Кто-то всхлипнул, кто-то тонко заверещал, от толпы отделились несколько фигур и бросились к выходу. Никто их не останавливал.
— Простите меня, братья, — спокойно произнёс старый волхв. — Простите, если обидел вас или осрамил. Но вся наша гордость, всё наше величие никому не станут нужны, если падёт граница и землю нашу охватит Тьма.
— Верно говоришь, Ворон, — крикнули из толпы.
— Продолжай!
— Выслушаем тебя!
— Так слушайте же! — повысил голос чародей. — До того, как водрузили на столпы крепостей самосветные камни, наши границы хранило воинство горыней — великанов-богатырей, которые поклялись охранять нашу землю от зла. Год за годом, столетие за столетием бились они с Тьмой, пока не осталось их всего четверо: Святогор, Микула, Вольга и Никита. Тогда поняли они, что не оборонить нашу землю от нечисти никаким оружием, и приказали…
Волхв запнулся.
— Что приказали? — нетерпеливо крикнул кто-то.
— Приказали убить их, да вырезать сердца, что наполнены были божественным светом, чтобы и после смерти богатырей охраняли они землю нашу. Вы все молоды, а я был там, когда взрезали грудь у каждого, да доставали то, что мы сегодня зовём самосветными камнями… Сердце Святогора поместили в Веже, Микулы установили на башне в Хорони, а сердца Вольги и Никиты хранят берег от морской нечисти.
— Погоди, Ворон, — вышел вперёд волхв Мал. — Вот, ты говоришь, что их только четверо осталось. А остальные как же? Если их целое воинство было, зачем было ждать, пока останется их только четверо, чтобы самосветные камни получить? Достали бы сердце у любого убитого…
— Не любого… — покачал головой Ворон. — Эти четверо были особенными — к ним, как к последним богатырям сила всего их племени перетекла, а у остальных, у каждого по искорке в сердце было. Так что нельзя просто курганы раскопать, да новых камней достать. Это я для тех говорю, кто собирался искать секреты изготовления камней, но есть ещё кое-что…
Ворон сделал паузу, но, вопреки ожиданиям никто его больше не торопил, все молчали, то силясь принять услышанное, то ли окончательно растерявшись.
— Завет, — веско произнёс старый волхв. — Последний богатырь-горыня взял с нас, волхвов, клятву, что после его смерти мы вновь соберём воинство из асилков и волотов, защитим землю, ради которой, он с братьями не пожалел жизни.
Если до этого старого волхва слушали с вниманием, то последние слова вызвали откровенные смешки.
— А почему волотов? — крикнул молодой волхв Красибор, — Давайте мирового змея притащим да всю светлую землю им и окружим? Чего проще?!
Чародеи поддержали его слова смехом, впрочем, не таким уж и дружным.
—Цыц! — рявкнул Ворон и пристукнул посохом, от чего каменный пол дрогнул и по нему зазмеилась трещина. — Ты, Красибор, забыл с кем говоришь? Сидишь там посреди светлых земель, у государя под боком девок портишь, золото копишь! Ты как смеешь рот свой раскрывать? Жизни меня хочешь поучить? А может быть, хочешь сразить старика?! Так, я от тебя не бегаю. Вызывай меня на бой!
Смех мгновенно стих, а молодой волхв стал бледным будто полотно. Конечно, Ворон давно разменял уже четвёртую сотню лет, но, судя по всему, хватки не потерял до сих пор, ни в чародействе, ни в ратном мастерстве. Даже если удастся победить его, вряд ли сам останешься целым-невредимым, старик сейчас больше напоминает не чёрную птицу, в честь которой назван, а медведя-шатуна — седой, чуть сгорбленный, мощный как дуб, с непроницаемым лицом и взглядом, полным ярости.
— Я-я-а-а, — протянул Красибор, которому действительно стало страшно терять всё, что старик перечислил. Он вдруг понял, что вся эта старость и немочь висят на Вороне будто шкура, наброшенная на охотника, чтобы зверь не почуял раньше времени. А что скрывается под этой шкурой, знает только сам чародей.
— Что же ты? — подбодрил старик. — Или мне тебя вызвать?
— Не нужно, Ворон, — Уйка виновато понурил голову. — Ты повинился перед нами, и я перед тобой повинюсь. Не хотел я обидеть ни тебя, ни предков-чуров, ни богов светлых. Нет у меня повода хотеть битвы. Прости и ты меня.
— Пусть так и будет, — кивнул Ворон.
— Что ты про клятву говорил? — спросил волхв, имени которого Ворон не знал, судя по выговору откуда-то с западных рубежей.
— Нарушили мы клятву, — вздохнул старик. — Как засияли над рубежами самосветные камни, так и позабыли богатырский наказ. Да и где было искать нам великанов? Племя горыней издревле в Окоёмных горах жило и хранило их от зла, а о других, кто слышал?
— Правы вы были, — покачал головой волхв Стоум, который всего на полтораста лет был младше самого Ворона. —Говорят, волотов южные колдуны под корень извели, а асилков загнал в рабство король Гнилых гор, не освободишь их. Негде войско брать, ни вам тогда, ни нам сейчас…
— Мудр ты Стоум, да не всё знаешь, что в мире деется, — покачал головой Ворон. — Я ведь не за тем сюда пришёл, чтобы младших поносить, да палками волшебными сверкать. Знаю то, что другим неведомо, вот и пришёл рассказать.
— Что же ты такое знаешь, старейший? — заломил бровь Стоум.
— А то, что не перевелось ещё великое племя. Всех метка Тьмы коснулась, кого под себя не подмяла, тех в оковы обрядила. А об одних позабыла… или не дотянулась…
— Опять тянешь...
— Чудь!
Ворону снова пришлось ждать, пока стихнут крики, когда это произошло, он продолжил:
— Чудь — последнее племя перволюдей, что обитает в мире. Когда с юга поползла зараза, они ушли дальше, на север. Там они живут до сих пор, истребляя ледяных змеев и других гадин, что служат сёстрам Зиме и Погибели.
— Никто их не видел уже много сотен лет, — снова подал голос Мал. — Чудь давно уже осталась только в сказках.
— Для вас, — отрубил Ворон, — но я о клятве не забывал и рассылал людей, в том числе и на север. Десять лет назад один отряд вернулся с вестями… Чудь до сих пор жива, им тяжело в вечных снегах, среди северной нечисти, но они не склонились, до сих пор не присягнули холоду и мраку и до сих пор чтят богов…
— Наших богов?
— Своих, — спокойно ответил Ворон.
— А может быть, ты забыл какие у них боги?
— Я помню это лучше остальных. Когда орда чуди уходила на север, она не разбирала, кто каким богам молится, так что лики их богов я видел воочию, а гнев их до сих пор лежит шрамами на стенах крепости, которую я храню.
— И ты всё равно предлагаешь идти к ним?
— Не просто идти. Мы должны договориться с ними, поставить их на стены, чтобы их топоры и палицы били погань, во имя светлых земель.
— Ты ума лишился, — покачал головой Мал. — Ты хоть понимаешь, что предложил?
—Шанс. А других у нас и нет. Либо союз, либо медленная мучительная смерть, сдавая врагу родную землю, шаг за шагом, до тех пор, пока не останется вокруг ничего кроме Тьмы. Неужели вы этого хотите?
Ответом ему было угрюмое молчание.
— С Государем я это обсудил, и он одобрил всё, что я ему сказал, — тем временем продолжил волхв. — Я никого не принуждаю следовать за собой, знаю, что нет в нас единства, покуда враг не стоит у ворот. Потому буду действовать сам, а кто хочет, может идти или не идти.
Сказав это, он развернулся и пошёл прочь из зала совета чародеев. Твёрд, не проронивший за всё время ни слова, двинулся за ним следом. Больше не пошёл никто…
Явор знал эту историю потому, что в тот день стоял там с пылающим синим огнём посохом и больше всего боялся того, что прольётся кровь, не чёрная поганая жижа, что бьётся в жилах нечисти, а красная человечья.
Знал он так же, что Ворон и Твёрд ушли на север почти сразу после совета, забрав с собой два десятка бойцов, а вернулся Твёрд лишь с пятью человеками, и старика-волхва среди них не было.
— И что же нам делать с этими… детьми? — скрывая раздражение, поинтересовался Явор.
— А что делают с детьми? — пожал плечами Твёрд. — Воспитывать, закалять для будущих битв.
— И девок?
— И девок, — подтвердил волхв. — Ни в чём они не должны уступать молодцам.
— Что же это делается? — проворчал воин.
— Ничего нового, поленицы издревле стояли в строю, наравне с мужами.
— Поленицы…
— Не ворчи, — отмахнулся Твёрд. — Расскажи лучше, что творилось эти три года на светлой земле? Или ты носа не казал из Хорони?
— А ты не знаешь? — поморщился Явор. — Я думал, у тебя везде глаза да уши.
— Потому и оставил тебя за крепостью смотреть, что не нужен за тобой пригляд, — парировал волхв. — Рассказывай.
— Светлая земля, говоришь, — задумчиво протянул воин. — А светлая ли она уже? Князьям государь уже не указ, волхвы ради золота да власти простых людей обижают, а те, кто не обижает, похоже, умом тронулись — копаются в могилах, творят запретную волшбу, с нечистью такие мерзости деют, что в пору им в Гнилые горы переселяться…
— Всё-таки раскопали древние курганы? — догадался волхв.
— Все до единого. И никаких камней не нашли. Знаешь, что порешили?
— Что же порешили?
— Что врал Ворон, а ты ему потакал во лжи. Государю все уши о вас прожужжали, шипят будто змеюки подколодные… Много у тебя теперь врагов, и в Богораде, и во всех светлых землях.
— Змеи, говоришь? Ну, пусть шипят. Человечий голос всяко громче змеиного. Ты спросить что-то ещё хотел?
Волхв-воитель помялся и будто через силу произнёс:
— Что стало с Вороном?
Твёрд ждал этого вопроса, но остаться бесстрастным не вышло. Лицо старого волхва будто отяжелело и налилось тенью.
— Не вернётся Ворон, — произнёс он наконец.
— Его хоть сожгли?
— Не рви мне душу, Явор, не надо… Одно могу тебе сказать, мне ни за него, ни за себя, ни за тех, кто с ним остался, перед богами не стыдно.
Ответ, похоже, успокоил нынешнего хранителя Хорони.
— Хоть говоришь, что врагов в Богораде у меня много, а к государю ехать нужно, — проговорил Твёрд. — Я постараюсь обернуться быстрее, но всё же прошу тебя проследить за… нашими воспитанниками… Как друга прошу.
— Прослежу, — без всякой радости пообещал Явор. — А скажи мне, как же удалось тебе отбить у чуди целых два десятка щенков?