Ее ухищрения меня не волновали. Пока она не нацелилась на моего парня.
Даниэлла жаждала заполучить все, что принадлежало мне. И Райан не стал исключением.
Даниэлла не знала отбоя от поклонников – она была симпатичная, обладала живым кипучим нравом, и в сексуальном плане границ для нее фактически не существовало.
Но Райан был другой. Мягкий по характеру, он ценил умные беседы и спокойные вечера. Для меня он был первым во многих отношениях.
Мое сердце он разбил дважды. Первый раз – когда бросил меня. Второй раз – неделей позже, когда начал встречаться с моей младшей сестрой.
Примечательно, как простейшие решения удивительным образом порождают эффект бабочки: одно действие, на первый взгляд, совершенно незначительное, может спровоцировать цунами.
В ту декабрьскую ночь двадцать лет назад все началось с обычного стакана воды – как этот, что я сейчас наполняю на кухне.
Даниэлла ушла гулять с Райаном, не поставив в известность родителей. Домой она собиралась вернуться поздно и, чтобы они не заметили ее отсутствия, на кухонной двери, ведущей на улицу, зафиксировала защелку.
Даниэлле всегда все сходило с рук. По ней давно плакало наказание.
Быстрый, словно по наитию, поворот дверной ручки. Теперь Даниэлле придется звонить в дом и будить родителей. Отца хватит апоплексический удар: он вспыльчив по характеру.
Заснуть в ту ночь было невозможно: слишком велико было возбуждение в предвкушении сладостной мести.
В 1:15 ночи из окна второго этажа я заметила, как где-то на середине нашей длинной извилистой подъездной аллеи погасли фары джипа Райана. Потом по газону заскользила фигурка Даниэллы, двигавшейся к двери кухни.
Радостный трепет объял все мое существо: каково ей будет, когда она поймет, что дверная ручка не поддается?
Я ждала, что дом вот-вот огласит трель дверного звонка.
Но минутой позже Даниэлла понеслась к машине Райана.
Джип развернулся и, с Даниэллой в пассажирском кресле, рванул прочь.
Интересно, как Даниэлла выпутается из этой истории? Может, заявится утром с каким-нибудь нелепым оправданием: например, скажет, что гуляла во сне? На этот раз даже мама не решится проигнорировать ее обман.
Мои родители мирно спали, не ведая, что их младшая дочь подложила под одеяло подушки.
Пока через несколько часов на пороге нашего дома не появился сотрудник полиции.
Райан был пьян, хотя прежде, когда встречался со мной, никогда не доводил себя до такого состояния. Его джип врезался в дерево, что стояло в конце нашей длинной извилистой подъездной аллеи. Они оба погибли. Она – мгновенно, он – спустя несколько часов в больнице, от обширных внутренних повреждений.
Даниэлла слишком часто делала неправильный выбор и создала условия для аварии. Она отняла у меня парня. Пила водку, хотя официально могла получить на это право только через пять лет. Тайком убегала из дома. Не желая открыто признать свою вину, не позвонила дверь, чтобы отдаться на суд родителей.
Такого конечного итога, как запертая кухонная дверь, она не предвидела.
Но это лишь одно звено в цепочке факторов, которые привели к ее гибели. Если бы она хоть раз поступила правильно, то сейчас, наверно, сидела бы здесь в гостиной, возможно, с внуками, которых отчаянно хочет наша мама.
Как и вашим родителям, Джессика, моим известна лишь часть этой истории.
Если б вы знали, сколь тесно нас с вами связали эти две трагедии, стали бы вы лгать мне про Томаса?
Относительно ваших проделок с моим мужем еще остались вопросы. Но завтра ответы на них будут получены.
Вашим родителям сказано, что вы проведете праздники со мной, а они должны наслаждаться отдыхом и не волноваться, если вы им не позвоните.
Ведь мы с вами будем очень заняты претворением в жизнь собственных планов.
Глава 64
24 декабря, понедельник
Когда я встречалась здесь с Томасом менее недели назад, то не заметила узкую серебряную табличку на скамейке: было слишком темно.
Но сейчас, днем, я вижу, как памятная табличка поблескивает на ярком солнце.
На ней красивым шрифтом выгравированы имя и фамилия, даты рождения и смерти. И еще одна строчка. Я словно наяву слышу серебристый голос доктора Шилдс, читающей эпитафию: «Кэтрин Эйприл Восс. Она сдалась слишком быстро».
Табличку установила доктор Шилдс. Сомнений быть не может.
Ее стиль: сдержанно, элегантно, зловеще.
Этот укромный уголок в глубине ботанического сада Уэст-Виллидж образуют концентрические кольца: в центре – замерзший фонтан, вокруг – полдюжины деревянных скамеек, вдоль которых вьется тропа для прогулок.
Я стою, обхватив себя руками, и смотрю на скамейку, на которой умерла Эйприл.
С тех пор как накануне вечером я покинула дом доктора Шилдс, я все время думаю о досье – своем и Эйприл. Я помню те строки, что написала обо мне доктор Шилдс – «Этот процесс поможет вам обрести внутреннюю свободу. Не сопротивляйтесь», – они написаны почерком, очень похожим на тот, каким выгравирована надпись на мемориальной табличке.
Меня пробирает дрожь, хотя в дневное время этот обледеневший парк выглядит не таким уж зловещим. По пути я видела нескольких человек, прогуливавшихся по аллеям. Где-то рядом смеются дети, звонкими голосами прорезая колючий сырой воздух. На некотором удалении пожилая женщина в ярко-зеленой вязаной шапке толкает перед собой маленькую магазинную тележку. Она идет в мою сторону, но двигается очень медленно.
И все же на душе у меня неспокойно, я чувствую, что осталась совершенно одна.
Я была уверена, что в записях доктора Шилдс найду нужные мне ответы.
Но от меня по-прежнему ускользает один недостающий элемент пазла – тот, что, мне казалось, я видела в досье Эйприл, но не сумела распознать.
Пожилая женщина приближается, я слышу ее медленные, тяжелые шаги, она уже почти у скамеек.
Я протираю глаза и, поддавшись искушению, опускаюсь на скамейку. Правда, не на ту, с табличкой в память об Эйприл, а на соседнюю.
В жизни не чувствовала себя такой усталой.
Ночью я спала всего несколько часов, да и то беспокойно, меня мучали кошмары: то Рикки на меня бросался, то Бекки упала в бассейн и утонула, то Ноа от меня уходил.
О том, чтобы выпить таблетку, которую дала мне доктор Шилдс, не могло быть и речи. Больше никаких подарков от нее.
Я массирую виски, пытаясь унять ужасную головную боль.
Женщина в зеленой шапке садится на соседнюю скамью. На скамью Эйприл. Она вытаскивает из тележки нарезной батон в яркой упаковке с узором в горошек. Затем начинает крошить один ломтик на мелкие кусочки и бросать их на землю. Тут же к ней слетаются около десятка птиц, словно они только ее и ждали.
С минуту я наблюдаю, как птицы клюют крошки, затем отвожу глаза.
Если в записях нет подсказок, может, мне удастся найти их, следуя по стопам Эйприл. Непосредственно перед приходом в парк она была дома у доктора Шилдс, сидела на табурете у нее в кухне, о чем-то беседовала с ней – как и я буквально вчера вечером.
Я вспоминаю, где еще мы обе бывали: и Эйприл, и я приходили на тестирование в одну и ту же аудиторию Нью-Йоркского университета, где, отвечая на вопросы доктора Шилдс, печатали на компьютере наши самые сокровенные мысли. Возможно, мы даже сидели за одним и тем же столом.
И ее, и меня приглашали во врачебный кабинет доктора Шилдс, где усаживали на двухместный диванчик и выманивали из нас наши секреты.
И конечно, Эйприл и я встречались в баре с Томасом, где млели под его страстным взглядом, а потом приводили его к себе домой.
Пожилая женщина все бросает и бросает птицам хлеб.
– Это плачущие горлицы, – произносит она. – Они никогда не меняют партнеров.
Должно быть, она обращается ко мне, ведь вокруг больше никого нет.
Я киваю.
– Хотите их покормить? – предлагает она. Затем подходит ко мне и протягивает целый ломтик хлеба.
– Конечно, – рассеянно отвечаю я, беру у нее хлеб и отламываю несколько мелких кусочков.
Есть и другие места, где мы с Эйприл бывали в разное время. Например, у нее в комнате в квартире родителей, где на кровати до сих пор сидит потрепанный плюшевый мишка. А на ее страничке в «Инстаграме» размещено фото витрины пекарни «Insomnia Cookies»[8] неподалеку от Амстердам-авеню. Я тоже захаживала туда, покупала печенья с корицей или мятные.
Разумеется, и она, и я бывали в этом парке.
Если бы Томас не пригласил меня сюда, чтобы предупредить об опасности, исходящей от его жены, я никогда и не узнала бы о существовании Эйприл.
Томас.
Я хмурюсь, думая о том, сколько всего в моей жизни пошло прахом – работа, отношения с Ноа, – пока я сидела в кресле напротив Томаса в его врачебном кабинете, а он рассказывал о выдуманном романе с женщиной из бутика.
Кабинет Томаса – единственное место, в котором я была, а Эйприл – нет: по словам Томаса, он виделся с ней только один раз – в тот вечер, когда они познакомились и он оказался у нее дома. Хотя, если Эйприл действительно была без ума от него, возможно, она выяснила и адрес его места работы.
Я бросаю последний кусочек хлеба.
В глубине сознания свербит неуловимая мысль. Это как-то связано с врачебным кабинетом Томаса.
Мимо с шумом пролетает плачущая горлица, и это выводит меня из раздумий. Птичка приземляется на скамейку Эйприл, рядом с пожилой женщиной, прямо на серебряную табличку.
Я неотрывно смотрю на нее.
В крови начинает бурлить адреналин, усталости как не бывало.
Имя и фамилия Эйприл, написанные изящным плавным шрифтом. Даты ее рождения и смерти. Голубь. Все это я уже видела.
Я наклоняюсь вперед, у меня учащается дыхание.
Все, вспомнила где: на программке похоронной церемонии, которую дала мне миссис Восс.
Я буквально чувствую, как кончики пальцев нащупывают то, что я искала. Сердце начинает колотиться быстрее.
Я замираю, заново обдумывая одно обстоятельство, всегда казавшееся мне странным: Томас придумал интрижку с какой-то случайной женщиной, чтобы скрыть знакомство с Эйприл; он во что бы то ни стало хотел заполучить досье Эйприл – даже помог мне проникнуть в дом доктора Шилдс и, пока я там находилась, отвлекал ее внимание.