оставляю на столе все так, как положила доктор Шилдс. Теперь у меня есть все, что нужно. Мне хочется порыться здесь еще, ведь другой такой возможности у меня больше не будет, но пора уходить.
Я возвращаюсь к лестнице и спускаюсь – гораздо быстрее, чем поднималась. У выхода надеваю обувь, включаю сигнализацию, открываю дверь. Ключи кладу под коврик и выпрямляюсь. Соседей нигде не видно. Даже если они меня заметили, увидят они только силуэт в темной куртке и шапке, спокойно сходящий с крыльца.
Лишь завернув за угол, я испускаю вздох облегчения.
Потом буквально падаю на холодный железный столб уличного фонаря. Даже не верится, что мне удалось провернуть такое дело. Я не оставила после себя улик – включенный свет, грязные следы на безукоризненно чистых коврах, отпечатки пальцев. Доктор Шилдс никогда не догадается, что я сумела проникнуть в ее дом.
Но в уме я снова и снова анализирую каждый свой шаг, каждое движение – проверяю сама себя.
После того как я благополучно добралась домой, заперла дверь и подперла ее тумбочкой, я задумалась о миссис Восс. Она убеждена, что причины гибели Эйприл следует искать в записях ее психотерапевта. Ей так не терпится взглянуть на них, что она наняла частного детектива.
Но Томас, утверждающий, что с Эйприл он переспал всего один раз, тоже гоняется за ее досье.
У меня мелькает мысль, что надо бы анонимно отправить свой фотоотчет детективу, а там будь что будет. Но, возможно, это ничего не даст, а Томас сразу поймет, кто слил информацию.
Рассчитывать я могу только на себя.
Это я написала в ответ на вопрос доктора Шилдс на первом компьютерном тестировании. Сейчас эта фраза актуальна как никогда.
Так что прежде чем отослать Томасу фотокопии досье Эйприл, я намереваюсь изучить эти записи сама.
Я должна понять, почему ему так важно скрыть свою связь с Респондентом № 5.
Глава 57
22 декабря, суббота
Как вы проводите этот вечер, Джессика? С тем симпатичным молодым человеком в синей куртке с красными молниями, который встретил вас на входе в ресторан минувшим вечером?
Может быть, он станет тем, кто наконец-то заставит вас испытать подлинную любовь. Не ту, что в книжках. А настоящую, которая погружает во мрак и возносит к свету.
Возможно, вы уже почувствовали, каково это – сидеть рядом с ним в кабинке, напротив другой парочки, и млеть от счастья. Возможно, он предельно внимателен к вам, как Томас – ко мне. Подзывает официанта в ту же секунду, как пустеет ваш бокал. Находит повод для того, чтобы прикоснуться к вам.
Это все внешние проявления, очевидные. Но лишь годы совместной жизни позволяют изучить партнера настолько, что ты способна распознавать его скрытые внутренние метания.
Они обнаруживаются во время ужина, омрачая недавно восстановленный мир, словно медленно надвигающееся затмение.
Когда Томас в смятении – когда его мысли занимают какие-то проблемы – он ведет себя излишне демонстративно.
Смеется чуть громче. Задает много вопросов – интересуется у приятелей, какие у них планы на предстоящий отпуск, какую частную школу они выбрали для своих двойняшек. Создается впечатление, что он прямо душа компании, а на самом деле он тем самым освобождает себя от необходимости поддерживать застольную беседу в минуты неловкого молчания. Он с видимым наслаждением поедает заказанные блюда – сегодня это стейк слабой прожарки, затем – картофель и, наконец, зеленая фасоль.
Если знаешь человека, как свои пять пальцев, его привычки и особенности поведения легко поддаются расшифровке.
Сегодня вечером Томас витает мыслями где-то далеко.
С аппетитом уминая шоколадный торт, он вдруг вытаскивает вибрирующий телефон. Смотрит на экран и хмурится.
– Прошу прощения, – говорит Томас. – Моего пациента только что доставили в больницу Бельвю. К сожалению, я вынужден откланяться. Необходимо проконсультироваться с дежурными докторами.
Все за столиком выразили понимание: он не вправе проигнорировать вызов – это его профессиональный долг.
– Я постараюсь быть дома как можно скорее, – Томас кладет на стол кредитку. – Но ты же знаешь, как это бывает. Так что, пожалуйста, не жди меня, ложись спать.
Прикосновение его губ; горьковато-сладкий вкус шоколада.
И мой муж исчезает.
Как будто меня обокрали.
В доме темнота, безмолвие. Нижняя ступенька тихо стонет под моей ногой, как и все эти годы. Раньше этот звук меня радовал: часто он подразумевал, что Томас уже наглухо запер дверь и идет спать.
Наверху свет лампы на тумбочке мягким сиянием омывает спальню.
Сегодня я предвкушала совсем иное. Свечи. Тихая музыка. Платье медленно соскальзывает с меня, постепенно обнажая соблазнительный розовый шелк.
А вместо этого… Туфли возвращены в шкаф, серьги и ожерелье – в бархатные футляры в верхнем ящике комода. Рядом с ювелирными украшениями, словно еще одна драгоценность, лежит записка Томаса, что он оставил мне сегодня утром.
Его слова – столь трогательно-обыденные – заучены наизусть.
В глаза бросаются три крошечных чернильных пятнышка, чуть-чуть искажающих три буквы.
При виде этих помарок на меня вдруг нисходит озарение.
Они сделаны особой авторучкой, которая оставляет на листе кляксы, если долго прижимать кончик пера к бумаге.
Эта авторучка всегда лежит на одном и том же месте: на письменном столе в моем кабинете.
В двенадцать шагов я быстро пересекаю спальню и вхожу в кабинет.
Томас, когда писал записку перед тем, как пойти за бубликами, наверняка увидел две папки – вашу и Эйприл – с именами на ярлыках. Ведь они лежат на столе буквально в нескольких сантиметрах от ручки.
Инстинктивное желание схватить папки и проверить их содержимое почти не поддается контролю, однако его следует подавить. Паника порождает ошибки.
На столе пять предметов: ручка, подставка для бокала, часы «Тиффани» и папки.
На первый взгляд, все на своих местах.
И все же что-то не так.
Силясь побороть умопомрачающее беспокойство, я внимательно рассматриваю каждый предмет.
Ручка точно там, где она должна быть, – в левом верхнем углу стола. Часы – напротив, в верхнем правом углу. Подставка – перед часами, потому что бокал с напитком я всегда держу в правой руке, чтобы можно было писать левой.
Не проходит и минуты, как я понимаю, что изменилось. Девяносто процентов людей этого нюанса никогда не уловили бы.
Индивиды, коих большинство, – правши – редко задумываются о том, к каким неудобствам нам – меньшинству – приходится подлаживаться. Элементарные бытовые приспособления – ножницы, ложки для мороженого, ключи для консервных банок – все сконструированы для правшей. Краники на раковинах. Держатели для стаканов в автомобилях. Банкоматы. Список можно продолжать и продолжать.
Люди, у которых правая рука основная, делая записи, как и следует ожидать, лист сдвигают с уклоном в правую сторону. Те, у кого преобладающей является левая рука, располагают страницу под уклоном влево. И те и другие делают это машинально. Неосознанно.
Сейчас папки лежат на несколько дюймов правее, чем обычно. На той стороне стола, на которую разместил бы их мозг правши.
На мгновение папки расплываются перед глазами. Потом благоразумие возвращается.
Возможно, Томас случайно сдвинул папки на несколько дюймов, когда клал на место ручку, а потом попытался выровнять их.
Даже если Томас заглянул в папки – из любопытства или в поисках листка бумаги для записки до того, как нашел чистый блокнот в верхнем ящике стола, – он наверняка сразу должен был понять, что это истории болезней пациентов. Психотерапевты связаны врачебной тайной, и Томас тоже придерживается норм врачебной этики. Даже в наших частных беседах о пациентах их имена никогда не упоминаются. Даже таких особенных, как Респондент № 5.
Томасу я поведала о своем знакомстве с Респондентом № 5 – как она в слезах выбежала из аудитории Нью-Йоркского университета во время первого компьютерного тестирования. Моему ассистенту Бену Респондент № 5 объяснила, что вопросы вызвали у нее острую эмоциональную реакцию, и Томас, узнав об этом, согласился со мной, что с точки зрения нравственности было бы правильно оказать ей профессиональную помощь. После я рассказывала ему о своем дальнейшем общении с ней – о беседах, что мы вели в моем кабинете, о подарках и, наконец, о приглашении отведать вина с сыром у нас дома вечером того дня, когда Томас находился на каком-то мероприятии. Он всегда слушал меня сочувственно, давал дельные советы.