Мёртв.
Цветава зарычала от ярости и бессилия.
Неладное она заподозрила сразу, как приблизились. Кольчуга Нажира оказалась заржавлена у самого ворота, как если бы кровь попала на кольца, а её потом не счистили второпях. В дружине, если десятник заметит что-то подобное, голову снимет, но татям, откуда об этом знать? Но если с кольчугой она могла ещё ошибиться, то, когда увидела у лучника на запястье след от кандалов, поняла сразу — беглые с государевых каменоломен. Такие часто уходят в сторону Чернавки, нанимаются в отряды или сбиваются в банды.
С сожалением посмотрела на распростёртого Крива. Не так долго они ходили в одном десятке, а всё равно горестно. Птенец. Пока она выбирала удобный случай, чтобы напасть, Крив, похоже, ничего не заметил, не ждал подлости от своих. Но он спас её. Если бы второй лучник не выстрелил в парня, стрелу бы поймала Цветава.
Она забрала меч и кинжал, так валявшиеся на земле. Оттащила тело Крива подальше, завалила камнями, чтобы зверьё не позарилось, и пообещала, что обязательно вернётся похоронить его, как полагается.
Дальше шла медленно и осторожно, обходя тропы и пробираясь в самых неудобных местах. Два раза разминулась с отрядами ряженых ратников, спешащих в сторону входа в подземелье. Похоже, когда они с Кривом спустились к камню, то потревожили какую-то чародейскую ловушку, дававшую сигнал бандитам.
К воротам она выбралась только к утру, хотя вчера думала, что они добегут уже к полуночи. Десятка в условленном месте, конечно же, уже не было, так что она двинулась прямиком к воротам. Ещё на подходе её окликнули, потребовали назваться. Когда ответила, сказали ждать, а после открыли узкий боковой проход, через который пришлось протискиваться.
Как оказалось, никто её с распростёртыми объятьями не ждал, под прицелом шести луков ей скрутили руки за спиной и отвели в тесную караулку, где ещё долго пришлось объяснять, кто она такая и откуда явилась. В итоге послали куда-то и ещё долго ждали ответа, а потом привели десятника Военега… тоже под стражей и тоже со связанными руками. Он хмуро подтвердил, что Цветава из его десятка и его тут же утащили.
— Куда её? — спросил десятник стражи у пришедшего невесть зачем сотника.
— В поруб, пока, — махнул рукой тот.
Когда за спиной закрылась, обитая железом толстенная дверь, она тупо прошла в угол, опустилась на соломенную подстилку и тяжело выдохнула.
Понятно, что ничего хорошего ждать не приходится, теперь бы как-то выбраться из всего этого.
[1] 1 верста = 1,0668 километра
[2] Глезно — лодыжка
[3] Вздох — бок.
Глава 8
Всю седмицу он был занят так, что казалось ещё немного и дух из тела вылетит.
Десяток гонял нещадно, и сам потел вместе с ними, хотя после нападения было тяжко: выгнать-то яд может и выгнали, но несколько дней ещё ощутимо пошатывало. К тому же беспокоило то, что кому-то настолько сильно понадобилась его смерть, что он не поскупился на душегубов, да ещё и с отравленным оружием, а значит, наверняка будут новые нападения.
Найти бы этого злопыхателя, да поговорить по душам...
Впрочем, этим он как раз и озаботился.
Пусть той ночью он и был навеселе, но списывать на хмель странную встречу не спешил, хотя, если честно, и не торопился сильно. Боязно было. А вдруг это просто от страха померещилось или что похуже? Поэтому с поисками повременил несколько дней, правда, и сил особо не было, но к исходу седмицы всё-таки выбрался на окраину посада.
Дворнягу он обнаружил у сгоревшего два года назад дома. Место считалось нехорошим, хозяева сгорели в доме, так и не сумев выбраться, так что постепенно подворье пришло в полное запустение.
Собака лежала в зарослях бурьяна и внимательно наблюдала за тем, как она приближается.
— Поздорову тебе, — поклонился без тени улыбки Ждан.
— И тебе не хворать, — ответила она совершенно спокойно. — Чего пришёл? Неужто отблагодарить?
— Так и есть, — кивнул десятник и выложил из сумы несколько мозговых костей с остатками мяса, которые умыкнул втайне от Сияны.
Дворняга, при виде угощения даже взвизгнула и начала жадно грызть кость, изредка косясь на благодетеля и повиливая хвостом.
— Ну, спасибо тебе, Ждан Мстиславич, — поблагодарила она, когда первый голод оказался утолён. — Уважил так уважил. Вот уж верно говорят: долг платежом красен.
— Голодно? — сочувственно поинтересовался Ждан, про себя подивившись, что собака его ещё и величает.
— Ещё как, — подтвердила дворняга. — Добрых людей в мире мало. Третьего дня, с голодухи придушила курицу, не поверишь, тощую, как воробей. Так, что думаешь? Чуть надвое косой не разрубили, еле ноги унесла.
— А хозяин твой где?
— Помер. Старый он был совсем. Так что теперь я сама себе, и ум, и наука, и указ. А ты чего не уходишь?
— Дело у меня к тебе, — ответил Ждан.
— Неужто в сторожа позовёшь?
— Пожалуй, что и так, — кивнул Ждан. — Только сторожить нужно будет не дом с двором, а одного человека… Сможешь?
— Отчего же не смочь? — удивилась дворняга.
— Только. Надо, чтобы он тебя не заметил, а то одной косой или палкой поперёк спины не обойдётся.
— Тут уж будь спокоен, — уверила собака. — Никто ничего не заметит. Только…
— С меня такая же плата, как сегодня. Идёт?
— Сговорились.
— Ну и ладно. А как тебя звать-то?
— Хозяин Жужкой кликал, ну и ты так зови.
Так что, к концу седмицы у Ждана уже были кое-какие сведения о том, куда тиун Аким ходит и чем занимается, но ничего подозрительного Жужке разузнать не удалось, но она обещала, что сговорится с парой таких же дворняг и тогда уж никуда он денется.
Кроме собачьих соглядатаев, Ждану наконец-то удалось договориться с домовым. Тот целую седмицу только жевал хлеб, да сердито фыркал, при любой попытке заговорить, но как-то ночью Ждан почувствовал, как плечо теребит маленькая рука. Открыв глаза, он увидел, перед собой домового, который в кои-то веки не спешил убежать.
— Что случилось? — встревожился Ждан. — Горим? Вороги в дом лезут?
— Типун тебе на язык, Ждан Мстиславич, — замахал на него руками домовой. — Разговор у меня к тебе.
— А-а-а-а, — протянул Ждан. — Что случилось?
— Ты зачем со мной дружбы искал? — строго спросил домовой.
— Да-а-а-а…, — растерялся десятник. — Мне в одном деле подмога требуется…
— Вот! — воздел палец к потолку домовой. — Тебе подмога требуется, и мне подсобить надо. А коли поможешь, то и дальше говорить будем. Идёт?
— Давай попробуем поговорить. Только…
— Чего ещё? — насторожился домовой.
— Вот, ты меня зовёшь-величаешь, а как себя звать не сказал.
— Зови Бородыней Твердихлебовичем, — разрешил домовой. — А, коли поможешь, можешь просто Бородыней.
— А ты, что же, хозяин-батюшка, раньше от меня бегал?
— А кто тебя знает? Может, речами сладкими подманишь, а потом кочергой по голове… Я всякого навидался. Не все, кто нашего брата видит, подобру рядом живут. А теперь вижу, что человек ты незлобивый, хоть и неуклюжий.
— И в каком деле тебе подсобить надо? — поинтересовался Ждан.
— А в таком, — ответил Бородыня. — Силу у меня отобрали. Поможешь вернуть, так и я тебе помогу, а то порядка никакого нет в доме — подпол крысы облюбовали, двор травой зарастает, а в бане, стыд-то какой, анчутка [1]поселился… Банника прогнал, пакости строит. Тебя, вон давеча, чуть не обварил, сруб гнилью начал исходить. А ещё душегубство на нём. Извёл хозяйкиного мужа, и от тебя удачу гонит — вон уже два раза едва со смертушкой разминулся.
Домовой даже за голову схватился от избытка чувств.
— Это как же так? — похолодел Ждан.
— А так и есть, — такая у него природа. — В дом ему ходу нет, так он весь двор своей чёрной ворожбой опутал, дворового вместе с баганом[2], в амбар загнал. Тебе не видно, а мне и выйти-то пакостно…Потому, и скотина никакая у нас не живёт.
— А разве можно анчутку прогнать? — почесал затылок Ждан. — Люди говорят, что, раз поселился он, то теперь баню только сжечь.
— Это если тебе самому воевать, — степенно ответил домовой. — А ежели ко мне сила вернётся, так я его, поганого…
— А где-сила-то? Куда она пропала?
— О! Правильно спрашиваешь! Баба проклятая, завистливая наговор навела такой, что никому ни рассказать, ни показать не смогу, пока не спросят.
— А что за баба?
— А того не ведаю. Ещё до того, как хозяин молодую Сияну в дом привёл, она к нему сюда приходила, да лицо скрывала под накидкой. В любви клялась, злато да серебро сулила, лишь бы замуж взял, а он упёрся как бык. «Мне, — говорит — кроме Сиянушки никто не нужен, а коли тронешь её хоть пальцем, я никого не побоюсь, голову твою отсеку, а тело на мелкие кусочки порубаю, ведьма». А она ему: «Её не достану, так тебя изведу! Мне не достанешься, так будешь вечно во Тьме корчиться». Но он не испугался, выгнал её взашей. А она, стервь проклятущая, под порог череп козлиный закопала, тем силы меня и лишила, а после анчутку в баню подослала, да такого сильного, что банник не справился и сбежал в погреб, теперь целыми днями только сидит и рыдает, а он-то у нас злющий был. Хозяйка молодая, как в дом пришла, так понесла сразу, то-то радости было, да завистница дитя в утробе убила, превратила в игошу[3], да тут ошиблась — стал он за мать горой, не пустил больше тёмной ворожбы к ней. Теперь сидит целыми днями в её светёлке всю тёмную пакость, что ведьма на неё насылает, на себя берёт, я туда ещё и воструху [4]отрядил и всех коргорушей [5]своих. Всем миром стоим против нечисти поганой.
Ждан слушал и не верил своим ушам. Выходит, все беды, что на Сияну свалились, не случайно стряслись. Мало того, и его краем задели и всех жителей дома, которых, судя по рассказу домового, оказалось ой как немало. И ещё ведьма… Выходит, в самой крепости, на светлой земле ходит меченная Тьмой нежить. А может эта нежить и передаёт сведения врагу? Тогда, как она их узнаёт? А может, соблазнила того, кто знает?