Правда, подсказки, которую я пыталась отыскать на задворках своего сознания, в досье никогда не было.
Я лезу в сумочку и достаю программку похоронной церемонии, которую дала мне миссис Восс, – ту, на которой напечатаны имя и фамилия Эйприл и нарисован голубь.
Медленно разворачиваю листок, разглаживаю его.
Между изображением на программке и табличкой на скамейке неподалеку от меня есть одно существенное различие.
Мне сразу вспомнились двое мужчин, с которыми я беседовала в баре «Суссекс». Их отличало только одно – обручальное кольцо. У одного оно было, у другого – нет. И это был ключевой фактор.
Надпись на табличке – не та, что в программке.
Я читаю изречение на программке еще раз, хотя наизусть знаю слова из песни «Битлз»:
И в конце концов ценна лишь та любовь, которой предаешься без остатка.
Если бы Томас напевал эту песню в тот вечер, когда познакомился с Эйприл, она не стала бы спрашивать маму, откуда эта строка. Она знала бы, что это слова из песни.
Но если она просто увидела их на кофейной кружке – как я, – это могло возбудить ее любопытство.
Закрыв глаза, я пытаюсь точно восстановить в памяти расположение вещей во врачебном кабинете Томаса. Там стоят несколько стульев, но с любого из них посетителю прекрасно виден рабочий стол Томаса.
Значит, Эйприл бывала во врачебном кабинете Томаса, который находится всего в нескольких кварталах от пекарни «Insomnia Cookies».
Но не потому, что она его преследовала.
Этому есть только одно объяснение, которое и дает ответ на вопрос, почему Томас всячески старался скрыть свою короткую интрижку с Эйприл. И почему он до сих пор ужасно боится, как бы кто-нибудь не узнал об этом.
Миссис Восс говорила мне, что Эйприл периодически обращалась за помощью к психотерапевтам.
Эйприл познакомилась с Томасом не в баре.
Она познакомилась с ним, когда пришла к нему на прием в качестве пациентки.
Глава 65
24 декабря, понедельник
Возвращение в Манхэттен занимает полтора часа. В машине я притворяюсь спящей, чтобы не разговаривать с Томасом.
Пожалуй, он этому рад. Радио он не включил, ведет машину в тишине, неотрывно глядя на дорогу. Руки крепко держат руль. Такая неподвижная поза для Томаса нетипична. Обычно во время долгих переездов он слушает радио, подпевает, отбивает ритм, хлопая себя по ноге.
Он тормозит у дома. Я симулирую пробуждение: быстро моргаю, беззвучно зеваю.
Мы не обсуждаем, кто где будет ночевать. Согласно негласной взаимной договоренности, Томас отправится к себе, на съемную квартиру.
Мы желаем друг другу спокойной ночи, чмокаемся на прощание.
Он уезжает, тихий шум двигателя постепенно растворяется вдали.
И в доме наступает глубокая, унылая тишина.
Чтобы открыть новый засов снаружи, нужен ключ.
Но изнутри замок запирается одним поворотом овальной ручки.
Год назад канун Рождества был совсем другим: после нашего возвращения из Личфилда Томас развел огонь в камине и настоял, чтобы мы распаковали наши подарки. Когда он вручал мне красивую коробку, глаза у него сияли, как у мальчишки.
Упакован подарок был старательно, но бестолково – слишком много скотча и ленточек.
А подарки он всегда выбирал от души.
На этот раз это было первое издание моей любимой книги Эдит Уортон.
Три дня назад, когда вы сообщили, что в баре «Деко» Томас отверг ваши домогательства, во мне затеплилась надежда; казалось, этот милый ритуал снова может повториться. Я купила для Томаса подлинную фотографию «Битлз» работы Рона Галеллы, поместила ее в рамку, аккуратно упаковала в папиросную и яркую оберточную бумагу.
И теперь этот подарок лежит в гостиной рядом с белой пуансеттией.
В праздники одиночество особенно тягостно.
Жена смотрит на плоский подарок прямоугольной формы, который сегодня не будет распакован.
Мать тупо смотрит на рождественский чулок с надписью «Даниэлла», который ее дочь никогда не раскроет.
Другая мать впервые отмечает Рождество без своего единственного ребенка – дочери, которая свела счеты с жизнью полгода назад.
В тишине и спокойствии сожаление ощущается острее.
Всего несколько ударов по клавиатуре, и я отсылаю сообщение миссис Восс:
«В память об Эйприл в Американский фонд для предотвращения самоубийств переведено праздничное пожертвование. Мыслями с вами. С искренним сочувствием, д-р Шилдс».
Этот дар – не для того, чтобы умилостивить миссис Восс, которой не терпится увидеть содержимое папки с ярлыком «Кэтрин Эйприл Восс». Это пожертвование – просто движение души.
Не только мать Эйприл очень хочет знать, что происходило с Эйприл в последние часы ее жизни. Один следователь официально потребовал, чтобы я предоставила ему свои записи, и даже пригрозил судебной повесткой. Да и Томас проявил чрезмерное любопытство в отношении досье Эйприл, когда узнал, что семья Восс наняла частного детектива.
Отсутствие отчета о нашей последней встрече выглядело бы подозрительным, поэтому я составила сокращенный, «приглаженный» вариант. Вполне себе правдивый: необходимо было придерживаться достоверности, ведь не исключено (хотя и маловероятно), что Эйприл позвонила или отправила SMS-сообщение какой-нибудь подруге непосредственно перед смертью. Однако ход нашей беседы я изложила в гораздо более мягкой форме, без ряда подробностей:
Вы глубоко меня разочаровали, Кэтрин Эйприл Восс. Вам было оказано доверие… Но потом вы сделали признание, которое разрушило все и выставило вас в совершенно ином свете: «Я совершила ошибку. Я переспала с женатым мужчиной…» Вам было сказано, что вы никогда больше не будете желанным гостем в этом доме… Разговор продолжался. По его окончании вас обняли на прощанье…
Подменные записи были сделаны сразу же после похорон Респондента № 5.
Вполне естественно, что ее мать очень хочет с ними ознакомиться.
Но никто никогда не увидит подлинных записей о том, что действительно произошло в тот вечер.
Как и Эйприл, тех записей больше не существует.
Эти страницы из моего желтого отрывного блокнота уничтожила одна-единственная спичка. Пламя жадно пожирало мои слова, написанные курсивом синими чернилами.
Вот содержание страниц, превратившихся в золу:
РЕСПОНДЕНТ № 5 / 8 июня, 19:36.
Эйприл стучится в дверь через шесть минут после назначенного времени.
Для нее это обычное явление: пунктуальность ей не свойственна.
В кухне я предлагаю ей угощение: «Шабли», гроздь черного винограда, кусочек «бри».
Эйприл устраивается на высоком табурете, с готовностью собираясь обсудить предстоящее собеседование в небольшом рекламном агентстве. Она дает мне распечатку своего резюме и просит посоветовать, как лучше объяснить, почему у нее такая пестрая трудовая биография.
После нескольких минут ободряющей беседы я надеваю ей на запястье свой миниатюрный золотой браслет, которым она неоднократно восхищалась.
– Для уверенности, – говорю я. – Он ваш.
Вдруг атмосфера вечера резко меняется.
Эйприл отводит глаза. Утыкается взглядом в колени.
Поначалу создается впечатление, что ее переполняют позитивные чувства.
Но она произносит дрожащим голосом:
– Мне кажется, что эта работа позволит мне начать новую жизнь.
– Вы этого заслуживаете, – говорю я, подливая ей вина.
Она двигает браслет вверх и вниз по руке.
– Вы так добры ко мне.
Но в ее тоне – не благодарность, он наполнен каким-то более сложным чувством.
Каким – сразу не поймешь.
Я и не успела понять; Эйприл вдруг наклоняется, закрывает лицо ладонями и заходится в рыданиях.
– Простите, – начинает она сквозь слезы. – Тот мужчина, о котором я вам говорила…
Очевидно, она имеет в виду мужчину, с которым познакомилась как-то в баре, привела домой и буквально «заболела» им, а ведь он намного старше нее. Это нездоровое влечение Эйприл мы старались преодолеть в ходе многочасовых неформальных бесед; и нынешний рецидив меня огорчает.
Но мое нетерпение необходимо скрыть:
– Я думала, вы с этим покончили.
– Так и было, – отвечает Эйприл, по-прежнему не поднимая заплаканного лица.
Наверняка осталось какое-то неустраненное обстоятельство, которое мешает ей жить дальше; необходимо выявить его.
– Давайте вернемся к самому началу и сделаем так, чтобы вы забыли этого мужчину раз и навсегда. Итак, вы зашли в бар, и он там сидел, так? – подсказываю я. – Что случилось потом?
Нога Эйприл начинает совершать вращательные движения, словно пропеллер.
– Дело в том… Я не все вам рассказала, – произносит она с запинкой. Отпивает большой глоток вина. – Вообще-то я познакомилась с ним, когда пришла к нему на прием. Он психотерапевт. Правда, больше на консультации я к нему не ходила – была только однажды, в тот первый раз.
Шокирующая новость.
Психотерапевт, который спит с пациенткой (даже если Эйприл находилась под его опекой совсем недолго), должен быть лишен лицензии. Ясно же, что этот аморальный человек воспользовался беззащитностью эмоционально неустойчивой молодой женщины, которая обратилась к нему за помощью.
Эйприл смотрит на мои сжатые кулаки.
– Отчасти я виновата сама, – поспешно произносит она. – Я не давала ему проходу.
– Нет, вы не виноваты, – с жаром в голосе говорю я ей, тронув ее за руку.
Ей потребуется дополнительная помощь, чтобы преодолеть убеждение в том, что это произошло по ее вине. Cилы были неравны, она стала жертвой сексуальной эксплуатации. Но пока я даю ей выговориться, облегчить бремя, что давит на нее.
– И я не случайно встретилась с ним в баре, – признается она. – После того первого сеанса я сразу же влюбилась в него. И… и однажды вечером, когда он вышел с работы, я последовала за ним.
Ее дальнейший рассказ о встрече с психотерапевтом соответствовал тому, что она говорила раньше: она увидела его в гостиничном баре, он сидел один за столиком для